Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"
Вообще-то эту царевну Николай отличал среди прочих. Странно ведь, три сестры были похожи на мать, а четвертая – нет. Совсем нет. Да и на отца не походила. Характером была спокойнее и общительнее. Легко вступала в разговор с бойцами охраны, помнила их по именам. Другие сестры обычно отмалчивались, когда злоказовские начинали скабрезничать, предпочитая побыстрее уйти, а эта не боялась ответить, укорить в неподобающем поведении. И что удивительно, действовало! Все сестры были красивы, но эта нравилась ему больше всех. Просто нравилась, не более того, хотя иногда, глядя на нее, он вздыхал про себя: «Эх, была бы ты деревенской девкой, я б своего не упустил».
А тогда, разжав кулак, он увидел на ладони вот этот самый крестик с четырьмя жемчужинками на концах.
Значит, все-таки дед. Вот чего он стыдился всю жизнь и с чем умер, так и не простив самого себя.
Николай вздохнул. Странное дело, никакого раздвоения личности он уже не ощущал, и никакие диалоги в голове не звучали. Просто сознание деда мягко слилось с его собственным сознанием. Память деда, его знания и умения как бы слились с его собственными, не мешая, не противореча, а скорее дополняя их.
«Все-таки дед – родная душа, – старался осмыслить это Николай. – У нас даже группа крови одинаковая. Ну и эти, как их там? Гены».
– Что, Кольша, не спится? – подсел к нему Семка Турыгин. – Вот и мне сон не идет. Суетятся все чегой-то. Засветло Юровский все мельтешил, дерганый какой-то. Ермаков приехал, как всегда пьяный в жопу. А теперь и Медведев с Добрыниным забегали как заполошные, большевиков из наших собирали, о чем-то шептались. Потом пошли посты проверять. Медведев у всех наганы собрал и унес. Будет че?
– А че? – машинально повторил Николай. – А у нас сегодня че?
«У нас семнадцатое июля восемнадцатого года по новому стилю», – услужливо подсказала дедовская память.
«А что у нас семнадцатого? – подумал Николай и похолодел. – Господи, да ведь в ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля их убьют… И ее», – услужливо подсказала собственная память.
Привести в порядок мысли и разом нахлынувшие на него чувства Николай не успел. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился взвинченный Пашка Медведев, начальник внешней охраны.
– Мезенцев, ты чего сидишь? Язви тя в душу! Тебе заступать пора!
Как автомат Николай надел сапоги, затянул ремень и глянул на часы, предмет зависти товарищей. Часы были трофейные, снятые когда-то с убитого немецкого офицера.
«Два часа ночи. Через пятнадцать минут начнется».
– Куда заступать? – спросил он у Медведева, выдергивая из пирамиды винтовку.
– К воротам, – ответил тот и тихо добавил: – Ты это, спокойно, могут стрелять в доме. Так ты не дергайся! Так надо!
Николай не ответил.
На улице было прохладно и темно. Фонарь на углу Вознесенского проспекта толком никакого света не давал, разве что под самим собой. За забором Ипатьевского дома по-прежнему шумел автомобильный двигатель.
Поставив его на пост, Медведев ушел в дом. Через несколько минут оттуда раздались приглушенные выстрелы и крики. Николай не ожидал, что все это будет продолжаться так долго, – стрельба, ставшая более редкой, длилась минут двадцать. Затем все стихло. Вскоре, правда, хлопнула дверь, и за воротами началась какая-то возня.
– Как их выносить-то, не подумали? – раздался голос Юровского.
– Это твоя забота, товарищ Яков, – ехидно ответил кто-то, причем явно будучи навеселе.
– Ты бы меньше пил, товарищ Ермаков, а то спьяну все дело завалишь, – раздался еще чей-то голос. И тут же, обращаясь к кому-то еще: – А ты где был?
– Гулял по площади. Слушал выстрелы. Было слышно.
Голос этого человека Николай узнал – Филипп Голощекин, член Екатеринбургского комитета РСДРП(б), глаза и уши Свердлова на Урале.
За воротами что-то гулко грохнуло. Похоже, чье-то тело закинули в грузовик.
– Мы так до утра провозимся. – Николай узнал голос Павла Медведева. – И в крови извазюкаемся все.
– Надо взять оглобли, вон они, у сарая, и простыни. Сделаем носилки. И в кузов поверх опилок что-нибудь постелите, одеяло, что ли.
– Верно, товарищ Медведев, так и сделаем.
«Какой Медведев? – удивился Николай. – Голос же не его».
Но тут он вспомнил, что был еще один Медведев, участник расстрела. Медведев-Кудрин, какой-то большой чин из местной ЧК. Похоже, он взялся руководить.
– Филипп, и ты, Люханов, останьтесь у машины, пока трупы таскают.
Николая трясло. Он не понимал, почему должен слушать все это. Дед когда-то уже был таким безмолвным свидетелем и мучился потом всю жизнь. Сейчас ему было понятно, что дед не участвовал в расстреле, а вот так же стоял на часах у ворот. Но почему он должен переживать все это еще раз? Какой в этом смысл?
«Попробуем разобраться, – решил Николай. – Главное – понять, каким образом сознание одного человека может переместиться в пространстве и времени и вселиться в тело другого человека. Всего-то!»
Искать материалистическую научную подоплеку произошедшего было бессмысленно. Так что же, Божья воля? Переселение душ?
Отношения с Богом у Николая Петровича были сложными. Точнее говоря, твердой веры у него не было. Да и откуда она могла взяться у человека, выросшего в атеистической семье в стране воинствующего атеизма. Даже крещение он принял уже будучи взрослым человеком, после смерти матери. Мать умирала от рака, умирала тяжело и больно. Он был рядом с ней последние недели ее жизни, ухаживал и помогал, чем мог. Они почти не разговаривали друг с другом. Не о чем было говорить. Только мать смотрела на него все время глазами побитой собаки. И вдруг сказала:
– Прости меня, сыночек…
– Бог простит, – ответил он машинально.
Это был их последний разговор.
Потом он что-то делал, подписывал какие-то бумаги, что-то оплачивал. А когда стал выбирать матери гроб, вдруг понял, что делает для нее последнюю покупку. И заплакал.
Вернувшись в Москву, пошел в церковь и попросил окрестить его. Надеялся, что во время таинства крещения снизойдет благодать. Не сошла.
В церкви стал бывать чаще, писал записочки, ставил свечки, святил яйца и куличи на Пасху. Но делал это как-то механически, что ли. Все делают, ну и он делал.
Однажды, когда тяжело заболела дочка, он бросился в церковь и, прижавшись лицом к образу Богородицы, искренне и страстно молился, прося у Пресвятой Девы здоровья для дочери. Дочь выздоровела.
Второй раз так же страстно он молился, когда разводился. Не хотел он этого. Не помогло.
«При чем тут развод? – вздохнул Николай. – Тут вопрос веры. Веришь ты в Божью волю или не веришь. Если не веришь, тогда тебе нужны объяснения. Если же веришь, то просто веришь – и все. Но если это Божья воля, то тогда я должен что-то совершить. Иначе зачем? Бог не фраер, как говорится, он зря делать ничего не будет. Другой вопрос, что я должен сделать. Пойти и пристрелить Голощекина и этого второго? Ну и что? Стрелять я умею хорошо, но их там полтора десятка, а трехлинейка не автомат Калашникова. Да еще наши сысертские набегут на выстрелы. Грохнут за милую душу. Значит, не время. Если это Божья воля, то будет перст указующий в том или ином виде. Иначе никак. Будем ждать».
В доме залаяли собаки.
– Пристрелите собак, – крикнул кому-то Голощекин.
Раздался визг, и лай внезапно оборвался.
«Штыком прикололи», – догадался Николай.
Близился рассвет. А за воротами все продолжалось какое-то шевеление, кто-то кряхтел, тихо матерились. Потом раздался голос, кажется Медведева, того, который чекист:
– Товарищ Юровский, обратите внимание на своих людей. Я видел, как они снимают с тел драгоценности. Ермаков, всех загрузили, остальное на тебе.
Створки ворот начали раскрываться. Ближнюю к Николаю толкал Пашка Медведев. Даже в темноте было видно его белое как мел лицо. Николай едва успел податься назад – Медведева начало рвать.
– Ты что? – подскочил к нему кто-то высокий, с длинными черными неопрятными волосами, свисавшими из-под фуражки.