Читать книгу 📗 "Художник из 50х (СИ) - Симович Сим"

Гоги подумал, нашёл стихотворение Некрасова о русской зиме. Читал с выражением, голосом передавая и весёлый звон бубенцов, и скрип полозьев по снегу.

— Эх, хорошо! — хлопнул в ладоши Василий Иванович. — Прямо как живое видишь. Вот это настоящая поэзия, не то что нынешние вирши про трактора да комбайны.

— Дядя Вася, тише ты, — одёрнула его Марья Кузьминишна. — Стены слушают.

— А что такого? Классиков читаем, разрешённых. Лермонтов не враг народа, Некрасов тоже. Наоборот, прогрессивные были.

— Всё равно, осторожнее надо, — сказал Пётр Семёнович негромко. — Времена нынче такие — из-за каждого слова под суд попасть можно.

Все притихли. Даже в такие уютные вечера нельзя было забывать об осторожности. Но Гоги снова раскрыл книгу, нашёл что-то подходящее.

— Послушайте ещё, — сказал он. — Это Пушкин, про зимнее утро.

И снова зазвучали стихи — о морозе и солнце, о прозрачном лесе и речке подо льдом. Простые, понятные слова, но какие живые, какие точные!

— Хорошо читаешь, Гошенька, — сказала Нина тихо. — У тебя голос… особенный какой-то.

Она смотрела на него по-новому, с интересом. Гоги смутился, закрыл книгу.

— Ладно, хватит на сегодня. А то засиделись.

— Да ну, ещё почитай! — запротестовал Василий Иванович. — Редко такое удовольствие выпадает.

Но время было позднее, людям завтра на работу. Стали расходиться по комнатам, желая друг другу спокойной ночи. Последней ушла Нина, задержалась в дверях.

— Спасибо за стихи, — сказала она еле слышно. — Очень красиво было.

Гоги остался один на кухне. Допил остывший чай, убрал стаканы. А в голове всё звучали строчки классиков — простые, вечные, человечные. В них была та Россия, которая существовала вне политики и идеологии. Россия души, сердца, памяти.

После чаепития Гоги долго не мог уснуть. В голове крутились строчки прочитанных стихов, лица соседей, тёплые взгляды Нины. Всё смешивалось в какую-то странную мешанину, не давая покоя. В комнате было душно, пахло керосином от лампы.

Он встал, оделся и вышел на улицу. Ночная Москва встретила его прохладой и тишиной. Фонари горели редко, между ними зияли провалы тьмы. Где-то вдали гудел поезд, шли ночные рабочие.

Гоги пошёл не спеша по знакомым улицам. Воздух был свежий, после дождичка, лужи отражали жёлтый свет фонарей. Он дышал полной грудью, чувствуя, как голова проясняется, мысли становятся спокойнее.

На Тверской было оживлённее — работали ночные кафе, изредка проезжали машины. Милиционер у перекрёстка дремал, прислонившись к будке. Увидев Гоги, выпрямился, но документы проверять не стал — видно, привычный стал в округе.

Дальше — в сторону Арбата. Старые переулки, покосившиеся домишки, брусчатка под ногами. Здесь пахло прошлым веком — дворянскими усадьбами, купеческими лавками, студенческими квартирками. Москва ещё помнила те времена, когда жизнь была проще и понятнее.

У церкви Гоги остановился. Храм стоял тёмный, заколоченный — службы давно не велись. Но кресты на куполах всё ещё блестели в лунном свете. Кто-то цветы к ограде приносил — вяленые гвоздички, полевые ромашки.

— Помним, — прошептал он и пошёл дальше.

Переулки становились уже, дома ниже. Это была другая Москва — рабочая, простонародная. Здесь жили те, кто работал на заводах, в мастерских, кто составлял основу советского общества. Честные труженики, которые верили в светлое будущее.

Свернув в Гагаринский переулок, Гоги почувствовал, что за ним идут. Шаги сзади, осторожные, но слышные. Он ускорил шаг — шаги тоже участились. Остановился у витрины магазина — звуки смолкли.

Опасность. Гоги сразу узнал это чувство — то же самое было на фронте, когда немецкий снайпер брал на прицел. Инстинкт, отточенный войной, никогда не подводил.

Он свернул в подворотню между домами — узкий проход, ведущий во двор. Там можно было развернуться, посмотреть, кто следует. Но едва ступил в тень, как сзади что-то свистнуло.

— Стой, браток! — прохрипел голос. — Кошелёк доставай, да поживее.

Гоги обернулся. Трое мужчин в тёмной одежде, лица в тени. У одного в руках дубинка, у другого — нож. Третий стоял чуть поодаль, прикрывая выход.

— Не слышишь, что ли фраер? — Тот, что с ножом, сделал шаг вперёд. — Денежки давай, и одежду тоже. Костюмчик хороший больно, пригодится.

— Да не тяни ты, — проворчал здоровяк с дубинкой. — Бей сразу по кумполу, потом обыщем.

Гоги молчал, оценивая обстановку. Трое против одного, вооружены, знают местность. Но они ошиблись — думали, что перед ними испуганный интеллигент. А перед ними был фронтовик, прошедший Кёнигсберг.

Рука сама потянулась к ножу за пазухой. Лезвие выскочило с тихим щелчком, блеснуло в тусклом свете фонаря. Трое опешили — не ожидали сопротивления.

— Ого, — присвистнул тот, что у выхода. — Зубастый значит.

— Да плевать, — огрызнулся здоровяк. — Нас трое, он один.

Он двинулся первым, замахнулся дубинкой. Но Гоги был быстрее — нырнул под удар, полоснул ножом снизу вверх. Лезвие вошло между рёбер легко, как в масло. Здоровяк охнул, согнулся, выронил дубинку.

Второй бросился с ножом наперевес. Неумело, как дерутся на улице — широко, размашисто. Гоги отклонился, перехватил запястье левой рукой, правой ударил в шею. Хрустнули позвонки, человек осел на мостовую.

Третий попятился к выходу, но было поздно. Гоги догнал его в два прыжка, полоснул по горлу. Тот схватился за шею, булькнул что-то нечленораздельное и упал.

Всё закончилось за полминуты. Три тела лежали в подворотне, тёмные лужи растекались по камням. Гоги вытер нож о куртку одного из мертвецов, сложил лезвие.

Сердце колотилось, но руки не дрожали. Память подсказывала — так же он убивал немцев в рукопашной. Быстро, молча, эффективно. Навыки, которые не забываются.

Он обыскал карманы убитых. Несколько рублей, самодельные заточки, пачка махорки. Мелкие воришки, которые промышляли грабежом в тёмных переулках. Никто их искать не будет.

Гоги вышел из подворотни, оглядел улицу. Пусто, только кот перебежал дорогу. Он поправил пиджак, проверил — не запачкался ли. Всё чисто, только нож под мышкой напоминал о случившемся.

Пошёл дальше, как ни в чём не бывало. На углу встретил патруль — двое милиционеров обходили участок.

— Документы, — буркнул старший.

Гоги показал красноармейскую книжку. Милиционер пролистал, вернул.

— Поздно гуляете, товарищ Гогенцоллер.

— Не спится. Воздухом подышать решил.

— Понятно. Только осторожнее будьте — район неспокойный. Всякий сброд по ночам бродит.

— Буду осторожен.

Милиционеры пошли дальше, а Гоги продолжил прогулку. Улицы теперь казались тише, безопаснее. Он знал — в этом городе есть волки, но и у него есть клыки.

Дошёл до Москвы-реки, остановился на набережной. Вода лениво текла между каменными берегами, отражая огни фонарей. Где-то в темноте гудел буксир, тащил баржи с углём.

Три трупа в подворотне никого не взволнуют. Списано на уголовщину, на разборки между ворами. Следствие будет формальным — кому нужны мелкие грабители?

Гоги достал папиросу, закурил. Табак был крепкий, от него кружилась голова. Но нервы успокаивались, руки переставали дрожать. Он выжил в этом мире ещё одну ночь.

Обратный путь прошёл спокойно. По дороге встретил только ночных рабочих, идущих на смену. Усталые лица, мятая одежда, тяжёлые сапоги. Простые люди, которые честно зарабатывали на хлеб.

Дома было тихо. Соседи спали, только Василий Иванович похрапывал за тонкой стеной. Гоги разделся, лёг в кровать. Нож положил под подушку — теперь он знал, что без оружия в этом городе нельзя.

За окном начинало светать. Новый день приносил новые опасности, но и новые возможности. Главное — быть готовым ко всему.

Он закрыл глаза и провалился в сон без сновидений.

Глава 5

Утром Гоги проснулся рано. Ночная прогулка и её неожиданный финал не дали толком выспаться, но голова была ясной. Он умылся холодной водой, побрился, надел чистую рубашку и вышел на кухню.