Читать книгу 📗 "Заморыш (СИ) - Шимохин Дмитрий"

Мы просочились в парадную, стараясь не отсвечивать. Ноги в рваных обносках ступали по каменным ступеням почти бесшумно — приютская выучка вперемешку с повадками заправского налетчика давала о себе знать. Здесь было чище, чем в нашем прошлом «сейфе», и пахло не столько щами, сколько старой кожей и дорогим табаком. Видимо, жильцы тут обитали сословием повыше.

Поднялись на пятый этаж. Я замер перед дверью на чердак, прислушиваясь к пульсу дома. Внизу — тишина, на мгновение нарушенная лишь далеким стуком упавшей ложки. Идеально. Квартира под нами действительно «молчала».

Дверь на чердак оказалась массивной, обитой жестью, но замок… Я усмехнулся. Это был не Глуховский, а обычный навесной «амбарник», грубый и честный в своей простоте. Но даже его ломать не пришлось.

Я присмотрелся к проушине, в которую продевалась дужка. Металлическая полоса, прибитая к косяку, выглядела солидно.

— Гляди, — шепнул я Сивому, указывая на расшатанный гвоздь.

Накладка держалась на честном слове и одном-единственном гвозде, который от времени и сырости почти полностью вышел из паза. Я осторожно взялся за металл, качнул — дерево подалось со стоном, который я заглушил ладонью. Еще одно усилие, и проушина вышла из косяка вместе с гвоздем, как гнилой зуб. Замок так и остался висеть на петле, даже не звякнув.

Я толкнул дверь. Она открылась с тяжелым вздохом, впуская нас внутрь.

Чердак был огромен и пуст. Сквозь грязные слуховые окна падали косые столбы света, в которых лениво вальсировала вековая пыль. Пахло старым железом, сухим деревом и птичьим пометом. Но главное — здесь было сухо и стояла та самая звенящая тишина, которую я искал. Трубы дымоходов, пронзающие пространство, были мощными, основательными — как раз то, что нужно для нашего будущего «литейного цеха».

Я прошел вглубь, чувствуя, как под ногами поскрипывает настил. Осмотрелся. Выходов на крышу как минимум два.

— Ну что? — Кремень и Сивый замерли у входа, не решаясь ступить в пыльное марево. — Пойдет?

— Пойдет, — отрезал я, задвигая проушину на место. — Место фартовое. Здесь нас никто не услышит, а если кто и сунется — с крыши уйдем. Перетащим манатки.

Вернувшись на улицу, мы продолжили путь. Чем ближе мы подходили к Знаменской площади, тем сильнее менялось окружение. Грязные лабазы и вонючие ночлежки сменялись приличными доходными домами, витрины становились шире, а толпа — гуще и наряднее.

Я шел впереди, привычно сканируя пространство, и кожей чувствовал: что-то не так. Нас не просто обходили стороной, как кучу навоза. На нас смотрели. Чиновники в форменных сюртуках брезгливо поджимали губы, дамы в пышных шляпках испуганно прижимали к себе ридикюли, а приказчики у лавок провожали нас подозрительными взглядами.

Я глянул на Сивого и Кремня. Они плелись чуть позади, и в этом ярком солнечном свете их убожество буквально вопило. Но дело было не только в грязи, но и в самой одежде. Каждый видел, кто мы… и обращал внимание.

Мы вышли к Николаевскому вокзалу. Здесь людской водоворот закручивался в тугую воронку: звон конок, гудки паровозов, крики извозчиков и топот тысяч ног. И прямо в центре этого хаоса, на перекрестке, высился он.

Городовой. Статный, в ладной форме, грудь в медалях, на боку шашка в лакированных ножнах. Он лениво обводил толпу взглядом сытого волкодава, пока его взгляд не наткнулся на нас.

Резкая, пронзительная трель свистка разрезала шум площади.

— Эй, кто такие? — рявкнул городовой, и толпа вокруг нас мгновенно расступилась, образуя вакуум. — А ну стой!

Он двинулся наперерез, уже замахиваясь тяжелой рукой, чтобы сцапать ближайшего.

— Рассыпься! — гаркнул я, включая режим «шухера».

Парни прыснули в разные стороны, как потревоженные тараканы. Я нырнул прямо под морду тяжелого ломового коня. Извозчик грязно выругался, натянул вожжи, мерин заржал, вставая на дыбы и перекрывая городовому обзор.

Я проскочил под телегой, едва не угодив под колесо конки, и припустил дворами. Сзади еще долго заливался свисток, но в тяжелой шинели и сапогах гнаться за юркими «блохами» в лабиринте проходных дворов было делом дохлым.

Встретились мы только через полчаса в глухом тупике на Гончарной. Парни тяжело дышали, Кремень прислонился к кирпичной стене, вытирая пот со лба.

— Чуть не спеленал, падла… — выдохнул Сивый. — Видал, как он сразу… как на лису стойку сделал?

Я перевел дух, чувствуя, как адреналин медленно вымывается из жил.

— Видал. Так дело не пойдет. Мы для них — ходячие мишени. Надо одежу менять.

Я обвел взглядом парней.

— Пуговицы — под корень. Воротники перешьем, сукно сажей или дегтем пропитаем, чтобы цвет сменить. Мы должны выглядеть как обычные городские подмастерья, а не как беглые сиротки или уличные.

— А где ж мы все это возьмем? — буркнул Кремень.

— Есть мысля.

«Угол» Вари на Гончарной встретил нас запахом дешевого мыла, сыростью и тяжелым портновским паром. Это был типичный петербургский полуподвал: сумрачно, тесно, повсюду горы чужого белья и мокрые простыни.

Варя открыла не сразу. Когда засов наконец щелкнул, она замерла в дверях, испуганно глядя на нас. Выглядела она скверно: бледная, глаза красные, руки, которыми она судорожно терла фартук, заметно дрожали.

— Сеня?.. — выдохнула она, пропуская нас внутрь. — Напугали вы меня.

Я не стал тратить время на реверансы. Прошел к столу и выложил две пачки барского.

— Привет, Варя. Не пугайся. Я по делу к тебе, — улыбнулся я. — Ты по богатым квартирам ходишь. Горничные, кухарки, экономки — народ вороватый и жадный. Предложи им этот чай. Скажи — конфискат или с таможни вынесли. Цену ставь полтину за фунт. В магазине он два рубля, так что оторвут с руками. Деньгу делим пополам.

Варя кивнула, механически пряча пачки под груду белья. Видно было, что она делает это на автомате, голова занята чем-то другим.

— Теперь главное. — Я перешел ко второй части. — Нас по одежке замечают. Мы в этой приютской форме как меченые, да и грязная она. Глаз падает. Нужно все перешить. Убери пуговицы, замени на простые костяные. Воротники перелицуй другой тканью, чтоб крой сменить. Внутри вшей потайные карманы. И в правом рукаве сделай петлю. Покрась в черный или бурый. Чтобы как у всех.

Варя посмотрела на куртку, потом на меня.

— А ходить вы в чем будете, пока я шить буду? — тихо спросила она. — Голышом здесь сидеть? У меня и так работы не на один час.

Я на секунду замер.

— Ну да, ты права, — кивнул я. — Сделаем так. Сейчас сходим на Сенную, на Толкучку. Купим чего-нить на подмену. Принесем тебе куртки, а сами перекантуемся, пока закончишь.

Я уже собрался уходить, но задержался. Варя стояла у стола, низко опустив голову. В полумраке подвала было видно, как припухли ее веки, а пальцы продолжали судорожно терзать ткань фартука. Где-то в глубине комнаты послышался тихий всхлип, который она тут же замаскировала сухим кашлем.

Я подошел ближе.

— Кто обидел? — спросил я в упор. — Хозяйка? Или клиент из «чистых»?

Варя резко отвернулась, шмыгнув носом.

— Никто… Устала просто. Идите, Сеня. Не до вас сейчас.

Я видел, что она врет, и видел, как ей страшно. Но сейчас лезть — только хуже сделать, а вот «зарубку» в памяти сделал.

— Ладно, — коротко бросил я. — Разберемся.

Покинув Варю, мы направились на Сенную.

— Гляди в оба, Пришлый, — негромко бросил Кремень, ведя нас сквозь бурлящую человеческую кашу. — Вон те, у столбов, — это «фонари». Наводчики. Они сразу видят, кто с чем пришел. Свистнут — и тебя уже стая «коршунов» пасет. А вон там, у обжорки, скупщики из Вяземской лавры. У этих совести нет, они за пятак мать родную на куски порежут.

Вокруг кипело то, что я назвал бы «броуновским движением дна». Прямо на моих глазах стая маклаков — юрких, хищных барышников — окружила женщину. Судя по остаткам былого лоска на шляпке и боязливому взгляду — какая-нибудь обедневшая чиновница или купчиха. Она дрожащими руками прижимала к груди тяжелый самовар.