Читать книгу 📗 "Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн"

Неужели ты в старости и болезнях начала забывать важные вещи, моя дорогая? Неужели старческий маразм поселился за этими слезящимися глазами и сморщенным лицом, принявшим отсутствующее выражение? Возможно ли, что ты, сидя напротив меня, забыла, что вот уже пятьдесят семь долгих, горьких лет возглавляешь армию кастерофилов? Всегда бдительно оберегая мою репутацию и имя от всякой мыслимой и немыслимой грязи, ты временами переходила в наступление, например в 1926-м и еще раз в 1929 году, когда категорически возражала C. X. Эсбери, возглавлявшему тогда агентство кроу, в чьем ведении находилось поле сражения на Литл-Биг-Хорне, носящее мое имя, когда Эсбери вознамерился установить небольшую мемориальную доску в память этого пьяницы и труса майора Маркуса Рено, который, в чем ты, моя дорогая, не сомневалась, бросил меня и три мои роты на верную гибель на этом холме.

Все прошедшие годы и десятилетия ты храбро вела кастерофилов, ни разу не уступив кастерофобам ни пяди, ни дюйма, используя свою скорбь, вдовство и достоинство как оружие. Но сколько неизвестных лжеуцелевших в том последнем бою Кастера обращались к тебе, со сколькими ты вынуждена была встречаться? С десятками? Сотнями?

Ты, моя любовь, отправилась на Чикагскую выставку только спустя семнадцать лет после того, как твой муж стал пищей для червей, и там была представлена вождю Дождь-в-Лицо,[103] который, как хвастливо утверждали индейцы из труппы Буффало Билла, и убил меня. Ты, мое солнышко, прекрасно знала, что причина особого положения этого старого индейца с изрытым оспинами лицом среди других сиу и шайенна, участвующих в шоу (они поселили Дождя-в-Лицо на выставке в старой хижине Сидящего Быка, эта хижина была перенесена прямо на мидвей, где — ты только представь — бедняга Паха Сапа впервые встретил свою жену), и состояла именно в том, что этот улыбающийся самодовольный Дождь-в-Лицо заявлял, будто он лично убил меня там, в высокой траве на Литл-Биг-Хорне. И когда Коди познакомил тебя с этим улыбающимся дураком индейцем, ты резко кивнула, ощутив такую боль, будто кто-то внутри полоснул по твоим внутренностям опасной бритвой.

Неудивительно, что ты, несмотря на усталость, все время была настороже и нахмурилась в день, который стал днем нашего с тобой, моя дорогая, воссоединения (пусть об этом знали только Паха Сапа и я), когда миссис Мэй Кастер Элмер стала рассказывать тебе, что Паха Сапа был на поле боя в тот день, час и миг, когда я — твой муж — был убит.

Когда Мэй закончила говорить, наступила тяжелая тишина. Ни Паха Сапа, ни ты (когда-то прежде моя, а теперь уже потерянная красавица) не нарушали эту длящуюся и слышимо сгущающуюся тишину. Массивные часы на бюро отбивали проходящие секунды. Где-то южнее, на Ист-ривер у Бруклинского моста, горестно взвыл гудок большого парохода.

Наконец, когда целых девяносто секунд из наших оставшихся шести минут были потрачены на это молчание, ты заговорила с тем самым непроницаемым высокомерием в голосе, которым можно было отбрить меня так же чисто, как и той опасной бритвой, которая в этот момент полосовала твое нутро.

— Значит, вы были там, когда погиб мой муж, мистер Вялый Конь?

— Да, мэм, был.

— Сколько вам сейчас, мистер Вялый Конь?

— Будет шестьдесят восемь этим августом, миссис Кастер.

— А сколько вам было тогда… в тот день… мистер Вялый Конь?

— Одиннадцать зим тем августом, мэм, а в тот день в июне и одиннадцати еще не было.

— Как ваши соплеменники называют месяц июня, мистер Вялый Конь?

— По-разному, мэм. В моем роду июнь называли Луна июньских ягод.

Тут ты улыбнулась, Либби, и твои новые, неправильные зубы стали еще агрессивнее, чем недавно. Прикус старого хищника — не кролика.

— Это название слегка тавтологично, мистер Уильям Вялый Конь.

Паха Сапа не улыбнулся, не моргнул и не отвел взгляда под твоими вонзившимися в него когда-то голубыми глазами.

— Извините, миссис Кастер, я не знаю этого слова — тавтологично.

— Конечно не знаете, мистер Вялый Конь.

— Но я предполагаю, что оно означает «избыточно» или, как любил шутить мой учитель мистер Доан Робинсон, «повторительно избыточно» — каким, как я думаю, и является наше название июня. По-лакотски июнь называется випазункаваштеви, а это приблизительно значит «луна, когда ягоды луны становятся спелыми», и дни этого лунного месяца не точно совпадают с июнем по современному календарю.

Ты прищурилась, глядя на него, моя дорогая, пока он произносил эту чуть ли не самую длинную, насколько мне известно, речь в его жизни, и твой прищур, и линия твоего рта и подбородка, вся твоя поза говорили, что ты не слушаешь его, отказываешься слушать, и тебя не интересует, что он говорит.

Наконец ты ровным голосом сказала:

— Вы заявляете, что видели моего мужа там, на поле боя, мистер Вялый Конь?

— И вы убили его?

Паха Сапа мигнул, услышав этот вопрос.

— Нет, миссис Кастер. Я никак не повредил ему. У меня не было никакого оружия. Я просто прикоснулся к нему.

— Прикоснулись? С какой стати вы к нему прикасались, если не нападали на него, мистер Вялый Конь?

— Мне было десять лет, и я совершил деяние славы. Вам известен этот термин, миссис Кастер?

— Да, думаю, что известен, мистер Вялый Конь. Это то, что делают индейские воины, демонстрируя свою отвагу. Прикасаются к врагу.

— Да, мэм. Я не был воином, но я пытался продемонстрировать свою отвагу.

— А у вас был… как вы его называете — жезл славы? Я их видела, когда ездила с мужем по индейским деревням в Канзасе, Небраске и других местах.

— Нет, у меня были только голые руки.

Ты перевела дыхание, Либби, и, хотя продолжала сидеть в напряженной позе, чуть подалась вперед.

— И мой муж сказал вам что-нибудь, мистер Уильям Вялый Конь? Вы хотите мне сказать, что мой муж что-то сообщил вам?

Мы с Паха Сапой обсудили, что он должен ответить. Когда он впервые предложил мне съездить к тебе несколько лет назад, у меня были некоторые фантазии на тот счет, что Паха Сапа должен сказать тебе что-нибудь из того интимного, что могли знать только ты и я, чтобы ты поняла, что он и вправду говорит от меня. Некоторые интимности казались теперь нелепыми («Миссис Кастер, — сказал он, — и не помнит, как вы заехали в ивняк в тот день, когда полк покидал Форт-Эйб-Линкольн, и чем там занимались…»), да к тому же, если Паха Сапа не объяснит, что мой призрак вселился в него, все это не будет иметь смысла.

Мы даже обсуждали, нужно ли говорить тебе, что мой призрак — то, что Паха Сапа считал моим призраком, — живет в нем. И тогда, моя дорогая, я мог бы сказать тебе все, что так хотел сказать. В конечном счете мы оба пережили странную эпоху столоверчения и сеансов до и во время войны, и ты не раз вопрошала, есть ли хоть что-то во всех этих медиумах и визитах мертвецов.

Теперь Паха Сапа мог подтвердить, что есть.

Только мы решили иначе. Все это было слишком… пошло. Мы в конечном счете решили (я в конечном счете решил): пусть Паха Сапа скажет тебе, что я, твой муж, испуская последнее дыхание, прошептал ему, совсем еще мальчишке: «Передай моей Либби, что я люблю ее и всегда буду любить». При этом мы ждали твоего естественного вопроса: «Неужели же вы, мистер Вялый Конь, знали английский в десятилетнем возрасте?», на что Паха Сапа должен был ответить тебе: «Нет, миссис Кастер, но я запомнил звучание этих слов, а понял их уже позже, когда выучил английский».

С этой целью мы сократили послание до: «Скажи Либби, что я ее люблю». Шесть простых слов. То, что я сказал эти шесть слов, а десятилетний мальчик запомнил их и в конечном счете принес тебе, словно шесть роз, — такое вполне могло показаться вероятным, в особенности девяностолетней женщине, которая любила меня все эти годы.

И тут я услышал ответ Паха Сапы:

— Нет, миссис Кастер, ваш муж не говорил со мной. Я думаю, он был мертв, когда я прикоснулся к нему.

Долгое, долгое мгновение ты разглядывала его, — еще одна минута нашего короткого свидания канула в вечность, — а потом холодно сказала: