Читать книгу 📗 "Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн"
Она не притворяется — от радости у нее и в самом деле перехватывает дыхание.
— Невероятно.
Подумав, что это «невероятно» говорит дама, побывавшая на гораздо более высокой Эйфелевой башне, Паха Сапа присоединяется к ней у огромного окна. Он держится за сверкающие медные перила, хотя вагончик почти не раскачивается. Эти двое словно инстинктивно заняли самый дальний угол по восточной стенке почти пустого вагончика — подальше от тихого семейства и кондуктора. Вагончик с запертыми (ключ в кармане у проводника-охранника) противоположными северными и южными дверями кажется довольно уютным. На полу ковер с цветочным рисунком, а в углу — здоровенная, регулярно опустошаемая медная урна. Проволочная сетка на огромных стеклянных окнах такая тонкая, что не мешает смотреть. Паха Сапа поднимает голову и видит ряды стеклянных плафонов с электрическими лампами по всему периметру потолка и над обеими дверями. Он понимает, что лампы, видимо, очень слабые, чтобы не мешать зрителям по вечерам, а Белый город в темноте (со всеми его подвижными и неподвижными прожекторами и тысячами электрических ламп, освещающих громады зданий и куполов) должен быть великолепен, как об этом говорила мисс де Плашетт. Освещенные вагончики колеса Ферриса тоже должны представлять собой по вечерам с мидвея необыкновенное зрелище — яркие карбидные лампы подсвечивают их снизу, да и внутри каждого вагончика тоже есть электрическое освещение.
Подъем продолжается.
Он кидает взгляд через плечо на восток в окна по другой стороне и моргает от начавшегося у него головокружения. От этого зрелища (паутинообразный лабиринт спиц и стальных балок, на которых подвешены тридцать пять таких же вагончиков, силуэты других посетителей выставки, едущих в этих вагончиках, гигантская ось с воистину гигантскими опорными столбами по обеим сторонам) его слегка мутит. Высота кажется большей, чем на самом деле, если смотреть сквозь гигантское колесо на экспонаты, расположенные далеко внизу западнее по мидвею. И все одновременно вращается, крутится, разворачивается, падает и летит. Ты словно насекомое, оказавшееся внутри огромного вращающегося велосипедного колеса.
Паха Сапа закрывает глаза.
Мисс де Плашетт дергает его за руку и довольно смеется.
Первый из двух поворотов, полагающихся им за пятьдесят центов, колесо движется медленно — их вагончик, длиной двадцать четыре и шириной тринадцать футов, останавливается на шести разных уровнях и положениях, по мере того как пассажиры заполняют другие вагончики. Их первая остановка — на четверти подъема, и когда вагончик останавливается, слегка покачиваясь взад-вперед на горизонтальной оси, подшипники и тормоза внизу издают тишайшие писки. И мисс де Плашетт, и бабушка в том же вагончике тоже попискивают — старушка от страха, а мисс де Плашетт, уверен Паха Сапа, от наслаждения.
Проводник, который представился пожилой чете как Ковач, кашляет и издает высокомерный смешок.
— Совершенно не о чем беспокоиться, дамы и господа… и малыши. Совершенно не о чем. Мы висим на стальных балках… кронштейны — так они называются… которые могут выдержать вес десяти таких вагончиков даже при полной нагрузке.
Семь пассажиров молча смотрят, как вагончик снова начинает подниматься и становятся видны восточная оконечность мидвея и купола Белого города. За куполами лучи солнца высвечивают сверкающую полосу озера Мичиган, которое появляется за деревьями и гигантскими зданиями. Они видят гавань (с этой высоты суденышки представляются горизонтальными черточками с торчащими из них мачтами) и паром, доставивший очередную партию посетителей к длинной пристани прибытия.
Ближе под ними вытянулся мидвей, наполненный счастливыми темными точками, какими представляются с высоты люди. Слева внизу — красные крыши и лесистое пространство Немецкой деревни. Справа от мидвея купола и минареты Турецкой деревни. За Турецкой деревней справа — большое, круглое, странное сооружение, в котором находится макет Бернских Альп, а по другую сторону мидвея — Яванская деревня, известная под названием «Голландское поселение», расположено оно на улице, по другой стороне которой — настоящее Голландское поселение.
Слева за ними находится Ирландская деревня с популярными замком Донегал[77] и камнем Бларни;[78] круглый амфитеатр справа для представлений с животными; и — еще дальше, в восточном окончании мидвея — два стеклянных здания-близнеца, Мурано — справа и Либби — слева.
Произнося про себя слово «Либби», Паха Сапа чувствует тупое шевеление в черепе и спрашивает себя, не смотрит ли призрак генерала Кастера его, Паха Сапы, глазами, не слушает ли его ушами. Будь он проклят, если так.
Во время второй остановки, когда пассажиры садятся в шесть следующих вагончиков внизу, маленький мальчик, которому не больше пяти лет, вырывается от бабушки с дедушкой и бегает по вагону, размахивая руками, словно в полете. Мальчик, пропархивая мимо Паха Сапы, задевает пальцами его руку над перчаткой.
Паха Сапа осознает, что его чувства обострены, потому что перед ним тут же возникает вспышка образов и мыслей, воспринятых им от ребенка. Паха Сапе приходится ухватиться за перила у окна и закрыть глаза, потому что приступ головокружения снова накатывает на него.
Имена пожилой пары, которая зовет мальчика из другого конца вагона, — Дойл и Рива. Они из Индианы. Паха Сапа еще раньше заметил, что у старика левый глаз слезится, а губы странно вывернуты, а теперь — сквозь рассеянные воспоминания мальчика — он узнает об ударе, который случился со стариком год назад. У Дойла длинный, тонкий нос, а Рива, пышноватая бывшая красавица с полными красными щеками, добрыми глазами и волнистыми седыми волосами, подстриженными короче, чем диктует мода, всегда стеснялась своего зада. Все в семействе — даже маленький мальчик — называют его «тяжелый низ». Величайшая тайна Ривы, известная только семье, состоит в том, что ей никогда не нужно было покупать или носить турнюр[79] — и без того создавалось впечатление, будто она его носит. Маленький мальчик не знает, что такое «турнюр».
Его зовут Алекс, и он настолько поражен выставкой, в особенности мистером Теслой и мистером Эдисоном, что у него появилась новая цель в жизни — вырасти и изобрести механический арифмометр, который будет уметь думать.
Паха Сапа трясет головой, чтобы прогнать незваные, мечущиеся образы, слова, имена и детские воспоминания. Его восприятие в этот момент усилилось, чего он и опасался, а все из-за близости мисс де Плашетт… и тем больше у него оснований избегать прямых кожных контактов с ней. Он не хочет заглядывать в ее мысли и воспоминания. Ему очень важно не делать этого. Не теперь. Пока еще — нет. А если повезет — то никогда.
Он вдруг понимает, что она шепчет ему:
— Паха Сапа, вы не больны?
Он открывает глаза и видит, что ее рука в перчатке парит над его запястьем.
Паха Сапа отодвигает руку и улыбается.
— Идеально. Замечательно. Просто я только что обнаружил, что боюсь высоты.
Охранник-кондуктор с нафабренными усами, Ковач, подозрительно поглядывает на Паха Сапу, словно этот пассажир с длинными, заплетенными в косички волосами может впасть в бешенство и, как это сделал неделю назад другой пассажир, сошедший с ума от страха, начать молотить по стенам, разбивать стекло, гнуть железную дверь в безумной попытке бежать, хотя они и находятся на высоте в сто футов. Во время того происшествия, как писалось в газетах, безумца остановила женщина, которая сорвала с себя юбку и набросила ее на голову этого человека, после чего он немедленно стал тише воды ниже травы.
Паха Сапа знает, что такой ослепляющий капюшон хорошо действует на запаниковавших лошадей. Почему бы и не на взбесившихся пассажиров колеса Ферриса? Это более эффективное средство, чем мешочек, наполненный дробью, который вроде бы спрятан в кармане охранника.
Тормоза отпущены, вагон снова покачивается, и они продолжают подъем.
Теперь они находятся в апогее («апогей» — слово, которое Паха Сапа узнал, когда три иезуита в маленькой палаточной школе в горах над Дедвудом целый год пытались вбить азы греческого в его сопротивляющуюся голову), когда мисс де Плашетт делает что-то… необычное. И навсегда изменяет его жизнь.
