Читать книгу 📗 "Художник из 50х (СИ) - Симович Сим"

Театр был почти пуст. В фойе убирали уборщицы, администраторы подсчитывали выручку. Гоги прошёл к служебному входу, где его остановил вахтёр.

— Куда направляетесь, товарищ?

— К режиссёру Борису Петровичу, — ответил Гоги. — По творческим вопросам.

— А вы кто будете?

— Георгий Валерьевич Гогенцоллер. Художник-декоратор.

Вахтёр проверил какой-то список и кивнул.

— Проходите. Кабинет на втором этаже, дверь с табличкой.

Борис Петрович Соколов сидел за массивным письменным столом, разбирая какие-то бумаги. Мужчина лет пятидесяти, с окладистой бородой и умными глазами. Увидев Гоги, он поднял голову.

— Георгий Валерьевич! — встал навстречу. — Какими судьбами? Как дела в новом месте работы?

— Спасибо, нормально, — ответил Гоги, пожимая протянутую руку. — А к вам по одному деликатному вопросу.

— Слушаю.

— Речь об актрисе Николь Станицкой. Очень талантливая девушка, мечтает о большой сцене.

Лицо режиссёра помрачнело.

— Да, талантлива. Но, Георгий Валерьевич, вы же понимаете… Время сейчас сложное. Национальный вопрос острый.

— Не понимаю, — нахмурился Гоги.

— Ну как же! Станицкая — полячка. Отец из Варшавы, это известно всем. А сейчас с поляками отношения… сами знаете.

— При чём здесь национальность? Она советская актриса, играет в советском театре.

Соколов вздохнул и сел обратно за стол.

— Георгий Валерьевич, вы человек творческий, но наивный. Большой театр — это не просто театр, это витрина советского искусства. Там каждую кандидатуру проверяют очень тщательно.

— И что, польское происхождение — это приговор?

— Не приговор, но серьёзное препятствие. Особенно сейчас, когда в Польше неспокойно.

Гоги почувствовал, как поднимается раздражение. Талантливая актриса не может получить роль из-за национальности отца? Это же абсурд!

— Борис Петрович, — сказал он, стараясь сдерживаться, — а если я попрошу вас пересмотреть это решение?

— Прошу прощения, но кто вы такой, чтобы просить? — режиссёр посмотрел на него с удивлением. — Конечно, мы работали вместе, я уважаю ваш талант, но…

— Но? — Гоги достал из кармана пиджака красную книжечку и положил на стол.

Соколов взял удостоверение, открыл, прочитал. Лицо его изменилось — удивление сменилось настороженностью.

— «28-й отдел», — прочитал он вслух. — Георгий Валерьевич, я не знал…

— Теперь знаете, — сухо ответил Гоги. — И теперь вы понимаете, что моя просьба имеет определённый вес.

— Конечно, конечно! — засуетился режиссёр. — Но понимаете, это не от меня зависит. Большой театр — отдельная структура…

— Зависит, — перебил его Гоги. — У вас есть связи, есть влияние. И теперь у вас есть веская причина этим влиянием воспользоваться.

Он взял удостоверение со стола и убрал в карман.

— Николь Станицкая — выдающаяся актриса. Её талант нужен советскому театру. А то, что у неё польский отец… — он пожал плечами, — у меня немецкая фамилия, и ничего, служу Родине.

— Это… это совсем другое дело, — пробормотал Соколов.

— Ничем не другое. Человек отвечает за свои поступки, а не за происхождение. Николь Станицкая родилась в России, выросла в России, училась в советских институтах. Она наша.

Режиссёр нервно теребил бороду.

— Георгий Валерьевич, но ведь я не могу гарантировать…

— Можете попробовать. И попробуете. — Голос Гоги стал жёстче. — Наш отдел имеет широкие полномочия, Борис Петрович. Очень широкие. И мы ценим людей, которые помогают решать важные вопросы.

— А если откажут?

— Тогда откажут. Но попытка должна быть сделана. Искренняя, серьёзная попытка.

Соколов помолчал, обдумывая ситуацию.

— У меня есть знакомый в Большом, заместитель главного режиссёра. Мы вместе учились в институте…

— Вот и отлично, — кивнул Гоги. — Позвоните ему завтра. Расскажите о таланте Станицкой, о её потенциале.

— А если он спросит, откуда такой интерес к этой актрисе?

Гоги встал и направился к двери.

— Скажете, что её рекомендует человек из органов государственной безопасности. Этого будет достаточно.

— Георгий Валерьевич! — окликнул его режиссёр. — А можно вопрос? Эта актриса… она вам дорога?

Гоги остановился у двери, не оборачиваясь.

— Она дорога советскому искусству, Борис Петрович. И этого должно быть достаточно.

Выйдя из театра, он почувствовал странное удовлетворение. Впервые за долгое время он воспользовался своим служебным положением для решения личного вопроса. И не испытывал никаких угрызений совести.

Система работала именно так — связи, влияние, давление. И если эта система может помочь талантливой актрисе получить заслуженную роль, почему бы её не использовать?

В машине он откинулся на сиденье и закрыл глаза. День был долгий и напряжённый, но результативный. Иллюстрации для Селельмана готовы, вопрос с Николь сдвинулся с мёртвой точки. Жизнь налаживается.

— Домой, Семён Петрович, — сказал он водителю. — Хватит на сегодня дел.

Машина тронулась с места, увозя его от театра, где режиссёр, наверное, до сих пор не может прийти в себя от неожиданного поворота событий. Власть — удивительная вещь. Особенно когда знаешь, как ею пользоваться.

Дома Гоги приготовил себе полноценный ужин — жареную картошку с луком, селёдку под шубой, которую купил в гастрономе по дороге, кусок чёрного хлеба с маслом. Ел медленно, с аппетитом, наслаждаясь простой и вкусной пищей. За день проголодался основательно, и еда казалась особенно вкусной.

Странно, но совесть его совершенно не мучила. Утром, после кошмара о Кёнигсберге, казалось, что день будет тяжёлым и мрачным. А вместо этого получился день побед — удачные иллюстрации для Селельмана, неожиданная похвала Крида, и главное — решённый вопрос с Николь.

Конечно, он воспользовался служебным положением. Надавил на режиссёра своим удостоверением, заставил действовать против его воли. В прежней жизни такое поведение показалось бы ему неэтичным, недопустимым.

Но сейчас он смотрел на ситуацию под другим углом. Талантливая актриса не могла получить заслуженную роль из-за предрассудков и бюрократии. А он просто устранил несправедливость, использовав доступные ему инструменты. Разве это плохо?

После ужина заварил крепкий чай в любимом фарфоровом чайнике. Достал из шкафа заветную коробочку с кубинским сахаром — настоящая редкость, которую удалось купить в спецмагазине благодаря новому статусу. Кубики были крупные, янтарного цвета, с тонким ароматом тростника.

Налил чай в блюдце — по старинке, как делал ещё дедушка. Взял кубик сахара в зубы и отхлебнул горячего чая. Сладость растворялась на языке, смешиваясь с терпким вкусом заварки. Простое удовольствие, но от этого не менее приятное.

Выйдя на крыльцо барака с блюдцем в руках, он устроился на ступеньках. Летняя ночь была тёплой и тихой, воздух пах цветущими липами и свежескошенной травой. Над головой раскинулось звёздное небо — бескрайнее, загадочное, вечное.

Гоги пил чай и смотрел на звёзды. Где-то там, в этой бесконечности, вращаются далёкие миры, о которых рассказывала Аня. Может быть, на каких-то из них тоже есть жизнь, тоже живут разумные существа, которые смотрят на своё небо и размышляют о смысле бытия.

И вдруг он поймал себя на удивительной мысли — он был счастлив. По-своему, тихо, без громких слов и ярких эмоций, но счастлив. Впервые за долгое время жизнь складывалась именно так, как хотелось.

Хорошая работа, которая имела смысл и приносила удовлетворение. Уважение коллег, признание начальства. Достойная зарплата, позволяющая не думать о хлебе насущном. И главное — появление в жизни женщины, которая заставляла сердце биться чаще.

Когда в последний раз он чувствовал себя так?

А здесь, в 1950 году, несмотря на все сложности эпохи, он чувствовал себя нужным, востребованным. Его талант ценили, его мнение учитывали, его работа служила великому делу. Разве это не счастье?

Конечно, жизнь не была безоблачной. ПТСР напоминал о себе кошмарами, сердечные дела складывались непросто, тайны службы давили на психику. Но всё это отступало на второй план перед главным ощущением — он живёт полной жизнью.