Читать книгу 📗 "Туманы Замка Бро. Трилогия (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein""

Данстан был необычайно красив. Будто бы выточен из дымчатого оникса. И если бы Данстан был девушкой, Грегори с уверенностью сказал бы, что эта девушка создана специально для него.

Он не походил ни на грубых крестьянских детей, которых Грегори вдоволь навидался в замке, ни на заносчивых кузенов. Пожалуй, во всём замке Данстан был единственным, к кому Грегори не испытывал презрения или вражды – да ещё, пожалуй, сенешаль Тизон. А когда Данстан смотрел на него, Грегори казалось, что у него отнимается язык – чего не бывало с ним в присутствии никого другого, кроме него. У Данстана был такой взгляд, будто он видел Грегори насквозь.

Грегори не понимал, как этот Данстан, ясными серыми глазами смотревший на него, мог сейчас позволить издеваться над собой, встать на колени перед гогочущей толпой.

Грегори стискивал кулаки и вопреки собственным обещаниям каждый раз снова приходил в обеденный зал, чтоб, стоя в самом тёмном углу, наблюдать за тем, что происходит между столов. За тем, что делает Данстан.

Ему казалось, что если он не придёт, если не уследит, то развлечение может зайти слишком далеко – иногда шуты и менестрели покидали двор замка Бро калеками, а с Данстаном ничего подобного не должно было произойти. Данстан был слишком красив и слишком ценен лично для него.

Грегори прекратил видеться с Данстаном днём – он не знал, как стал бы смотреть тому в глаза после того, что видел по вечерам. Зато во время очередного пира взгляда оторвать не мог от его ссутуленных плеч. Внимательно смотрел, будто впитывая в себя каждую деталь, как Данстана пытаются заставить плясать – он отказывается, и его бьют сапогами прямо в зале, пока он не превращается в безвольный кулёк. Как его снова ставят на колени и, сгибая крючком, заставляют целовать только что бивший его сапог.

Грегори смотрел и скрипел зубами. Иногда он замечал, что Данстан смотрит на него – будто просит прощения, хотя Грегори был уверен, что прощения должен просить не он. Он сжимал кулаки и заставлял себя не отводить глаз, наполнявшихся злостью, и мысленно клялся себе, что убьёт Генриха – как только у него появится шанс.

Но шанса не было. Их силы с наместником были настолько не равны, что всё, что мог бы сделать Грегори – это броситься на него при всех и погибнуть, сражённый чьим-то мечом.

Милдрет в свою очередь не могла поверить, что всё это происходит с ней. Она старательно убеждала себя в том, что судьба переменчива, но верилось с трудом.

В первый же вечер её, отказавшуюся выполнять прихоти норманнов, избили так, что она не смогла выбраться из зала на своих ногах. Двое рыцарей по приказу Генриха подхватили её на руки и отнесли в покои лорда, которые ещё прошлым летом приказал оборудовать для себя Генрих Вьепон. Здесь, с самого своего появления в замке Бро, Милдрет спала рядом с кроватью лорда на полу.

Теперь её свалили в углу кулём, и так она пролежала до утра.

Но побои Милдрет смогла бы стерпеть. Хуже был позор. И не столько позор перед норманнами, которых с каждым днём она ненавидела всё сильней, сколько чувство стыда, которое охватывало её, когда она ловила на себе ненавидящий взгляд молодого Грегори.

Они не разговаривали с тех пор, как ранней весной Грегори вместе со всеми рыцарями отправился в поход.

Тот месяц, что Грегори не было в замке, показался Милдрет вечностью – только теперь она обнаружила, насколько привыкла к тому, что тот всегда рядом, только теперь поняла, насколько ярче и осмысленней становилась её жизнь рядом с Грегори. В голове то и дело мелькало слово «любовь», но Милдрет гнала его от себя.

Для того, чтобы надеяться хоть на что-то, ей следовало раскрыть себя – а сейчас она боялась делать это ещё сильнее, чем год назад. Тогда, по крайней мере, худшее, что ей грозило – отправиться на кухню или оказаться крестьянской женой. Теперь же, когда единственным развлечением хозяев замка стало унизить её, Милдерт и представить себе не могла, что им в голову придёт, если раскроется ложь.

Но всё это не имело значения. Она просто поняла необычайно отчётливо, что Грегори стал её жизнью. Что будь у неё выбор – вернуться назад в дом отца или остаться здесь, рядом с этим англом, молчаливым и одиноким, она бы не смогла отказаться от Грегори никак.

А потом вернулась армия, и следом за ней Элиоты подступили к стенам.

Милдрет не знала, чего ждать дальше, и вопросы, ещё недавно лишь умозрительно терзавшие её, теперь встали перед ней с необыкновенной отчётливостью.

За ней никто не следил, и как-то на рассвете, отправившись за водой для похлёбки, Милдрет обнаружила, что стоит ей только добыть верёвку и спуститься по ней со стены, она окажется среди своих.

К тому времени она уже два месяца не разговаривала с Грегори и так и не решилась уйти, не увидевшись с ним в последний раз. Но возможность поговорить всё не появлялась, пока, наконец, Элиоты не отступили от стен замка – и не был устроен первый пир.

Ещё накануне Милдрет обещала себе, что едва закончится осада, нарушившая обычный размеренный быт, она снова придёт к башне рыцарей и расскажет Грегори обо всём, что терзало её на протяжении весны.

Теперь же, свернувшись калачиком в углу маленького чембера*, Милдрет необыкновенно отчётливо поняла, что не может прийти к Грегори такой.

Она была бы, пожалуй, рада, если бы Грегори нашёл её сам – а может и нет, Милдрет не знала. Потому что даже днём, когда сэр Генрих, как и прежде, заставлял её прислуживать себе, Милдрет постоянно видела перед собой глаза Грегори тем вечером – чёрные, лишённые зрачков, до краёв переполненные ненавистью.

Для всех здесь она была «вонючим скоттом», и то, что шотландцы едва не взяли замок, лишь укрепило англичан в их высокомерном презрении к дикарям.

Похоже, что Грегори в этом ничуть не отличался от них.

Милдрет опускала веки, жмурилась, чтобы не видеть перед собой его ненавидящий взгляд – но это не помогало. Чёрные, полные ярости глаза Грегори продолжали стоять перед ней.

Милдрет снова стала думать о побеге – но по-прежнему не могла уйти, хотя бы раз не переговорив с ним.

Так прошло лето, и наступила осень. Сэр Генрих продолжал устраивать свои безумные пиры, хотя каждый в замке уже слышал о том, что крестьяне готовы взбунтоваться – они ждали урожая, чтобы запасти еду на зиму, но если бы у них отобрали и его, то их уже невозможно было бы удержать. Крестьяне всё ещё надеялись, что лорд образумится, но этого так и не произошло – и в сентябре к воротам замка подошла новая армия. Вооружённая вилами и мотыгами. Но эта армия была по-своему страшней предыдущей, потому что ей могли открыть ворота изнутри.

*Чембер – chamber(англ) маленькая комната, дававшая хозяину уединенность от других обитателей замка. В ней могли помещаться кровать, скамейка, сундук. Впоследствии размеры комнаты увеличились, и great chamber стал второй по значимости комнатой после большого зала в более поздние средние века и во времена Тюдоров.

Глава 21

Милдрет не знала о приближающемся восстании. Весь её мир в последние месяцы вращался вокруг боли и унижения, которые продолжались изо дня в день.

Теперь, когда она стала посмешищем на пирах, изменилось к ней и отношение обитателей замка – ей могли подставить подножку, когда она шла с вёдрами за водой, или толкнуть в коридоре, когда она проходила мимо кучки хохочущих рыцарей и дам.

Поначалу Милдрет пробовала давать отпор, но чем дальше, тем меньше у неё оставалось сил, и в начале осени, минуя очередную такую компанию и стараясь не оказаться с ними на расстоянии вытянутой руки, она вдруг поняла, что сдалась.

Это стало своего рода толчком. Если раньше Милдрет не могла ни на что решиться, в тайне лелея мысли о том, что ещё увидит Грегори, то теперь возможность такого разговора уже не имела значения – ей казалось, что она перестала быть человеком, а значит, уже не была тем, кто может рассчитывать на любовь.

Бежать возможности больше не представлялось – её знали все, и почти всегда она была на виду. К тому же на первом осеннем пире Милдрет повредила ногу, падая на каменный пол, и после этого недели две боль не унималась, колено ныло, а организм так ослаб, что Милдрет сильно сомневалась в своей способности добраться хотя бы до ближайшей деревни.