Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"
– Я серьезно, – вздохнула Маша.
– Если серьезно, то Нокса ты сделала. Надавила, да?
– Немного.
– Ты будь осторожнее с этим, особенно в присутствии других. В общем-то, слишком сильно на него и не нужно было давить. Он и в моей истории вполне искренне помогал Колчаку, делал что мог. А насчет Сибири ты все правильно сказала, но это дело у них не прокатит.
– Куда прокатит? – не поняла Маша.
– В смысле не получится.
– Господи, что же вы за сто лет с русским языком-то сделали!
– Увы! – Николай развел руками. – Тут ничего не поделаешь, язык – штука такая, постоянно развивающаяся. Это ты еще не знаешь, на каком языке народ в Интернете общается!
– И слава богу, что не знаю!
Они остановились шагах в десяти от поджидавших их офицеров.
– Ты манифест написала? – спросил Николай.
– Да!
– Дашь почитать?
– Нет!
– Почему? – удивился он.
– Ты начнешь критиковать, что-нибудь исправлять, а я не хочу! Что написала, то написала, и будь что будет.
– Хорошо. Поступай, как считаешь нужным. Кстати, по-моему, ты Нокса добила его полным именем! Откуда ты его знаешь? Я вроде бы тебе его не называл – сам не знал!
– Запомнила еще с пятнадцатого года, с того представления в Могилеве.
Николай восхищенно смотрел на великую княжну.
– Ну, Машка, ты даешь! Ну и память у тебя, уму непостижимо!
– Постижимо, постижимо, – рассмеялась Маша, – пойдем, а то господа офицеры уже начинают интересоваться, о чем это мы с тобой воркуем. Да и ехать уже пора, а то казаки замерзли совсем.
В гостинице, проходя по коридору, Николай услышал бренчание гитары, доносившееся из номера, в котором располагались офицеры охраны. Сразу нахлынули воспоминания из прошлой-будущей жизни: Свердловск, двор на Восточной улице, городской фольклор и блатняк под гитару; Омск, институт, стройотряд и опять гитара; общежитие на КамАЗе, и тут без гитары никуда.
«Да, давненько не брал я в руки шашки», – подумал Николай.
На стрельбище все замерзли, и как-то само собой образовалось чаепитие в номере у великой княжны. Само собой, позвали и свободных от дежурства офицеров. Чтобы не мешать молодежи, баронесса фон Буксгевден, снисходительно улыбаясь, ушла к себе в номер, а вот Александра Александровна осталась. На стол взгромоздили самовар, принесли какие-то плюшки, пирожки (опять Катюха расстаралась), канапе из ресторана, выпечку. От самовара шло тепло, и сразу стало как-то уютно. Пили чай и со смехом обсуждали сегодняшнюю стрельбу. Маша раскраснелась от тепла и удовольствия – ей нравились все эти люди, и было приятно сидеть вот так, просто пить чай и болтать ни о чем.
Один из офицеров, дежуривших на лестнице, заглянул в номер и доложил, что пришел капитан Пепеляев. Маша удивилась и встревожилась – не случилось ли чего. Пепеляев, войдя в номер и увидев компанию, смутился.
– Что-нибудь случилось, Анатолий Николаевич? – спросила великая княжна.
– Нет, Мария Николаевна, я просто… – Он замялся, а потом решительно сказал: – Мне просто некуда пойти. В Омске у меня никого нет, брат занят, а сидеть в ресторане, честно говоря, не хочется. Могу вспылить да пристрелить какую-нибудь тыловую крысу. Вот подумал и зашел к вам. Если не вовремя, то я пойду.
– Почему не вовремя? – возразила Маша. – Как раз вовремя, пожалуйте к столу, кушайте, пейте чай! Кстати, господа, а кто это у нас на гитаре сегодня наигрывал?
– Поручик Брусенцов, – ответил Костя Попов. – Гитара моя, но я, увы, отыгрался, теперь только подпевать могу. Саша, неси гитару!
– Семиструнка? – поинтересовался Николай.
– Нет, испаночка! Еще до войны покупал. Отличная, я вам скажу, вещь.
Вернулся с гитарой Брусенцов и под одобрительные возгласы компании, устроившись на диване, начал играть. Пел он не очень хорошо – немного фальшивил, но в общем от души и очень искренне.
Первым номером, конечно, пошли «Белой акации гроздья душистые», но только текст, к удивлению Николая, был совершенно непривычным, другим, не таким, как в фильме «Дни Турбиных». Судя же по реакции окружающих, им был известен именно этот текст, без насвистывания соловья и умытого ливнями сада.
Вслед за «Акацией» Брусенцов исполнил «Очи черные» и еще один чудесный романс начала XX века, «Бубенцы», из которого Николаю в другой его жизни был известен лишь припев:
После поручика гитару взяла Маруся Волкова. Сильно смущаясь, она спела романс «В лунном сиянии снег серебрится». Голосок у нее был слабоват, но для этого романса его хватало. Слух же у Маруси был абсолютным. Спев, она заявила, что является почитательницей таланта Анастасии Вяльцевой и ставит ее выше всех остальных исполнительниц. С ней заспорили. Косте Попову и поддержавшему его Брусенцову больше нравилась Надежда Плевицкая.
– Папа очень любил Плевицкую, – тихо сказала Маша, – он даже плакал, когда она пела.
Спор как-то сразу стих, а гитару передали Шереметьевскому. Тот, перебирая струны и ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:
– И Вяльцева, и Плевицкая, между прочим, из бедных крестьянских семей.
Он пел «Не уходи, побудь со мною». Пел неожиданно приятным баритоном. То, что он поет Кате, было понятно всем, кроме, естественно, самой Кати. Впрочем, Николай, лучше других знавший свою сестру, подозревал, что хитрая девка только делает вид, что ничего не понимает. Во всяком случае, когда Андрей закончил, она, мило улыбаясь, произнесла:
– Андрей Андреевич, как чудесно вы поете!
И тут же обстреляла его своим главным карим калибром, да так, что впервые наблюдавший сие действо Пепеляев чуть не подавился чаем.
Когда Андрей передавал гитару обратно Брусенцову, она оказалась в руках Николая, и он дрогнувшими пальцами провел по струнам, взяв аккорд.
– Вы играете, Николай? – спросил Костя. – Тогда просим!
– Просим, просим! – подхватили остальные.
Маша с оживленным удивлением смотрела на него, судя по ее лицу, ожидая чего-то необычного. Катюха же оторопело моргала глазами – чего-чего, а музыкальных талантов за братом никогда не наблюдалось. Несколько удивился и Андрей.
«Вот так разведчики и палятся», – подумал Николай, но отступать было уже поздно.
«Что же им спеть? – размышлял он, делая вид, что подстраивает гитару. – Романсы начала века – это явно не мое, блатняк тоже не годится, как, впрочем, и попса, да и не знаю я ее. Высоцкий для этого времени, пожалуй, будет крутоват. А если Окуджава? Что-нибудь военное?»
Песня прошла на ура! На фоне неплохих, но уже малость заезженных романсов она прозвучала свежо и ново. Николай решил усугубить и спел окуджавовскую «Молитву Франсуа Вийона». Вот тут уже был шок – ничего подобного никто из присутствующих никогда не слышал.
Войдя во вкус, чувствуя неподдельный интерес компании, Николай опять вернулся к военным песням и спел «Вы слышите, грохочут сапоги», а потом и одну из самых своих любимых – «Поля изрытые лежат» из фильма «На войне как на войне». Он хотел было спеть и песню из «Белорусского вокзала» про 10-й десантный батальон, но вовремя передумал – это была песня победителей, которыми никто из сидевших рядом с ним офицеров не являлся.
«Надо быть поосторожнее, – подумал Николай, – а то можно такого спеть! „Комсомольцы-добровольцы“ тут явно не прокатят, как и „Три танкиста“».
А мозг тем временем извлекал из своих закромов все новые и новые мелодии. Вспомнилась и митяевская незабвенная «Изгиб гитары желтой». Припев подхватили, и, когда допели последний раз «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!», Маруся Волкова, восторженно глядя на Николая, спросила:
