Читать книгу 📗 "Странница - Шаблинский Илья"
— Вскоре после этого он меня оставил, — произнесла, наконец, Инга. — Майе всего-то год был… Он собрался и быстро уехал в Россию.
— Это был для тебя тяжелый период?
— Тяжелый, — задумчиво сказала жена, — да… Но нам тоже нужно было уезжать. Начиналась война. А то, что он ушел… так должно было быть, я думаю…
Корней осторожно извлек свою руку из ее горячей ладони — якобы для того, чтобы достать из кармана телефон, взглянуть на экранчик. Спросил с вкрадчивостью:
— И… что, собственно, я должен сделать приятного для твоей богини?
— Просто любить нашу дочку, — Ингины глаза снова излучали темно-зеленый свет, — просто любить. Она — это дар. Понимаешь?
— М-да, — кивнул Корней.
— Придешь ко мне завтра? — попросила немного погодя. — Буду очень ждать. Какая-то слабость непонятная… Думаю, завтра пройдет.
— Приду, конечно, — уверил Корней, — ты телефончик-то поставь на подзарядку. А то у тебя вон заряда совсем нет. Я позвоню из дома, хорошо?
Что-то так и не было сказано, но это что-то подразумевалось.
Когда он спустился в полутемный вестибюль, там все еще сидели у стены, напротив закрытого гардероба, две женщины. Велес снова скользнул по ним рассеянным взглядом. Обе были одеты в темное. Сидели неподвижно и очень прямо. Скудное освещение скрадывало черты их лиц, но когда Велес дошел до входной двери и оказался почти напротив и машинально повернул голову вправо, то рассмотрел. И на секунду замер. Обе женщины провожали его взглядами. Молодая была красива холодной красотой светловолосой светлоглазой женщины, холодность подчеркивалась гладкостью зачесанных назад волос и совершенно бесстрастным, застывшим выражением ее лица. Ее ледяной взгляд был устремлен на Корнея, но, казалось, проходил сквозь него. Пожилая дама была темной масти, и выражение ее черных глаз ощущалось более живым. Что-то странно знакомое привиделось вдруг Корнею в ее крупной сухопарой фигуре. Он еще секунду размышлял, машинально ощупывая в кармане телефон, — до двери оставалось сделать шаг. Получалось, что он как-то неловко задержался, застрял у порога. Не отрывая глаз от женских лиц, взялся за ручку двери, и тут телефон в его ладони мелко затрепетал, ожил.
Корней быстро миновал застекленный тамбур, и на улице прижал телефон к уху. Голос детектива Антона тоже вибрировал, рвался сквозь шумы — будто он телефонировал из машины или из поезда.
— Корней Евгеньич! Ну, как там? Как супруга?
Корней, прищурясь, взглянул вверх на освещенные окна больницы. Сказал устало:
— Все более или менее, Антон. Я потом позвоню вам.
Разговор был бы ему сейчас в тягость. С момента прощания с Ингой, с какой-то даже ее конкретной фразы, его не отпускала мысль, заключавшая в себе некую хмурую, смутную догадку. Она пока не укладывалась в четкую формулу. Ей все время мешали другие мысли, заволакивающие сознание. Более всего хотелось думать о том, будет ли похожа на него дочь и когда, на какой стадии ожидаемое сходство (или несходство) проявится. Еще думалось о новой квартире, о предстоящем разговоре с падчерицей.
В больничной аллее приятно пружинил под каблуками слой палой влажной листвы. Шелестя колесами, прокатился навстречу потрепанный микроавтобус скорой помощи.
Окунувшись за воротами в уличный гул, он пару секунд растерянно оглядывался. Пока не вспомнил, что оставил машину у метро «Курская», потому что не было мочи стоять на кольце в пробке. Покрутив головой, выбрал пеший путь и зашагал к ближайшей станции. Ближайшей оказалась «Рижская».
Корней давненько не бывал в этих краях — может быть, лет двадцать. Его почему-то приятно удивил светло-желтый цвет станции — цвет заварного крема или торта «Мимоза». Он задумчиво пересек зал и в самом его торце уселся на пустую лавочку. День выдался цветисто-насыщенным, нервным, теперь требовалось как-то итожить все услышанное. Но именно теперь из вечерней засады выползла усталость. Проснулась вдобавок боль в недавно зажившем темени. Ее только и не хватало.
Из глубины тоннеля раненым мамонтом заревел подбирающийся поезд. Корней встрепенулся, извлек блокнот и почти машинально, следуя за мгновенной сцепкой мыслей, записал в блокноте:
«Через пятнадцать лет. Вторая дочь от третьего мужа. Через пятнадцать, два от три».
Несколько минут хмуро изучал написанное. Потом среагировал на совершенно неуместный звонок Антона — тот все не мог угомониться, беспокоился о клиенте или любопытствовал… Клиент поднес ряд мерцающих на экранчике цифр близко к глазам и выключил телефон.
После чего еще долго сидел, слушая шум прибывающих-убывающих составов. С соседних лавочек вставали, уходили. Сверху, из городской гущи, из влажного вечера, движущаяся лестница приносила новых путников. Город жил вечерней жизнью. Там, наверху был, кажется, рынок и торговый центр.
Его заставила содрогнуться новая мелодия его телефонного сигнала — установленная на прошлой неделе и несколько минут назад заблокированная. Он не желал никаких звонков, он их исключил. Телефон, однако, вопреки всему издавал сигнал. Он поднес неправомерно оживший аппарат к лицу, как крупное опасное насекомое. Насекомое пело и вибрировало.
— Слушаю, — выдохнул едва слышно.
— Па, это я, — сказала Майя, — ты когда будешь?
Корней облизнул губы.
— Скоро.
— Как мама?
— Лучше, — Корней придал бодрости голосу, — уже лучше.
— Ну, ты правда скоро? Приезжай, а то мне чего-то страшно.
Он сознавал происшедшее несколько секунд. Майя почти никогда не называла его папой. В основном — по имени.
— Сейчас буду, — откликнулся он, — жди.
Страх
41
Наступившая в его жизни новая пора унаследовала от предшествующей сладкую тревожность, хотя смысл тревог был теперь новым. Еще было чувство вязкого ожидания. Не появилось, правда, ощущения сбывающейся мечты, но тут все, наверное, объяснялось. Полновесная радость могла прийти лишь после рождения ребенка, а его еще нужно было дождаться. К тому же его отцовское чувство — вполне созревшее — в немалой мере сосредотачивалось на Майе. Несколько иного сорта чувства к жене тоже не ослабели. Беременность на Инге отразилась замечательно: она будто налилась спелым июльским соком — сладким и пряным. Ее жизненный июль, обещавший стать плодоносным, плыл в успокоении и неге.
Но как бы параллельно этой умиротворенной веренице будних дней, наполненных ожиданием, существовало и совершенно другое, тоже новое настроение. В том, что оно есть и даже становится сильнее, Корней Велес особенно охотно признавался себе глубокой ночью, когда слышал рядом спокойное, ритмичное дыхание жены. В эти минуты, всматриваясь в густой мрак (его можно было рассеять, встав и убрав плотную штору), он думал об одном: бежать, немедленно бежать. Бежать продуманно: снять квартиру, сменить работу. А может, и паспорт? Велес тут же вспоминал о том, что смутная, безликая и бесплотная враждебная сила, которая возникла и выросла из рассказа сыщика, не знает человеческих границ и формальностей. Корней начинал ворочаться от ужаса и тут же замирал, боясь разбудить Ингу. Но она продолжала ровно дышать.
А утром темный плотный ужас, как водится, уходил, отступал, и Корней, бреясь в ванной и вдыхая запах кофе, посматривал краем глаза на снующую в кухню и из кухни Ингу. Она на ходу улыбалась.
В ноябре дважды виделся с Антоном. Один раз они просто обменивались впечатлениями, сидя в кафе, а спустя неделю Велес заехал к сыщику в контору.
Это был предпоследний день месяца. На сей раз записи, хранимые черной клеенчатой тетрадью, он читал сам. Антон в соседней комнате, там, где обычно принимал клиентов, участвовал в долгих телефонных разборках, а Велес сидел в его кабинете за столом, медленно листал грязноватые страницы. Непосредственное знакомство с источником не ослабило, но и не усилило его страхов. Тексты Уразова напоминали бессвязный дневник не слишком здорового человека. Многие фразы были не закончены, на двух или трех страницах вместо записей громоздились странные схемы с пустыми квадратами и стрелками, смахивающие на планы эвакуации сотрудников при пожаре. Сыщик признался, что смысл рисунков пока не разгадал. Шестилетние наблюдения за жизнью жены и падчерицы состояли главным образом из отрывочных замечаний автора и никогда не строились на свидетельствах других лиц. Перепроверить эти впечатления, вообще любой факт из этой коллекции, было не у кого. Получалось, что самым неопровержимым фактом в данной истории оставался факт смерти самого Уразова. Смерти вполне банальной, если только не увязывать ее с солнечным ноябрьским днем в кипрских горах и вспышкой гнева у бывшей жены.
