Читать книгу 📗 "Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция (СИ) - Стивенсон Нил Таун"

Мы шли по Кинг-стрит к Уайтхолльской пристани, где я рассчитывала взять лодку. Отлив уже закончился, так что лодки шли на восток без всякого труда. Я замедлила шаг и огляделась.

И тут кто-то сильно толкнул меня сзади.

Я покачнулась, мой башмак зацепился за прореху в нижней юбке, и я рухнула на колени. Тристан куда проворнее, нежели я ждала, подхватил меня и поднял на ноги. Но при этом он оттолкнул грубияна, из-за которого я чуть не растянулась посреди улицы. К тому времени как я пришла в себя, грубиян уже развернулся к Тристану, и я узнала в нем давешнего говнюка.

Щеголь этот, почти такой же худосочный, как сэр Эдвард, тут же отступает на шаг, берется за рукоять шпаги и вытаскивает ее из ножен примерно на два пальца. Люди, идущие к пристани и с пристани, огибают его чуть подальше, но в остальном продолжают спешить по своим делам.

— Мерзавец! — гневно восклицает щеголь. — Как ты посмел так грубо ко мне прикоснуться?

Тристан замирает.

— Доброго вам дня, милорд, прошу извинить мою неловкость.

— Как скоро вы объяснитесь, возможно, извиню.

Тристан моргает, затем говорит:

— Дама, которую вы чуть не сбили с ног, моя сестра. Коли изволите, я предпочел бы разойтись миром.

Щеголь изумленно смотрит на Тристана и хохочет ему в лицо.

— Что, обычная потаскуха? Уличная девка? Вы подло лжете, никакая она вам не сестра. Это она должна принести извинения, что попалась мне на пути. — Он поворачивается ко мне и требует: — Проси извинения!

— Она ни в чем перед вами не провинилась, — очень спокойно говорит Тристан.

— Не надо, Тристан, — молвлю я с лучшим моим лондонским выговором, что Тристан удивленно отмечает. Ему хватает ума понять, что я делаю это не без причины. — Молю меня извинить, милорд, — говорю я щеголю. — Я не услышала ваших шагов.

Тристан молчит, но на лице его отражается досада, и говнюк, приметив это, выдвигает шпагу чуть дальше.

— Задевает ли вас мое обхождение с этой шлюхой? — вопрошает он.

— Ничуть, — говорю я.

— Молчи, потаскуха. Ответьте мне сами, сэр, признайте, что эта девка передо мной виновата, и вы тоже, уже тем, что вздумали за нее вступиться. Скажите это все и попросите извинений.

Теперь я узнаю говнюка — он ходил в «Тиршит» к моей товарке Мораг из Каледонии. Ох уж и натерпелась она от этого злого урода. Не извинений он хочет от Тристана, а поединка.

Тристан внешне спокоен, но я чувствую, что он готов сблевать от ярости.

— Дабы сохранить мир во имя ее величества, я приношу мои самые искренние извинения, — говорит он, чем, разумеется, лишь распаляет гнев щеголя.

— Коли вы приносите извинения по этой причине, я их не принимаю, — говорит он. — Я требую, чтобы вы признали себя виновным в оскорблении дворянина. А теперь еще и в дерзости. — Он полностью вытаскивает шпагу из ножен. — Желаете отведать стали? Быть может, тогда вы припомните свои манеры?

— Я безоружен, — отвечает Тристан все еще спокойно.

— И что с того? — глумится дворянин.

— Станете ли вы нападать на безоружного?

Тот снова хохочет.

— Тем легче на него напасть, не так ли?

Вокруг народ все так же спешит, но несколько лодок уже отошли. Я хочу переправиться, покуда прилив нам благоприятствует, и уж точно не хочу, чтобы мы застряли здесь.

Дворянин оглядывается, будто ожидает увидеть толпу восторженных зрителей.

По правде сказать, все обходят нас сторонкой, за двумя исключениями. Чуть поодаль остановился и внимательно за всем наблюдает джентльмен с длинной и узкой желтой бородой, в платье, которое на первый взгляд кажется темным, а присмотришься и видно, какое оно богатое. Ближе, шагах в трех позади говнюка, стоит другой придворный. По виду он годится ему в отцы, а одет так, будто возвращается с голландских похорон.

— Однако я буду счастлив дать преимущество тому, кто отчаянно в нем нуждается, — объявляет говнюк. — Джордж, — говорит он старому пню в брыжах, — одолжите-ка этому мерзавцу тот ржавый мясницкий нож, что болтается у вас на перевязи. Я взыщу извинения кровью.

Весьма неучтиво аттестовал он шпагу Джорджа, хотя та, на мой взгляд, представлялась вполне достойной, однако Джордж не оскорбился; полагаю, они старинные знакомцы, и Джордж от него кормится.

— На вас снова наложат штраф, Герберт, — говорит Джордж, который, при своих неюных летах и траурном платье, выглядит куда более грозным бойцом.

— Штраф — безделица, — весело отвечает Герберт. — Одолжите ему свою шпагу.

Джордж отбрасывает полу плаща и достает оружие того же дедовского фасона, что и его платье: тяжелый палаш, какие протестанты в наших краях носят на страх ирландцам. Он протягивает его рукоятью вперед Тристану, тот не берет.

— Прошу вас принять мои извинения за все прозвучавшие слова, — говорит Тристан. — У меня в Саутуарке недужная мать, и мне надобно быть у нее через час.

— Если ее недуг достаточно тяжел, вы встретитесь с ней на небесах куда скорее, — отвечает Герберт. — Берите шпагу.

Тристан не двигается с места.

Герберт без предупреждения наносит удар — не будь Тристан так проворен, остался бы без носа. Однако мой сакс уворачивается от шпаги, точно стрекоза от птицы, хватает из руки Джорджа палаш и направляет Герберту в лицо. Старина Джордж, не будь дурак, пятится, освобождая им место. Проходящая прачка испуганно вскрикивает и отбегает. Внезапно я вижу, что, кроме нас четверых, на ступенях пристани ни души. Меня под жарким сентябрьским солнцем прошибает пот.

Бой получился яростный, но короткий. Там, откуда Тристан, шпаги точно в ходу, потому что движется он уверенно и красиво. Однако шпаги там, я чай, другие. Он фехтовал, словно танцует, как будто разучил каждое движение, а Герберт — хоть и уступал ему изяществом и силой, настолько свыкся со своим оружием, что для него фехтовать было как идти или есть.

Сражаясь, они сперва взбежали на две ступеньки, потом спустились. В наших краях народ собрался бы посмотреть, а тут горожане спешили мимо по улице, а те, что в лодках, продолжали путь к Вестминстерской пристани или ближайшей отмели. Герберт орудовал своей тонкой шпагой, как итальянский учитель фехтования, быстро поводя клинком туда-сюда, и Тристан мог только парировать удары тяжелым палашом, казавшимся огромным даже в его сильной руке.

И внезапно палаш отлетает в сторону, а Тристан лежит спиной на каменных ступенях, пришпиленный шпагой Герберта — она проткнула джеркин, дублет и рубашку рядом с его шеей и вошла в шов между ступенями. Тристан ошарашен: он не ждал от Герберта ни такой прыти, ни такой ловкости.

— Поддаться на такой легкий, такой старый прием, — фыркает Герберт. — Глупейшая ошибка — и роковая.

И тут ему на запястье спокойно, но твердо ложится рука в перчатке. Перчатка тончайшей белой кожи, с искусной вышивкой.

Для Герберта это была полнейшая неожиданность. Для меня тоже. Мы оба подняли взгляд и увидели джентльмена, которого я приметила минуту назад — богато одетого господина с острой желтой бородой.

— Кто вы, сударь, и как посмели? — вопросил Герберт, силясь освободиться, но рука в белой перчатке держала крепко.

— Я зекундант этого джентльмена, — промолвил господин с желтой бородой. Выговор у него был как у немца. Он покосился на Джорджа, затем его глаза вновь обратились на Герберта. Вернее сказать, глаз, ибо шляпа его, высокая и широкополая, как у молодых франтов, была надвинута низко, скрывая левую половину лица.

— У фас есть зекундант, — продолжал немец, вновь кося левым глазом на Джорджа, — и по чтимой традиции фашему противнику на дуэли тоже положен зекундант. Не так ли?

— Так, — признал Герберт, — но вы даже не знаете этого мерзавца.