Читать книгу 📗 "Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция (СИ) - Стивенсон Нил Таун"

Эйнштейн и Сонар-Таможня залились пунцовой краской.

— Твоя энци, можно сказать, заменила собой Меми. Так что это уже совсем не та Семерка. А если нам удастся отцепить Кэт-три от Беледа и где-нибудь откопать джулианина и камилита, которые не хотят друг друга убить, то получится не Семерка, а Девятка. Первая в истории.

Тэ чувствовал, что в нем говорит сидр. Однако Сонар восприняла его слова на полном серьезе.

— Но в ней будет представитель только одной из аидянских подрас, — заметила она.

— Барда хватит вполне.

— Нет, если включать, то всех, — сказал Эйнштейн.

— Тогда нас будет тринадцать. Несчастливое число. И, надо признать довольно большая толпа. Да и слово для названия не подберем.

Но молодые люди, сидевшие напротив Тэ, смотрели с такой искренней охотой, что ему пришлось отвести глаза.

— Но, может быть, мне удастся уговорить Хозяев еще на несколько бесплатных комнат, если мы соберем такую представительную делегацию.

— Вы правда их попросите? — воскликнула Сонар.

— Ага, разбежались. Есть такая старая поговорка: легче просить прощения, чем разрешения. Буду рад видеть всех в «Вороньем гнезде». — Тэ посмотрел на Глуба. — Только холодными ваннами увлекаться не советую. Водопровод там видал и лучшие времена, а, кроме меня, никто не знает, как его починить.

Взлет и падение ДОДО

_{(роман, соавтор Николь Галланд)}

Часть первая

Меня зовут Мелисанда Стоукс, и это моя история. Я пишу в июле 1851 года (нашей эры, или, чего уж тут юлить, от Рождества Христова) в гостевой комнате зажиточного дома в Кенсингтоне, Лондон, Англия. Однако я не уроженка этого места и времени. На самом деле больше всего я хочу отсюда на фиг свалить выбраться.

Но это вам уже известно. Поскольку, закончив свои записки, которые называю ДИАХРОНИКОЙ (почему — скоро разъяснится), я отнесу их в неприметное отделение банка Фуггеров на Треднидл-стрит, запру в депозитный ящик и передам самому влиятельному лондонскому банкиру, а тот поместит их в сейф на сто шестьдесят с лишним лет. Фуггеры лучше кого бы то ни было понимают опасность диахронического срыва. Они знают, что открыть ящик и прочитать записки раньше времени — значит вызвать катастрофу, которая сотрет финансовый центр Лондона с лица Земли и оставит на его месте дымящийся кратер.

Вообще-то это будет хуже дымящегося кратера… но именно так событие войдет в историческую летопись после того, как выживших свидетелей отправят в сумасшедший дом.

Я пишу стальным пером-вставочкой номер 137В производства бирмингемской фирмы «Хьюс и сыновья». Я попросила самое тонкое перышко, отчасти чтобы меньше тратиться на бумагу, отчасти чтобы им легче было проткнуть палец и выдавить капельку крови. Бурое пятно в верхней части этого листа можно будет проанализировать в любой ДНК-лаборатории XXI века. Сравните результаты с материалами из моего досье в штаб-квартире ДОДО, и вы убедитесь, что я — ваша современница, пишущая в середине XIX столетия.

Я намерена подробно изложить, как сюда попала, какими бы бредовыми ни казались мои объяснения. Говоря словами Питера Гэбриэла, певца и музыканта, который родится через девяносто девять лет: это будет мое заявление.

Заявляю, что я здесь против своей воли и меня перенесли сюда из 8 сентября 1850 года из Сан-Франциско в Калифорнии (за день до того, как Калифорния стала штатом США.)

Заявляю, что я из Бостона первой четверти XXI века. Там я работаю в Департаменте организации диахронических операций, секретном правительственном учреждении, где все пошло наперекосяк из-за внутренней измены.

Сейчас, когда я пишу, в 1851 году, магия угасает. Исследования, проведенные мною по заказу ДОДО, показали, что окончательно она исчезнет к концу этого месяца (28 июля). Когда это произойдет, я застряну в постмагическом мире до скончания дней, и о моей судьбе узнают лишь из этих записок. Мне удалось найти приют в благоустроенном (по меркам 1851 года) доме, где у меня есть перо, чернила, досуг и возможность писать вдали от посторонних глаз, но все это я получила за счет свободы: хозяева не выпустят меня одну даже для вечернего променада, а уж тем более — на поиски спасительницы-ведьмы.

Одно предварительное замечание. Если кто-нибудь из ДОДО это прочтет, бога ради, добавьте корсетье в список сообщников, которых надо вербовать в любом викторианском ВиМНе. Корсеты шьются индивидуально по женской фигуре, и очень неприятно просить чужой или покупать готовый, хотя прислуга и женщины победнее так обычно и поступают (но не зашнуровывают их туго, так как занимаются физической работой). Поскольку меня здесь держат из милости, я не хочу обременять хозяев просьбой заказать еще и корсет, но тот, что на мне сейчас (одолженный у хозяйки), жмет немилосердно. По сравнению с ним ренессансный корсаж — просто бикини. Кроме шуток.

В которой я знакомлюсь с Тристаном Лионсом и опрометчиво ввязываюсь в историю, не подозревая, во что это выльется

Я встретила Тристана Лионса в коридоре кафедры древних и классических языков Гарвардского университета. Я была внештатным преподавателем, то есть вела те курсы, на которые никто другой не польстился. Без возможности заниматься научной работой и без уверенности, что мой контракт продлят в следующий раз.

В тот день, идя по коридору, я услышала сердитые голоса из кабинета заведующего кафедрой, доктора Роджера Блевинса. Дверь в кабинет была чуть приоткрыта. Обычно она стоит нараспашку, чтобы мы видели выставку всех заслуженных и незаслуженных дипломов и грамот на стене, либо плотно закрыта, и тогда надпись: «Не беспокоить» псевдоготическим шрифтом 48-го кегля напоминает, что общаться с доктором Блевинсом — великая честь.

Но тогда она была, вопреки обыкновению, приоткрыта. Меня разобрало любопытство, и я заглянула внутрь — в тот самый миг, когда подтянутый мужчина решительно выходил из кабинета и на пороге обернулся к Блевинсу с выражением не то брезгливым, не то насмешливым. При этом он задел бицепсом мое плечо, да так, что я отлетела и растянулась на полу. Он машинально попятился и с громким стуком впечатался рюкзаком в косяк. Из кабинета несся возмущенный голос Блевинса.

— Виноват, — сказал мужчина, краснея до корней волос. Он был примерно одних со мной лет.

В следующий миг он метнулся вперед, чтобы помочь мне встать, отчего дверь с силой распахнулась настежь — аккурат мне по щиколотке. Я вскрикнула от боли. Череда гневных инвектив из кабинета оборвалась на полуслове.

Блевинс — седая грива уложена идеальной волной, одет так, будто готов в любую минуту выступить присяжным экспертом, — вышел из кабинета и осуждающе воззрился на меня сверху вниз.

— Что вы тут делаете? — спросил он, словно застал меня за подглядыванием в замочную скважину.