Читать книгу 📗 "Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич"
Сегодня я обязан признаться, — пишешь ты, — что работа в Golden Comics была самой большой моей ошибкой. Я представляю, как вам, полюбившим мои миры, больно слышать это — а теперь представьте, как больно мне. Слишком много того, о чем я не хочу говорить, потому что есть нормы приличия, мораль, совесть, которая загрызет меня. Но судьба, — тут ты добавляешь единственный на пост смайлик, кричащую рожицу, — добра ко мне. С завтрашнего дня я возвращаюсь к корням. Я разрываю связи с Golden Comics. Не буду судиться, пусть они оставят и игрушки, и недоделанные комиксы. Но я возвращаюсь в, — имя большой корпорации Генри игнорирует, — и там продолжу работу. Почему? Там адекватнее условия. Там меня творчески не душат. Там не намереваются самоутвердиться за счет меня. Воплотить детские мечты чужими руками. И занять мое место. И… касаемо всего скандала с Генри, — пишешь ты, — разделяя абзац, должен сказать лишь одно — рано или поздно кто-то должен был огласить это. И еще… нет, я обязан это написать. Знайте и расскажите остальным. Птичий крик в сторону Генри, этот ужасающий «Хар-р-расмент, хар-р-расмент» — все чистая правда. И к Эле, к моей бедной Эле, пользуясь нашей с ней дружбой, Генри тоже… приставал.
Генри встает с дивана. Находит в шкафу более-менее глаженную рубашку, надевает пиджак, кладет во внутренний карман отцовский список чтения и постулаты Оскара. Садится на краешек дивана, гладит Вивьен.
— Не плачь. Рано или поздно все должно было прийти к чему-то такому. Это, видимо, плата за сохраненную жизнь. — Генри подходит к зеркалу, застегивает воротник, в отражении видит себя — лицо невыспавшееся — и одновременно тебя. — Я говорил, что во мне осталось мало света. Хотя бы ты сохрани его.
— Но ты ведь обещал бороться! — Вивьен кричит. Так непривычно. — Ты обещал мне сам, еще вчера! Что изменилось за ночь?!
— Изменилось, Вивьен. — Пока Генри отвечает, она собирается с силами, встает, вытирает слезы. Тушь потекла — не смысла перед сном. — Я ведь тебе уже говорил — я просто наконец-то признался себе. Петя ведь все это чувствовал. И почти не наврал фанатам. Какой творец предает своего создателя? Какой творец манипулирует чужими руками, молчит, только по-змеиному шипит, обещая: «Да, все будет хорошо…»?
— Куда ты собрался! Давай просто напишем, позвоним куда надо. Они ведь все, они…
— Не будем мешать их маленьким жизням. — Вивьен подходит к Генри, поправляет воротник, помогает надеть галстук. — Я понял кое-что важное. Никаких книг на это не хватило бы.
— Не говори, — просит она. — Просто ничего не говори.
Но Генри не может промолчать.
— Я понял, Вивьен. Понял, что такое прощение и смирение. И теперь готов простить даже Господа — за всю агонию этого мира. В конце концов, именно Петя помог мне признать правду.
Генри берет телефон, смотрится в черный экран, как в зеркало.
— Все дело не в лицах, да и никогда не было. — Он вздыхает. — Когда он появился на нашем пороге, я не думал ни о чем, кроме, знаешь, — «охренеть». А когда увидел, как и что он рисует… тогда подумал обо всем остальном. Тогда привез его сюда. Так хотел спасти себя. Я ли во всем этом не виновен?
Вивьен снова плачет, обнимает Генри, целует, шепчет «Не бросай меня», а он молчит, берет ее за руки и отвечает: «Я не бросаю. Я освобождаю». Он собирается и едет к друзьям-журналистам, придумывающим, как создать правильный медиашум, как заглушить скандал, какими новостями и псевдоновостями сместить недоброжелателей на второй план. У них уже есть готовые решения, но Генри, едва приехав к ним в офис, останавливает их. Говорит — слишком устал. Говорит — хочет во всем признаться. Даже в том, чего не совершал — или совершал, но не так, как говорят.
И шесть недель совершает он прогулку меж тех, кто осужден, — столько длится его дело, дело владельца Golden Comics, дело пиарщика и фотографа, дело несостоявшегося волшебника и грешного святого; он отказывается от адвоката, он соглашается со всеми вменяемыми ему обвинениями, помня о страшных вынесенных приговорах — сроком пять, десять, двадцать лет, — он ждет, пока пробьет восемь, ведь восемь — голос рока, судьбы проклятый крик, и ровно столько заседаний его ждет: на каждое он приносит по любимой книге, берет и Достоевского, и Булгакова, и Манна, и после каждого заседания второй раз вычеркивает книгу из отцовского списка. Вивьен не пытается отговорить его, только каждое утро помогает собраться, целует, зная, что больше этих восьми поцелуев ей не осталось; она хочет отправиться вместе с ним, она готова убить и предать ради этого, но Генри останавливает ее, говорит, что падение — его удел, она же, всегда гордая, теперь взлетела еще выше. Ты сам увидел как.
Все заголовки кричат о нем, точнее, нет, о вас, о Генри и Питере; тебя ждут в суде, но ты отказываешься приезжать, только пишешь в «Твиттере» — все уже сказал; тем более, Генри сознается. Одни встают на его сторону, требуют повернуть стрелки далеких курантов судьбы вспять; другие, наоборот, требуют приговора жестче, иначе так и будет продолжаться, иначе жертвы «тонких творческих натур» продолжат молчать. Спустя шесть недель и восемь заседаний Генри приговаривают к двум годам заключения. И, глядя внутрь себя — ему разрешают читать, искать ответы между строк, — Генри видит, как постепенно тухнет огонек внутри: огарок, когда-то освещавший блудницу и волшебника-недоучку, странно сошедшихся за вечным поиском счастья, уже давно угасает в кривом подсвечнике.
А что же ты?
Ты соглашаешься вернуться к мужчинам в стеклянных офисах — там безопасно, там проще спрятаться от коварного отражения; там тебе сулят десятикратную популярность — есть планы, стратегии, цифры. Ты следишь за судебным делом Генри, но никак не реагируешь. Начинаешь новую серию, одну из десятков историй твоей мультивселенной — мужчины в кабинетах шутят, что скоро ты подвинешь титана-Муркока и бесчисленных недотеп, решивших поймать волну тренда, — и бросаешь «зазеркальный» сюжет. О нем быстро забывают. Его любили — но не слишком. Эта история была необходима тебе. Теперь в ней нет нужды. Отражение больше не взбунтуется. Отражение на два года за решеткой. Но что, если отражением всегда был ты? Мысль глупа, абсурдна, ее бы заглушить алкоголем, заесть бесконечными бургерами, да только ты слишком следишь за телом. Мысль абсурдна — но снится тебе в леденящих кошмарах.
Ты гремишь анонсами на «Комик-коне», и слова твои громче предсказаний дальнозорких пророков любого века; ты видишь, как визжит толпа — и здесь, и в интернете, — и мечтаешь научиться работать с фэндомом так же, как Алекс Хирш [22], притаившийся в тени, но ты знаешь — ненадолго. Твой мир расширяется: ты вырвался из цепких лап суеверий, а теперь позади остались и неоновые огни плотоядного города, подавившегося тобой.
Тебя переводят на другие языки, ты успеваешь побывать в Канаде, в Германии, во Франции, в Бразилии и в Японии, но категорически отказываешься прилетать в Россию, хотя тебя ждут, просят, обещают гонорары и полные залы. Два года ты наслаждаешься своим великолепием, пусть отражение и остается тусклым: ты довольствуешься бесконечными селфи и афишами, фанартами имени тебя — ни один из них нет желания порвать, уничтожить, — ты питаешься аплодисментами, взглядами, возгласами восхищения, благодарностями и чужими телами. Больше не боишься предлагать особо красивым фанаткам одну ночь — молодость диктует свое, но скандалов больше не будет, над тобой, там, в стеклянных кабинетах, титаны, которым ты дороже любой хрустальной туфельки; они будут сокрушать что угодно и кого угодно, пока ты не перейдешь красные линии, — но и они податливы, изменяемы. Ты понял мудрость возраста. Ты готов на уступки, готов к правилам. Ты радуешься, видя фотографии чужих татуировок с твоими героями: в новой линейке ты придумал целую космическую одиссею, где Петрус Г. стал лейтенантом космического флота, а мужчины в стеклянных кабинетах уже анонсируют «крупнейшую франшизу» и «величайшее столкновение в рамках мультивселенной». И за всем этим — за своим отражением, рисунками, героями, злодеями, фестивалями, фанатками, селфи, социальными сетями — ты больше не слышишь агонии мира, не чувствуешь пустоты внутри, хотя мир кровоточит, некому излечить его: ты благоразумно не читаешь новости ни утром, ни днем, ни вечером.
