Читать книгу 📗 "Троя. Пепел над морем (СИ) - Чайка Дмитрий"
— Три с половиной сотни мужей. Копьеносцы в основном. Еще полсотни раненых, — тут он виновато отвел глаза в сторону. — Если позволишь, царь, мы заберем их с собой. Мы не попросим зерна для них, из своего котла кормить будем. Помрут ведь. Или троянцы перебьют… Этих людей бросили их цари, когда уходили. Они предпочли взять добычу, а не тех, кого сочли умирающими. У этих людей все близкие погибли, и о них некому позаботиться. Вот с ними и поступили, как с ослами, которые не могут больше тащить груз. Просто бросили.
— Клятву дадите? — спросил я его. — По нашим обычаям тот, кто вступает в войско, не имеет больше родни, кроме царя и других воинов. У нас нет ахейцев, локров, абантов, фракийцев или лелегов. Мы все один народ. Народ моря.
— Да? — изумился Калхас. — Я поговорю с парнями. Думаю, они такую клятву дадут, хоть и необычно это. Люди привыкли родами жить.
— Тогда иди, — кивнул я. — Приду на закате, приготовьтесь. Те, что раненые, тоже дадут клятву, и мы будем заботиться о них, как о своих родичах. Если они умрут, их похоронят достойно. Если поправятся, им найдут службу по силам. В любом случае вам не придется отдавать им свою еду.
— Во-о-от даже как! — выдохнул Калхас, уставившись на меня растерянным взглядом единственного глаза. — Тогда мы согласны дать клятву, царь. Раз ты так с нами…
Он поклонился и вышел из шатра Одиссея, а правитель Итаки пристально смотрел на меня и невесело улыбался.
— Признайся, ты ведь купил его? — спросил он прямо. — Тем раненым и недели не протянуть. Их потому и оставили здесь. Ты понял, что творится в его дурной башке, и приласкал, как голодного пса? Так?
— Нет, — покачал я головой. — Я всегда так поступаю.
— Тогда мне надо побыстрее отчалить, — неожиданно развеселился Одиссей, — иначе я вернусь на Итаку один. А если я вернусь один, меня зарежут, едва я переступлю порог собственного дома!
Огромное по местным меркам войско потянулось на юг, словно гигантская ненасытная рыба. Анхис, Элим и часть наемников остались дома, до самой весны, а остальных я посадил на корабли, которые пошли на юг, осторожно пробираясь вдоль скалистых берегов. Все свои потери я восполнил тут же: ко мне прибились троянцы, мисийцы и даже залетный отряд хеттов, искавших службы. Я не мог оставаться в Трое, ведь и те, кто уцелел в этой проклятой войне, скоро будут жить впроголодь, продавая своих детей за мешок зерна. А этих детей никто не будет покупать. Такие теперь дела. Война разорила побережье на день пути вглубь, и мне придется разорить его еще раз, если я хочу добраться до цели. Три тысячи душ — это вам не комар чихнул. Хорошо, что два десятка ахейских кораблей тоже достались нам, иначе непонятно, как везти эту орду.
До Лесбоса, где мы переночуем, день пути. Идти на побережье, к Фивам Гипоплакийским, Лернесу и Хрисе бессмысленно. Там уже прошелся Ахиллес и разорил все дотла. С Лесбоса — день пути до острова Хиос, не затронутого войной. Мы самую малость его ограбим и переберемся на Икарию, что лежит на юге, а потом — на соседний Самос. От Самоса до Милаванды рукой подать. Если отплыть на рассвете, то будешь на месте уже до полудня.
— Абарис! — позвал я друга и родственника, который все больше и больше становился моей тенью.
— Да, царь, — склонил тот голову. И этот избавился от неформальных ноток в общении. Я так скоро совсем один останусь.
— Я на Сифнос поплыву. А ты возьмешь Милаванду, обложишь ее данью и просидишь там до весны, — огорошил я его. — Город не жечь, людей не резать. Лучше взять небольшой выкуп. Если понадобится, я доплачу воинам серебром.
— Но как же! — хватал воздух Абарис. — А ты? Не по обычаю это!
— А что сейчас происходит по обычаю? — спросил я его. — У меня на Сифносе дел по горло. Привыкай воевать сам. Я не смогу вести войско в каждый поход.
— Воины взбунтуются, — мрачно сказал Абарис. — Без царя не будет удачи в войне. Где это видано, чтобы войско без головы в поход шло. Только царь милость богов дает.
— Бог Поседао призывает меня к своему храму, — с самым серьезным лицом, на которое был способен, ответил я ему. — Если я не принесу жертвы до того, как море закроют шторма, не видать нам удачи.
— А-а… — почесал Абарис могучую шею. — Вон оно как. Тогда ты это мужам сам скажи. Мне не поверит никто.
— Скажу, — кивнул я. — Город мне в целости сохрани. Там мастеров много. Посади их вместо подати щиты и доспехи изо льна делать. Копья я привезу весной. Ахейцев разбросай по десяткам. Чтобы обучены были как должно. Тех, кому наши порядки не по нраву, гони без пощады.
— Три новых сотника нужны, — высказал Абарис здравую мысль. — Из лучших десятников предлагаю взять. Хрисагон, Пеон и Комо.
— Ставь, — кивнул я. — Ахейца Калхаса я с собой заберу. Ни к чему здесь правдоискатель. Я найду ему хорошее применение.
Абарис смотрел на меня с опаской, недоумением и обидой, но я точно знаю, что именно так и должен поступить. Я не могу мотаться по всему миру, как бешеный пес. У меня должны быть люди, которым я могу доверить важное дело. И если купцы преспокойно справляются без меня, то и воины тоже должны справляться. Посмотрим, пройдет ли Абарис эту проверку. Пусть лучше он ошибется сейчас, чем потом.
* * *
Мы прибыли домой под вечер. Я разминулся с гневом Морского бога буквально на несколько часов, и теперь любовался на бушующее море со стены акрополя, завернувшись в толстый плащ с рукавами и пуговицами, в котором и человек искушенный с трудом признал бы не слишком изящное пальто.
Порывы ветра гонят по морю высокие волны, вздымая их горбом в серой закатной мгле. Вода, обычно такая прозрачная у берегов Сифноса, теперь мутнеет и темнеет, смешиваясь с песком и галькой. Волны с глухим рокотом разбиваются о скалы, оставляя на камнях корку ледяной пены. Ветер бьет в лицо колючими каплями. Где-то вдали, за пеленой низких облаков, проглядывает бледное пятно — солнце никак не может пробиться сквозь эту ненастную хмарь.
Над водой мечутся чайки. Их резкие крики сливаются с шумом прибоя. Иногда между волн проносятся буревестники — их тёмные силуэты на мгновение появляются и исчезают в водяной пыли. Воздух пахнет солью, мокрым камнем и чем-то ещё — тем особенным запахом зимнего моря, который не спутать ни с чем. Ветер усиливается, и я понимаю, что скоро начнётся настоящий шторм, который надолго отрежет острова от материка. Корабли в бухте уже давно поставили на прикол — только дурак выйдет в такое море. Их вытащили на берег, заново осмолили и укрыли до весны. Я все еще не сделал эллинги, и не потому, что мне жалко серебра и дерева. Вовсе нет! Просто у меня другие планы. Если все пойдет так, как задумано, следующую зиму я встречу совсем в ином месте, очень далеко отсюда.
— Господин! — услышал я знакомый колокольчик женского голоса. — Тут ведь холодно. Не приведи боги, еще подхватите лихоманку.
— Феано? — повернулся я, жадно разглядывая прелестное лицо и коралловые губы, которые шептали что-то, чего я уже не слышал.
* * *
Она лежала, разгоряченная, и поглаживала грудь своего господина. Той животной страсти, что охватила ее в Микенах, теперь не было и в помине. Появилось какое-то незнакомое ей, тягучее и сладкое, как вино с медом, чувство. Феано лежит, словно львица после удачной охоты, и мурлычет, наслаждаясь блаженной сытостью. Господин изменился. Он еще сильнее раздался в плечах, а тело юного воина начало приобретать ту кряжистую тяжеловесность, какая бывает только у тех, кто бьется в бронзовом доспехе. Шрамы, полученные в Спарте, начали бледнеть, утратив тот устрашающий багровый цвет, что был когда-то. Они почти не портили его.
Господин дремал, а она рассматривала его лицо, которое уже превратилось в лицо мужа, облеченного властью, пусть и достаточно молодого. Густые черные волосы спадали на плечи, а нежная мальчишеская кожа огрубела от солнца и ветра. Подрезанные надо лбом волосы не стесняли взора и не падали на глаза, как принято у ахейцев и критян. Но и выбривать голову, оставляя там косицы и локоны по хеттскому обычаю он тоже не стал. Серег и золотых ожерелий господин не носил. Только браслеты на руках, которые то и дело раздавал в награду.
