Читать книгу 📗 "Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн"
— Подсобника нет, Мьюн, так что работаем этим тросом. У меня веревка достаточной длины — мне ее хватит. Ты держишь руку на этой веревке, вот я здесь пропустил ее, рядом с твоим стулом. Если сильно дерну один раз, значит, остановка. Дерну два — подними выше. Один рывок, пауза, потом еще один означает — переместить вправо на этом уровне. Один рывок, пауза, потом два рывка — переместить влево.
Складки на лбу Мьюна свидетельствуют о столь мучительной работе мысли, что Паха Сапе кажется, будто тот пытается понять статью о квантовом эффекте Альберта Эйнштейна, о которой говорил Роберт двадцать четыре года назад. С тех пор об Эйнштейне узнали все, кроме разве что Мьюна Мерсера.
— Смотри, Мьюн, у меня тут все это написано. Если мы запутаемся, ты привяжись страховочным ремнем, закрепи его на стреле и выйди на лоб Джорджа — посмотришь вниз и поймешь, в чем дело. Ясно?
Мьюн морщит лоб, но кивает с выражением неуверенности на лице.
В конечном счете все получается в лучшем виде, как если бы они работали с подсобником. Паха Сапа составил схему размещения динамита и детонаторов (ящик с детонаторами он забирает первым делом и ставит его на уступе, а потом постоянно возвращается к нему, как птица к гнезду), поэтому спусков и подъемов ему приходится делать всего ничего — только в начале и в конце каждой закладки. В основном он отталкивается ногами, скользит, поднимается, закладывает, заклинивает, потом отталкивается и снова летит в ночном воздухе и лунном свете.
Потом Мьюн поднимает Паха Сапу, они перемещаются к стреле следующей лебедки дальше на восток по торцу утеса, Паха Сапа спускается в своей люльке с веревкой в руке, и легкий танец в невесомости начинается заново. Невероятным, чудесным образом никаких задержек или срывов ни в работе, ни в плане не происходит.
Громила идеально точно выбурил ниши. Ящики с динамитом легко встают туда, и Паха Сапа прикрывает их серым брезентом. Большая часть ночи уходит на размещение детонаторов (поскольку ящик должен взорваться весь сразу, а не отдельными шашками), потом на размещение и укрытие длинных серых проводов.
Но к 4.43 они заканчивают. Даже вторая взрывная машинка на месте и спрятана (первая уже была установлена Паха Сапой открыто, когда он готовился к демонстрационным взрывам) за ребром плоской скалы слева от щеки Линкольна.
Паха Сапа отвозит Мьюна домой, отдает ему сорок пять долларов и, не оглядываясь, катит на своем мотоцикле вниз по длинной петляющей дороге в Кистон и домой. На востоке занимается заря. Некоторое время он с беспокойством думает о том, что Мьюн может прийти на площадку и рассказать Борглуму о таинственной ночной работе и о ящиках с динамитом, на которых небрежно накарябано «фейерверки», но потом отбрасывает сомнения: Мьюн слишком глуп и корыстен, чтобы обратить на это внимание, задуматься или говорить о таких делах. Он знает, что Мьюн поспит несколько часов, а потом отправится в какую-нибудь забегаловку в Дедвуде, открытую по воскресеньям, и напьется на все сорок пять долларов.
Наступает еще один жаркий, солнечный, безветренный августовский день.
Паха Сапа прикидывает, не соснуть ли ему часок (он доверяет своей выработанной за долгие годы жизни способности просыпаться, когда нужно, если только он не лежит в горячей ванне), но решает не рисковать. Надев чистую рубашку и плеснув в лицо холодной воды, он готовит кофе и присаживается за кухонный столик, не думая абсолютно ни о чем, а потом, когда по дороге начинают проезжать машины других рабочих, спешащих из Кистона на Рашмор, он моет кружку, ставит ее на место в аккуратный шкафчик, моет и убирает кофейник, оглядывает дом в последний раз, — он уже сжег записку, которая лежала на каминной полке два дня назад, в которой он просил вернуть ослов священнику, если с ним что-нибудь случится, — выходит на улицу, заводит мотоцикл сына и присоединяется к меньшей, чем обычно, колонне рабочих, которые на своих стареньких машинах направляются на гору Рашмор.
Он знает, что толпы народа появятся там позднее.
23 Шесть Пращуров
Воскресенье, 30 августа 1936 г.
Президент Рузвельт в полдень не появляется, но Борглум не начинает церемонию без него.
Паха Сапа — единственный, кто сегодня находится на торце скалы, он примостился на щеке Линкольна (каменотесы еще не обнажили бородатый подбородок президента) далеко справа, но ему оттуда видны Джордж Вашингтон, укрытый флагом Джефферсон, площадка белого гранита, откуда должна будет возникнуть голова Тедди Рузвельта. Кроме него на горе в этот день еще восемь рабочих, они выглядывают сверху из-за головы Джефферсона, где лебедка, стрела, шкивы и веревки, закрепленные на лесах, удерживают гигантский флаг, который в нужное время будет отведен в сторону, а потом убран.
Сначала планируется провести пять демонстрационных взрывов, потом заиграет оркестр, и только после этого флаг с лица Джефферсона будет убран. Затем Борглум и некоторые другие обратятся к собравшимся и радиослушателям. Это и станет официальным открытием головы. Выступления президента Рузвельта не планируется. Правда, планы открытия кладбища в Геттисберге более семидесяти лет назад тоже предполагали, что присутствие президента Соединенных Штатов будет не более чем формальностью, а речи произносить будут другие.
Борглум дал Паха Сапе один из своих лучших цейссовских биноклей, чтобы его главный взрывник наверняка смог увидеть, как босс поднимет, а потом опустит красный флажок, давая команду подорвать пять зарядов, и сильная оптика позволяет Паха Сапе четко разглядеть отдельные лица.
К одиннадцати часам горожане и прочие любопытствующие из всей западной части Южной Дакоты начинают прибывать и занимать места над площадкой, выделенной для важных шишек, и по обеим сторонам от нее на Доан-маунтин, где, если Борглум добьется своего (а разве случалось так, чтобы он не добивался, думает Паха Сапа), со временем появится громадный Центр для посетителей, причудливая обзорная площадка и, возможно, гигантский амфитеатр с сидячими местами на несколько тысяч человек для всевозможных патриотических презентаций, включая, не сомневается Паха Сапа, искусно составленные программы, в буквальном смысле воспевающие некоего скульптора по имени Гутцон Борглум.
А пока Борглуму приходится усаживать своего сына Линкольна в бульдозер, чтобы сгладить колеи, ведущие к центру обзорного пространства под и перед выстроенными в форме буквы V трибунами для важных персон и местами для простых зрителей. Как узнал сегодня утром Паха Сапа, президент Рузвельт во время церемонии не станет выходить из открытого автомобиля. Даже без бинокля Паха Сапа видит место, где остановится автомобиль президента: вокруг него громоздкие микрофоны на подставках, змеи черных кабелей, камеры кинооператоров; под сосновыми деревьями опоясанные ленточками площадки для фотографов. Все другие важные шишки расположатся за ФДР, когда он с Борглумом будет во время церемонии взирать на гору Рашмор.
Паха Сапа находит Гутцона Борглума и чуть не роняет бинокль, потому что Борглум в свой лучший цейссовский бинокль смотрит прямо на него.
Обычно Паха Сапа поднимается на хребет во время взрыва, пусть даже и такого малого, как этот, — всего пять демонстрационных зарядов. Но он убедил Борглума, что должен находиться здесь, на щеке Линкольна, аргументируя это тем, что при таком скоплении зрителей он может и не увидеть Борглума и его флаг.
Борглум нахмурился и, прищурившись, сказал:
— Признайся, Билли, тебе хочется лучше видеть.
Паха Сапа пожал плечами и, потоптавшись на месте, своим молчанием словно бы подтвердил слова Борглума. Но лучше видеть ему хотелось вовсе не церемонию, а взрыв двадцати ящиков на торце скалы.
Он сидит на двадцать первом ящике динамита (они должны будут взрываться последовательно, так что он увидит эффект, который произведут первые двадцать, прежде чем взорвется этот), и его бросает в холодный пот: на долю секунды Паха Сапа проникается убеждением, что Борглум в длиннофокусный бинокль видит ящик и точно знает, что на уме у его старшего взрывника.
