Читать книгу 📗 "Проклятый Лекарь (СИ) - Молотов Виктор"

Я сел на стул напротив, открывая на планшете результаты её анализов.

— Давайте посмотрим, что показало ваше обследование.

Биохимия крови — идеальная. Все показатели в норме. С-реактивный белок, главный маркер воспаления, не повышен, электролиты в идеальном балансе.

Организм не болен в классическом понимании этого слова. Он не борется с инфекцией. Его что-то систематически травит изнутри, но что?

ЭхоКГ — УЗИ сердца — было почти в норме. Почти. Мой взгляд зацепился за короткую, написанную мелким шрифтом приписку врача-диагноста: «Незначительное фиброзное утолщение створок трикуспидального клапана, гемодинамически незначимо».

Для обычного врача — пустяк, возрастные изменения, на которые не стоит обращать внимания. Но для меня, знающего биохимию некромантии, это был огромный, красный, мигающий флаг.

Серотонин. Избыток серотонина первым делом бьёт именно по правым отделам сердца, вызывая фиброз клапанов.

Но УЗИ брюшной полости было чистым. Нужно повторить этот момент в учебниках. Он плохо отложился у меня в памяти.

Холтер — суточный мониторинг ЭКГ — показал несколько эпизодов синусовой тахикардии, которые идеально совпадали по времени с её «приливами».

Значит, это не психосоматика. Что-то реально провоцирует эти приступы.

— Марина Сергеевна, — начал я, не отрываясь от планшета. — Судя по всему, ваше тело реагирует на какой-то очень сильный, постоянный стрессовый фактор. Вы ведёте очень напряжённую жизнь?

— У меня есть небольшой бизнес, — пожала плечами Воронцова. — Консалтинговая компания, от покойного мужа осталась.

— И вы наверняка там пропадаете целыми днями, — проговорил я.

— Именно так, — сказала Воронцова, не отрываясь от вязания. — Но я очень слежу за здоровьем. Не только своим, но и чужим.

— Это очень правильно, — кивнул я, продолжая изучать результаты.

— Всем своим сотрудникам оплачиваю ежегодное полное медицинское обследование!

— Весьма щедро с вашей стороны.

— Особенно я настаиваю на онкомаркерах, — она грустно улыбнулась, и её руки на мгновение замерли. — Мой Серёжа… мой муж… он умер от рака. Запущенного. А ведь если бы вовремя обнаружили, его можно было спасти. Теперь я буквально заставляю всех своих сотрудников проходить обследование. А они ещё и не хотят! Представляете? Жалуются на потерянное время!

— Да уж, — согласился я. — В наше время сложно заставить человека пойти в больницу. Все думают, что беда обойдёт их стороной.

— Вот именно! А я им говорю: «Хотите у меня работать — будьте добры раз в год…»

Она не договорила. Её лицо вдруг исказилось гримасой нечеловеческой боли, спицы выпали из рук и со звоном покатились по полу.

— А-а-ах! — она схватилась за поясницу. — Спина! Как будто раскалённый нож в почку воткнули!

Следующий крик был ещё громче. Воронцова сползла с кресла, корчась от боли на полу.

Я бросился к ней, пытаясь понять, что происходит. И тут, словно по команде, рядом со мной материализовался Нюхль.

Он не смотрел на Воронцову. Он отчаянно жестикулировал, указывая своей когтистой лапой в сторону коридора.

Умирающий. Совсем рядом кто-то был на самом краю.

Воронцова кричала от боли. Нюхль дёргал меня за рукав, безмолвно умоляя идти за ним. В коридоре уже слышались встревоженные голоса и торопливые шаги медсестёр, привлечённые её криками.

Да что мне, разорваться, что ли⁈

Один пациент корчится от приступа. Другой, неизвестный, умирает, обещая огромный куш Живы. Проклятье не даёт права выбора — спасать надо всех, до кого можешь дотянуться.

Воронцова кричала всё громче. Нюхль становился всё настойчивее. В палату вбежала медсестра.

— Доктор, что с ней⁈ — воскликнула она.

Глава 20

Я руководствовался логикой. Воронцова — здесь и сейчас. Она в сознании. Её боль реальна. Неизвестный умирающий — это пока лишь сигнал. Сначала — то, что перед глазами.

Я бросился к корчащейся на кушетке женщине.

Быстрый осмотр, пальпация поясничной области — Воронцова взвыла от боли так, что у меня заложило уши. Одновременно я активировал некро-зрение, пытаясь нащупать причину этого внезапного приступа, и параллельно начал вливать в неё свою Живу, чтобы просто не дать ей умереть от болевого шока.

— Медсестра! — рявкнул я, и мой голос, усиленный адреналином, прозвучал как рёв, заставив всех в коридоре замереть. — Срочно! Реанимационный набор!

В палату, бледная как полотно, влетела Лизочка. Она увидела меня, склонившегося над Воронцовой, и в её глазах мелькнул не страх, а какая-то странная, почти фанатичная решимость.

— Срочно! — рявкнул я, не отнимая рук от пациентки. — Спазмолитик — дротаверин, две ампулы внутримышечно, сейчас же! Обезболивающее — кеторолак, тридцать миллиграмм, тоже внутримышечно!

Пока медсестра, действуя с поразительной скоростью и профессионализмом, готовила препараты, я бросил взгляд на мочеприёмник, висевший у её кровати. Пустой.

Я мельком глянул на шкалу сбоку. Дежурная медсестра поставила отметку фломастером четыре часа назад — на нулевой линии. И с тех пор мешок так и не наполнился. Ни на каплю.

Чёрт. Похоже, анурия. Полный отказ почек.

Но почему? В её анализах не было и намёка на почечную недостаточность. Это не могло развиться так стремительно. Если только… если только это не острая обструкция.

— Елизавета Сергеевна, — я наклонился к ней. — Сейчас мы снимем боль. Просто дышите. Я разберусь, что происходит. Я вам обещаю.

Она кивнула, стиснув зубы до скрипа. Слёзы текли по её щекам. Моя Жива едва справлялась, чтобы удержать её на грани сознания.

Инъекции подействовали почти мгновенно. Через пять минут адские спазмы начали отступать. Воронцова уже могла говорить, хоть и слабым, прерывающимся голосом:

— Что… что со мной?

— Проблемы с почками. Временные. Мы справимся, — сказал я ей. И тут же отдал приказ Лизочке. — Катетер проходим? Проверьте! Может, он забился?

Нужно проверять любую возможность, чтобы ничего не упустить. Даже если она кажется призрачной на первый взгляд.

Если проблема в простом засоре трубки, все решится за секунду. Лизочка взяла большой шприц с физраствором, присоединила его к порту катетера и попыталась промыть систему.

— Идет туго, доктор… но жидкость проходит. Засора нет, — констатировала она.

Лизочка отсоединила шприц. Из катетера не вылилось ни капли — ни введенного физраствора, ни мочи. Он был абсолютно сухим.

Значит, дело не в катетере. Проблема выше. Моча просто не поступает в мочевой пузырь. Мои худшие опасения подтвердились. Анурия.

Я снова активировал некро-зрение. Потоки Живы вокруг её почек были не просто спутанными. Они были завязаны в тугой, мёртвый узел, словно кто-то перетянул невидимой верёвкой её мочеточники — трубки, по которым моча отходит от почек.

Что-то блокировало их работу. Но что? Камень? Опухоль? Этого не было на УЗИ!

— Срочно! — приказал я Лизочке. — Биохимию крови на цито! Креатинин, мочевина, калий! И готовьте капельницу — физраствор с фуросемидом. Начнём стимуляцию с малых доз.

Лизочка кивала, быстро и точно записывая каждое моё слово в электронный планшет. В её движениях больше не было утренней растерянности — только чёткое исполнение приказов.

В этот момент я почувствовал её. Слабую, измученную, но отчаянно-искреннюю волну благодарности от Воронцовой. Она была благодарна не за будущее исцеление, а за то, что я избавил её от адской, невыносимой боли, которая разрывала её на части.

Я мысленно проверил Сосуд. Приход — три процента. Всего три.

Смешно. А потратил я на снятие болевого шока и поддержание её на грани жизни чуть больше пяти. Итог — минус два процента за одно «спасибо». Великолепная арифметика. Я снова ухожу в минус, спасая очередную аристократку.

А до её объемной благодарности еще ой как далеко.

— Я вернусь, — пообещал я Воронцовой. — Отдыхайте. Боль больше не должна вас побеспокоить.