Читать книгу 📗 "Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович"
— Это моя забота, Лычагин. Тебя она не касается. Ты мои грехи ищешь, потому что сам за Невьяну отплатить хочешь. Себя-то видишь или нет?
Акинфий Никитич нутром почуял: он попал точно. Здесь у Савватия слабое место — здесь он и надломится. И Савватий отвёл глаза.
Акинфий Никитич немного подождал, пока мастер примет поражение.
— Ладно, пойдём отсюда, — распорядился он теперь уже снисходительно.
Наверху, в двойной горнице, не оглядываясь на Лычагина, он похлопал ладонью по кирпичной кладке и спросил:
— А другую басню слышал — что я человека в стену замуровал?
— Ты же сам говорил — басням не верить, — тускло ответил Савватий.
— Вот и не верь, — с удовольствием подтвердил Акинфий Никитич.
* * * * *
Савватий не завидовал Акинфию Никитичу, не рвался отомстить. Он и не думал о Демидове. В своём тёмном и словно бы нежилом доме, откуда, наверное, даже домовой ушёл, Савватий топил на ночь печку и бесконечно перебирал в памяти все подробности встречи с Невьяной.
Она, конечно, изменилась за минувшие годы. Из заводской девчонки превратилась в городскую барыню: спокойную и немного надменную. В том, как Невьяна шла через сутолоку на Господском дворе, как рукой она тихо отодвинула кого-то с пути, Савватий увидел её победительную уверенность в себе. Ясное дело, что она не была столбовой дворянкой — но Демидовы тоже не были столбовыми, а в Невьяне Савватий почувствовал странную силу, скрытную и неторопливую, и эта сила значила больше, чем достоинство рода. В тот краткий миг, когда Невьяна у крыльца подняла на него тёмный взгляд, Савватий догадался, что она всегда была такая, только он в своё время ничего не понял — потому что ничего не понимал ни в ней, ни в мире.
Тогда её звали Таньшей Меркулиной, а Савватий, пошутив, переделал Татьяну в Невьяну — и схватилось. Отец у Таньши — Меркул Давыдов — был вольным человеком; вместе с четырьмя сынами он промышлял извозом при Невьянском заводе: зимой увозили в Далматовский монастырь демидовское железо, а из богатой обители везли в Невьянск провиант, который Демидовы потом выдавали своим мастерам и подмастерьям. Так было на всех заводах — кормить себя домны и молоты не умели. От весенней распутицы до поры сенокоса промысел останавливался, и Меркул с сыновьями нанимались на разные работы, какие требовались для заводов или рудников.
В тот год они вступили в артель, что взялась изготовить кирпичи для достройки башни покойного Никиты Демидова. А Савватий, как механик, соорудил для артели песты, чтобы месить глину. Там, на берегу пруда возле выселка Пески, он и увидел Таньшу. Она приносила обеды отцу и братьям.
Савватий уже не помнил, как у них всё получилось. Он был на десяток лет старше Танюшки Меркулиной — давно уже мужик — и не робел там, где робела она. Жизнь сияла для него и катилась стремительно, словно горящее колесо по склону. Заливались иволги в роще на Лебяжьей горе, вскипали под солнцем белые облака, спорилась в руках работа, работники хохотали и зубоскалили, а бабы пели, медвяная вечерняя заря смыкалась с утренней, и в ночь на Ивана Купалу девки голышом бросались в пруд. В Невьянске тогда впервые объявилась Лепестинья; она проповедовала по дворам, на полянах и на артельных станах; её ещё не гнали с заводов, как приблудную скотину — Коровью Смерть. Всё было такое близкое, такое телесное, такое живое… И тёмные глаза Танюшки горели ярче ночи: Танюшка превращалась в Невьяну.
Он, Савватий, не думал в то лето о будущем. Казалось, что судьба легко сложится сама собой, как сложилась любовь с Невьяной, и будет она такой же пьянящей, прекрасной, вольной. А как иначе-то?.. Бог ему улыбается.
— Ты любишь меня, Савушка? — спросили пухлые, зацелованные губы.
— Ты сердце моё, — ответил он.
Они лежали в траве на Святочном покосе, и всё блистало от росы.
— Нам надо бежать, — приподнявшись, прошептала Невьяна.
— Успеем. Нескоро ещё до побудки…
— Я не о том. — Невьяна погладила его по скуле. — Беда грядёт…
— Да какая же?.. — весело удивился Савватий.
Опираясь на локоть, Невьяна глядела куда-то вдаль, на зарю в дымке.
— Батюшка у меня хочет кумпанство основать и свой завод открыть…
В кумпанство складывались многие промышленники из мелких. Вятский комиссар Тряпицын на сборные деньги построил Давыдовский и Кукморский заводы; кунгурский купец Кузнецов построил завод при остроге на речке Суде; казанский купец Небогатов в товариществе с тульским оружейником Красильниковым построил заводы под Осой и под Елабугой.
— В кумпанство батюшка зазывает к себе купца Куликова, — продолжила Невьяна, — и меня ему в жёны отдаёт.
— Я тебя первый высватаю, — легко пообещал Савватий.
— Не высватаешь. Всё решено уже. А как батюшка узнает, что я — порченый товар, то убьёт меня. Он прощать не умеет. Вожжами застегает или утопит, чтобы ему ворота дёгтем не мазали.
Дёгтем охальники мазали ворота в домах гулящих девок.
В это нежное утро, когда малиновое солнце всплывало в тумане, будто в молоке, когда тонкие рябины у пруда стояли в росе, как невесты в свадебном убранстве, Савватий не хотел думать о чёрных вещах, о злобе, о смерти.
— Высвобожу тебя, милая, — заверил он.
Невьяна его не услышала. А может, и знала, что это невозможно.
— Давай убежим из Невьянска, Савушка. — Она снова погладила его по лицу. — Лепестинья говорит: превыше любови ничего нет. Так уж заповедано. Лепестинья нам поможет. Попросим её, она укажет, где нам приют дадут. На Тоболе, или на Иртыше, или на Анисее-реке… Нас там никто не найдёт.
Савватия пробрала оторопь, и он зашевелился.
— В Сибирь? — переспросил он. — Милушка, я не могу из Невьянска!..
После смерти Никиты Демидыча жизнь в Невьянске яро заклокотала. В Екатеринбурге командовал генерал де Геннин, он благоволил Демидовым, и Акинфий горел новыми замыслами. Он только что запустил завод на речке Лае и начал строить Шайтанский завод на Чусовой, а на Нижнетагильском заводе заложил третью домну. Везде позарез были нужны умелые механики. Савватия тянуло во все стороны, везде хотелось поработать.
— Я же не пахарь и не плотник! — с болью произнёс он, истово надеясь, что Невьяна поймёт. — Я механический мастер! Мне без завода никак!
Невьяна промолчала. Она смотрела на него долго-долго — и с любовью, и с печалью, а он тогда почувствовал лишь малодушное облегчение, что Невьяна не стала плакать, просить его или укорять. Она была гордая. Один раз сказала — и хватит. Лишь потом он догадался, что там, в рассвете на Святочном покосе, Невьяна с ним прощалась.
Он и вправду хотел выбрать время и наведаться к Меркулу, чтобы убедить его отдать девку. Но не случилось. Невьяна исчезла в тот же день. И пошла она вовсе не в лес к Лепестинье. Она пошла к Акинфию Демидову.
И сейчас, через девять лет после исчезновения Невьяны, в своей пустой избе Савватий подбрасывал дрова в печку и смотрел, как в горниле горит огонь. Он знал, что без Невьяны в его жизни что-то нарушилось. Да, обида потом утихла, совесть успокоилась, и всё вроде бы сложилось как надо: он стал приказчиком, взял в жёны славную девушку, живы были отец и мать… Но его точила тоска. Даже не по Невьяне. Может, по вере Лепестиньи — что нет ничего превыше любови?.. И жизнь была какая-то неполная. И в радости не хватало радости, и в горе не хватало горя… Как спел ему однажды Кирша песню-жалобу калик перехожих: «Чего нету, до того и не дойти. Красно солнце тёмной ночью не найти…» Неполнота пожирала его. И пожрала. Смерть унесла всех — и отца с матерью, и Дарьюшку с сыном… И остался ему вместо всего на свете один только Невьянский завод.
В проёме печи, словно в глубоком окошке, Савватий видел то, чего так и не обрёл. Пламя стелилось по углям, взвивалось, закручивалось или вдруг струилось толчками невесомых волн. В его изгибах чудилось что-то живое — то ли трава гнётся под тёплым ветром, то ли кошка ластится к хозяйке, то ли женщина смыкает объятия… Пляшущая округлость огненных заворотов повторяла округлость женского бедра, женской груди, женского плеча… В пламени, как во сне, для Савватия проступили черты дивного женского лица. Пылали и звали к себе очи… Это Лепестинья, добрая и беспощадная?.. Или это Невьяна — ушедшая от него навсегда и оставшаяся с ним навечно?..
