Читать книгу 📗 "Проклятый Лекарь (СИ) - Молотов Виктор"

Я вышел в коридор, оставляя её на попечение Лизочки. Там меня уже ждал нетерпеливый Нюхль. Костяная ящерица подпрыгивала на месте от возбуждения и нетерпения.

Он смотрел на меня с немым укором: «Хозяин, мы теряем драгоценное время!»

— Веди, — бросил я, и мы побежали по коридору. — Показывай, где твой умирающий.

Мы неслись по коридорам, как два призрака.

Нюхль — невидимый, я — почти не замечающий ничего вокруг, кроме цели. Я игнорировал удивлённые взгляды медсестёр и ворчание пациентов. Время было против нас.

Приёмный покой встретил нас своей обычной, хаотичной суетой — стоны, крики, запах крови и дезинфекции. Но Нюхль уверенно повёл меня в дальний, самый тихий угол, к молодому парню, сидевшему на кушетке у окна.

Парень выглядел абсолютно, почти оскорбительно здоровым.

Лет двадцать пять, крепкого телосложения, лёгкий загар, модная стрижка. Он лениво листал какой-то дешёвый глянцевый журнал. Никаких признаков болезни.

Я посмотрел на Нюхля с немым вопросом: «Ты уверен?»

Ящерица встала на задние лапы, трагически закинула голову назад и с артистизмом изобразила повешение — высунула язык, дёрнулась всем телом и замерла.

Он умрёт. И очень скоро.

Я подошёл ближе, делая вид, что ищу кого-то в другом конце зала. Активировал зрение.

И… ничего.

Потоки Живы текли ровно, органы светились здоровым, уверенным свечением. Всё в норме…

Стоп. Не всё.

Я пригляделся к его сердцу… И увидел её. Рябь.

Едва заметная, хаотичная дрожь в самой энергетической структуре, в «программном коде» его сердечного ритма. Это была не болезнь, не физическое повреждение.

Это был врождённый, тикающий дефект. Словно в идеальном часовом механизме одна крошечная шестерёнка была с изъяном и вот-вот должна была соскочить со своей оси.

Синдром удлинённого интервала QT. Врождённая электрическая аномалия сердца. Одно неверное движение, один резкий всплеск адреналина — и фибрилляция желудочков. Фатальная аритмия.

Мгновенная смерть.

Я смотрел на него и удивлялся. Он ведь сидел, листал журнал, улыбался своим мыслям, совершенно не подозревая, что живёт на пороховой бочке, и фитиль уже догорел почти до конца.

Парень отложил журнал на кушетку, встал. Лениво, с наслаждением потянулся так, что хрустнули суставы. Сладко, во весь рот зевнул, прикрыв рот ладонью.

А затем, насвистывая незамысловатую мелодию, направился к старому автомату с газировкой, который стоял у стены.

Он сделал шаг. Второй.

И на третьем шаге его тело просто выключилось.

Никакого крика. Никакого стона. Никакой агонии.

Он просто рухнул на кафельный пол, как подкошенный мешок с песком. Глухой, тяжёлый удар тела о плитку разнёсся по приёмному покою, заставив всех обернуться.

Был человек — и нет человека.

Я был рядом через секунду, расталкивая замерших в недоумении медсестёр. Опустился на колени.

Пальцы на сонную артерию — пусто. Ни единого толчка.

Ухо к груди — тишина. Зрачки, до этого живые и ясные, на моих глазах начали стремительно, неестественно расширяться, заполняя собой всю радужку.

Своим некро-зрением я видел, что фибрилляция желудочков все-таки возникла, и наступила клиническая смерть с отсутствием пульса. Таймер был запущен. У меня было не больше пяти минут, чтобы вернуть его обратно.

— Дефибриллятор! — заорал я так, что весь приёмный покой замер. — Быстро!

Мои руки двигались на автомате. Расстегнул его рубашку, начал непрямой массаж сердца. Тридцать сильных, ритмичных нажатий, два быстрых вдоха «рот в рот».

И параллельно — тонкая, почти невидимая струйка моей Живы, направленная прямо в его остановившееся сердце.

Давай, работай! Ты молодой, сильный! Не время умирать из-за заводского брака!

Подоспевшая медсестра подкатила дребезжащий дефибриллятор и начала прикреплять электроды к груди парня. На маленьком экране дефибриллятора появилась почти идеально ровная, едва подрагивающая линия.

— Доктор… там асистолия… почти прямая линия… — констатировала она.

— Я вижу не то, что видишь ты! — ответил я. — Там фибрилляция, мелковолновая! Готовьте разряд! Двести джоулей!

Медсестра с сомнением посмотрела на меня, но все же подчинилась. Я нарушал протокол, но видел истинную картину электрического хаоса в умирающем сердце.

Я схватил электроды, смазывая их гелем. Вокруг нас стал образовываться кружок из пациентов и персонала больницы. Они загораживали свет. Давили на меня со всех сторон.

— Всем отойти! — рявкнул я.

Разряд. Тело дёрнулось, выгнулось дугой. На мониторе — прямая, безразличная линия.

— Ещё! Разряд двести джоулей!

Второй разряд. Снова ничего.

Я вернулся к компрессиям, вливая в него всё больше и больше Живы. Пот заливал мне глаза, руки, давившие на его грудину, начинали неметь от напряжения.

— Триста шестьдесят джоулей! Максимум! — прокричал я.

Третий, самый мощный разряд.

И — чудо.

Хаотичные, предсмертные всплески на мониторе вдруг начали выстраиваться в ритм. Слабый, неровный, как у раненой птицы, но это был ритм! Жизнь возвращалась.

Парень судорожно, с хрипом вдохнул. Его тело выгнулось, а затем обмякло. Он не открыл глаза. Не закашлялся. Он просто снова начал дышать. Пульс на сонной артерии забился слабой, но упрямой ниточкой.

Он был жив. Но всё ещё без сознания.

— Он дышит! — выдохнула медсестра.

— Дышит, — подтвердил я, вытирая пот со лба рукавом халата. — Но мозг был три минуты без кислорода. Он может и не прийти в себя.

Я обернулся к ней.

— В моё отделение, в терапию. Под наблюдение. Срочно. Холтер на сутки, кардиолога на консультацию. И немедленно сообщите родителям — у их сына очень серьёзные проблемы с сердцем.

Я посмотрел на бледное, безмятежное лицо парня на полу. Так было даже лучше. Пусть поспит. Осознание того, что ты только что вернулся с того света, придёт позже. А вместе с ним — и моя оплата.

Фух, это было круто. Как на американских горках — сначала отвесное падение вниз, потом резкий, головокружительный взлёт вверх.

Я проверил Сосуд.

Семнадцать процентов. Реанимация сожрала двенадцать процентов разом — колоссальная физическая нагрузка плюс прямое, концентрированное вливание Живы. Дорого. Но когда этот парень поправится и осознает, что я буквально вытащил его душу с того света… это будет щедрая плата.

А теперь можно вернуться к учебникам. К тихой, спокойной аналитической работе. Нужно было разобраться, что, чёрт возьми, происходит с почками Воронцовой. Мне нужна её благодарность.

Пётр Александрович Сомов сидел в своём аскетичном кабинете, устало массируя виски. День начался не лучшим образом.

Сначала этот Пирогов со своими требованиями, потом странная выходка Глафиры Степановны с карандашом, а теперь — необъяснимое, возмутительное отсутствие Волкова на работе.

Это выбивало из привычной, налаженной колеи. А Сомов ненавидел, когда что-то идёт не по плану.

Он взял тяжёлую трубку стационарного телефона и решительно набрал номер.

— Алло, Волков? Ты где, чёрт возьми⁈

— Пётр Александрович? — голос в трубке был незнакомым. Вроде бы Волков, но… тон был другим. Приглушённым, лишённым привычных заискивающих ноток, словно он говорил, с трудом разжимая челюсти. — Я уже еду. Скоро буду.

— Почему не предупредил об отсутствии? — Сомов начал терять терпение. — У нас здесь клиника, а не проходной двор! У нас дисциплина! Порядок! Ты не можешь просто взять и не прийти на работу!

— Были… неотложные личные обстоятельства.

— Какие ещё «личные обстоятельства» могут быть важнее утренней планёрки⁈ Ты врач или студент-прогульщик? Знаешь, сколько у меня теперь проблем из-за твоего отсутствия? Мне пришлось перекраивать всё расписание!

В трубке послышался странный, булькающий звук — не то сдавленный смешок, не то попытка откашляться. И этот звук заставил Сомова похолодеть.

— Не переживайте, Пётр Александрович, — голос Волкова вдруг стал наглым и самоуверенным. — Сейчас я приеду, и всё встанет на свои места. Уверяю вас.