Читать книгу 📗 "Четыре подвала (СИ) - Прокофьев Андрей Александрович "Прокоп""

Я отключился. Меня здесь больше не было. Я находился в заброшенном доме, в поселке Усть-Киргизка, точнее, так называлась улица. Но в народе почему-то эти места именовали поселком. Здесь было тихо. Здесь пахло старостью и сыростью. Здесь давным давно никого не было. Только маленький черный щенок, который смотрел на меня доверчивыми добрыми глазами, который обитал в брошенном доме. Был здесь один, был беззащитный, всего боялся. Ведь когда я зашёл в дом, то он прятался под кроватью. И если бы я не заметил его, когда лишь чуточку приоткрыл скрипучую дверь, то не знал бы о том, что он здесь. А так я его позвал. Он не откликался. Лишь спустя несколько минут в поле моего обозрения показался его черный нос, затем голова, а после он подполз ко мне, он вилял хвостом, он понял, что я не причиню ему никакого вреда.

Прошло минут десять. Щенок со мной играл, он запрыгивал мне на колени, он спрыгивал вниз. Он звонко лаял, его хвост крутился пропеллером. Его глаза блестели от радости. Он впервые в жизни встретил друга. И он был уверен в том, что друг никогда не обманет.

Я был на велосипеде. Я ездил на лесную речку, где в небольшом омуте поставил корчажку. Я ехал назад, и я не знаю, что потянуло меня остановиться, какая сила заставила меня войти в этот странный брошенный дом. Но сейчас я не жалел об этом, не думал вовсе. А думал о том, как мне отвезти щенка в свой двор. Но мысли мои оказались ненужными, потому что щенок бежал рядом со мной сам. Я специально ехал очень медленно, чтобы он не устал. Так мы и добрались до дома. А дальше, дальше случилась первая неприятность. Если бы не это, если бы я проявил характер, устроил истерику. Но нет, я решил подождать пару дней, в течение которых я обязательно уговорю маму, чтобы щенок жил в квартире. Это бабушка, она не захотела, она начала ворчать, она просто была в плохом настроении, вероятно, что болела.

Так случилось, я устроил своего друга в бывшей автомобильной будке, за домом 38/2. Мне помогли друзья…

Часть четвертая

Кто вы мистер Степолтон?

Глава первая

Темный, пасмурный день поглотил всё вокруг. Мелкий противный и холодный дождь стал дополнением унылому пейзажу в полном объеме. Являя собой дополнение, со стороны старого кладбища налетал порывами ветер. Он гудел, он заставлял предметы издавать ненормальные звуки. Скрипела деревянная дверь, ведущая из крытого двора на огород. При открывалась и закрывалась, о чем-то настойчиво напоминая, об этом же рассказывая деревьям, листья которых сжались от темноты и непогоды. И не было в этом ничего такого, что могло бы меня удивить. Здесь вообще ничего и никого не было. Этот пейзаж, эта атмосфера, это конечное всё — это было лишено жизни. Здесь не обитало живых людей. Они не смогли бы сюда попасть, даже если бы захотели это сделать. В комнате на столе лежала тетрадь, рядом с ней авторучка, — и открытой настежь была входная дверь. Она больше не защищала от проникновения холодного воздуха и темноты, пришедшей извне. Хотя может, если перевернуть тетрадную страницу, то станет понятно, что главное перепуталось местами, и не извне проникала темнота, а наоборот, а из этой комнаты наружу. Расползаясь, накрывая, обволакивая пространство. Уничтожая собой один квадратный метр за другим. Дальше и дальше, и так до самой бесконечности. Потому что в этой плоскости координат нет никаких помех, здесь всё создано для того, чтобы процесс был возможен. Чтобы уже ничего не мешало. Ни временные контуры, ни размышления сомнений, ни болезненный моменты пробуждения — уже больше ничего.

С правой стороны от стола находился диван. На диване лежал я. Мои глаза, обращённые к потолку, были закрыты. Моё дыхание было совершено неразличимым. Я крепко спал, и я же не спал вовсе, потому что мне больше это было не нужно. Зачем тратить время на сон, когда его и так не хватает, когда игра неминуемо подошла к своему логическому завершению. Тот старик за стенкой, сидящий на стуле, он должен умереть. Ведь за этим он явился сюда, нарушив признаки вселенной, нарушив всякое понятие о сумасшествии, всё поставив с ног на голову, и этим обрёк на смерть многих других. Но мне его не жаль. Мне вообще никакого из них не жаль. Мне хорошо лишь от одной мысли, что все они умрут в любом из этих пространств. Мне не важно, пусть они все умрут.

«Он ненавидит людей, люди враги ему» — слова мальчика Андрея крутились в сознании, они делали сон ещё более глубоким, они же придавали ему смысл и значение. Собака сидела напротив. Она была похожа на величественное изваяние. Она не двигалась часами, даже больше. Ей, как и мне, это было ни к чему. Но когда будет нужно она очнётся, она откроет глаза, она повернет голову, издаст глухое рычание, втягивая носом воздух, чувствуя тех, кто явился сюда, чтобы нарушить пределы моего летаргического сна. Дальше собака убьет, дальше она сделает это без всякого моего участия. Ей неважно какой год, восемьдесят третий или две тысячи двадцать первый, ей неважно, и собака убьет. Перевернется ещё одна тетрадная страничка. Станет ещё темнее в комнате. Здесь больше не бывает солнечного света. Здесь если даже и становится теплее, то дневное светило не имеет к этому никакого отношения. Теплее может быть от действий, которые извне, которые не здесь, но близко. Мне нужно чувствовать и знать врага, его ненавидеть — все они мне враги, все они хотят только одного — разрушить вот этот мой мир, уничтожить мои собственные долгожданные признаки вселенной.

Всё началось с того момента, когда сюда пришел мальчик. Когда он стучался в окно, когда его трясло от страха и холода. И мне именно это врезалось в сознание. Он не понимал, где он. Он не мог ориентироваться в пространстве. Но его притянуло сюда. И какое же несвязное осознание владело мной, когда я поднялся, подошёл к окну, смотрел на него и на ночь, бывшую у него за спиной. И я понимал, почему он боится. Я не просто понимал, а отчётливо это чувствовал, в самом себе соединяя разорванные отрывки единого целого. Я мог это сделать, а он нет. Вот поэтому ему было ужасно страшно. Лишь мысль о том, что он всего навсего спит помогала ему справляться с тем, чего он не понимал. Но не он в эти секунды хотел домой. Домой хотел я. Это было страшно, его появление вызвало во мне это нестерпимое желание оказаться дома, наконец-то вернуться домой. Но ведь в это же время мне стало значительно легче, потому что я понял, что дом не так далеко, что всё не так далеко, если он нашел сюда дорогу. Я его не винил. Мне было всё равно, что он привел сюда этого старика. Даже собака не проявила к этому интереса. Старик пришел, чтобы умереть. Старик знает об этом. Собака его убьет, и об этом этот старик так же знает. Потому что он воплощение всех них, всех тех, кто должен умереть, лишь для того, чтобы продолжилось существование запредельного пространства на границе между прошлым и будущим, на тонкой ленточке между жизнью и смертью. Той ленточке, которая уже не является ни жизнью, ни смертью, а только сумеречной зоной перехода, ускользающими признаками вселенной моего больного сознания.

Хозяин был старый. Хозяин сошел с ума. Хозяин заснул летаргическим сном. Собака его охраняла от тех, кто хотел его похоронить заживо. Собака их всех съела, и многих других, потому что собака хотела есть. Затем пришли полицаи и застрелили собаку. Хозяин очнулся, и полицаи застрелили его.

Погода не изменилась. Она была одинаковой по обе стороны моего осознания. Я не знаю зачем, но я подумал об этом, миновав угол собственного участка, выйдя на перпендикулярную центральной дороги улицу, и остановившись напротив входа в другую половину собственного дома. Я не двигался целую минуту, лишь затем я открыл то, что когда-то именовалось калиткой. Я прошел дальше. Я, прилагая усилия, справился с входной дверью, её перекосило, она не могла нормально исполнять свои обязанности. Да и были ли они? Нет, никто сюда не входил. Только я мог это сделать. Сам не понимая, зачем мне это нужно. Чтобы увидеть неприглядную, даже отвратительную обстановку давным давно брошенного жилища. Чтобы ещё раз убедиться в том, что мертвый старик ещё не пришел, или то, что всё это всего навсего было моей галлюцинацией. Но нет же, нет, и чтобы случилось в темноте неизведанного это самое нет, я и заходил сюда. Я смотрел на мусор, на грязь, я слушал завывание ветра, которое эхом отражалось в голове. Всё сильнее и сильнее, нестерпимо, и мне нужно было выйти. Сразу стало лучше. Мгновением легче стало дышать. И неважен был холодный дождь, кружочками подавший под ноги, когда я совершал привычное за многие годы действие, удаляясь по темной дороге прочь от дома, в пространство полного мрака, которое нарушалось лишь небольшими вкраплениями жёлтых огней. Таких жалких и неправдоподобных, которых и вовсе не должно было быть. Но были, помогая мне не сбиться с пути, заставляя меня об этом думать, и в тоже время знать, что очень скоро всё измениться. Я поверну вправо, пройду между двумя зданиями из белого кирпича — и всякое присутствие, упоминание о возможной жизни исчезнет одним мгновением. Дальше случится полный мрак, в котором только лишь на ощупь, лишь по памяти. И я сделаю это, потому что делал уже не один раз. Ноги сами вынесут меня на неприметную гравийную дорогу. По правую руку от меня, следуя со мной в одном направлении, поползут прочь от городской окраины стальные рельсы железной дороги. И только неугомонный ветер станет мне спутником. Над моей головой он будет двигать электрические провода, тем самым воспроизводя жуткий до боли звук. Ведь если влево, если остановится, замереть, то уже в какой раз в осознании своим станет мрачное старое городское кладбище, сквозь тьму незримо сопровождающее каждый мой шаг. Так было и было много, много раз. Но не сейчас, потому что сегодня что-то изменилось. Потому что, пройдя двести метров, миновав первое закругление дороги, я увидел огни, увидел полицейские автомобили, возле которых были люди. Мне пришлось сбавить скорость. Мне хотелось пройти незамеченным. Но сделать это было невозможно. Просто не имелось для этого никакой возможности. Хотя можно было вернуться назад — это был единственный вариант. Только тогда предстояло сделать огромный крюк или идти через старое кладбище, чего мне делать совсем уж не хотелось. Поэтому я решил двигаться вперёд, надеясь на то, что полицейские не обратят на меня внимания. Просто не заметят в темноте. В принципе, мне ведь нечего было опасаться. Но и в тоже время я подсознательно ощущал впереди себя опасность, некую скрытую угрозу. Тем более, что всё происходящее выглядело странным. Что им понадобилось здесь в столь позднее время, что вообще могло здесь произойти.