Читать книгу 📗 "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел"

— Где мой брат? Как он? Я могу его увидеть? — это первое, что я выпаливаю, мчась по коридору к интенсивной терапии.

Двое медбратов и врач стоят у двери; у неё в руках папка, остальные двое слушают её. Все трое одновременно поворачиваются ко мне.

Я сделать и шага не успеваю — меня останавливают. Арес слева, Хайдес справа.

— Коэн, ты не можешь влететь в палату и броситься на Ньюта. Он после комы будет заторможенный, ещё бед наделаешь. Стой.

Голос Ареса выше обычного. С тех пор как мы вошли в больницу, он нервный и на грани истерики. Как бы ни был Ньют для меня важнее всего, невозможно не заметить, как резко у него сменилось настроение.

К нам выходит врач — женщина с каштановыми волосами, собранными в высокий хвост.

— Хейвен Коэн, сестра? Я доктор Тайрелл.

Я яростно киваю.

— Я могу его увидеть? Как он?

— Здесь, — она указывает на папку, — написано, что у вас один родитель. Где ваш отец?

— В данный момент до нашего отца не добраться, — подтверждаю. — Здесь только я. Я единственный родственник Ньюта.

Она несколько секунд меня изучает, будто ей меня жалко. В конце концов вздыхает и после краткого медицинского объяснения добавляет:

— Ньют спокойно открыл глаза. Ни возбуждения, ни растерянности. И, как бы мне ни хотелось назвать это хорошим знаком, на деле — нет. Он пока не отвечает даже на базовые стимулы вроде обращения по имени. Пальцы рук и ног шевелятся едва-едва, остальное тело неподвижно.

Моё — тоже. Я внезапно каменею на месте, мне трудно даже сглотнуть. Сердце начинает колотиться, каждый удар — глухой толчок в ушах.

— Формально он вышел из комы, — продолжает доктор Тайрелл. Двое медбратов за её спиной смотрят с сочувствием. — Сердечный ритм ровный, дышит без труда. Показатели хорошие. Но будто всё ещё спит. Возможно, это временно: у каждого пациента восстановление идёт по-разному. Однако мы должны учитывать и то, что он может остаться таким на всю жизнь. В состоянии… транса.

Я не замечаю, как начинаю мотать головой, с мокрыми глазами — пока руки Хайдеса не обнимают меня, и он не гладит по спине, успокаивая.

Тысяча осколков жизни пролистывается перед глазами. Воспоминания с Ньютом — моим не кровным братом, но связью такой крепкой, будто мы близнецы. Моя единственная семья. Единственное, что у меня оставалось.

— Мы хотя бы можем узнать, раскрылась ли ему ладонь и что он сжимал? — резкий голос Ареса возвращает меня в реальность и возвращает телу подчинение. Я ведь совсем забыла об этой детали.

Доктор хмурится и переглядывается с медбратами.

— Да, ладонь разжалась ещё раньше, чем он открыл глаза. И внутри кое-что было.

Я жду продолжения; любопытство убивает. Остальные, кажется, чувствуют то же. Хайдес теряет терпение первым:

— Так что это было?

— Цветок, — отвечает она после короткой паузы. — Завядший. Мы отправили его в лабораторию, и, похоже, это…

Слова вырываются сами:

— Цветок лотоса.

Она остаётся с приоткрытым ртом. Наверное, думает, что мы все очень странные.

— Да, точно. Лотос.

Это прозвучало из уст Ньюта, когда он был в коме, ещё в Греции. «Цветок». Он уже тогда бессознательно говорил, что у него в руке. Но если он вышел из лабиринта с лотосом, значит, нашёл его внутри. Тогда… остальные бессмысленные слова, что он бормотал, тоже про лабиринт? Это бы объяснило, почему среди них был Аполлон. У него в комнате маска Минотавра, которую нашёл Арес.

— Через полчаса вы сможете войти, — сообщает доктор Тайрелл, уже собираясь уходить. — Нам нужно немного времени, чтобы закончить обследования.

Я благодарю, но голос еле слышен — не уверена, что она расслышала. Хайдес всё ещё рядом и держит меня так, будто я могу рухнуть в любую минуту.

Остальные рассаживаются в кресла вдоль стены.

— Какого чёрта всё это значит? — взрывается Арес. Он крутит руки до тех пор, пока с большого пальца не сходит кусочек кожи. — Мы думали, он держит в кулаке что-то важное, а он, значит, собирал цветочки, убегая от Аполлона с мачете?

Афина и Гера сразу вступают в разговор — на редкость соглашаясь с Аресом. Зевс поднимает указательный палец — и все замолкают. Его взгляд уходит в пол.

— В греческой мифологии эта трава всплывает прежде всего в «Одиссее», где Гомер рассказывает о «лотофагах», которые приняли Одиссея и угощали плодом растения, считавшимся наркотическим и связанным с потерей памяти.

Никто не издаёт ни звука. Хайдес сдвигает меня на пару сантиметров, чтобы пропустить медсестру с каталкой.

— Ты хочешь сказать, что лотос стирает память? — спрашивает Лиам.

Зевс качает головой:

— Мифология — не наука. Но есть разновидность — Голубой лотос. Его с древних времён знали египтяне за… афродизиачные и, в определённых дозах, галлюциногенные свойства.

Моё сердце уже в палате Ньюта и не даёт мозгу мыслить трезво. Я никак не улавливаю, куда он клонит.

— Не догоняю, — озвучивает мои мысли Гермес.

— Никто из нас толком не помнит приют, — Хайдес делает шаг вперёд и отпускает меня, но берёт за руку, чтобы не терять контакта. — Вечно что-то не сходится: то детали, то целые куски. Как у Хейвен — она вообще не помнила, что была там.

— Ты хочешь сказать, нам давали настои лотоса, чтобы замутить мозги? — вскидывается Герм и в запале почти сшибает с колен Посейдона. Зевс заранее ловит его за руку, чтобы тот не рухнул.

Хайдес кивает — челюсть каменная, в голосе сдерживаемая злость:

— Они не могли пичкать нас тяжёлыми наркотиками: мы были детьми. Узнай кто — им конец. А травками и растениями — руки чисты. А у нас — память в хлам.

Меня может вывернуть с минуты на минуту. В глазах других Лайвли — разные чувства. Афина, кажется, меньше всех готова в это поверить. Гера, Посейдон, Арес и Зевс не скрывают боли за ту часть семьи, в которой росли их кузены. Если бы Гиперион и Тейя усыновили и их — как бы сложилось?

Пока семья спорит — шёпотом и слишком громко, — дверь палаты Ньюта открывается. Доктор Тайрелл ловит мой взгляд и кивает: момент, которого я ждала, настал.

— С вами может зайти только один человек. Комнату лучше не перегружать и дать ему пространство, — добавляет она, отворачиваясь и ожидая меня.

Я оборачиваюсь к Хайдесу, но он смотрит куда-то поверх меня:

— Возьми Ареса, — шепчет. — С каждой минутой он всё более нервный и дёрганый. Ему полезно будет уйти отсюда.

Значит, он тоже заметил. Арес сидит, вроде как слушает разговоры, но его выдаёт зажатая поза и подрагивающая нога.

— Уверен? — спрашиваю.

Хайдес берёт моё лицо в ладони и целует в лоб. Его губы остаются прижаты к коже, и он шепчет прямо в них:

— Конечно. Идите.

Мы отстраняемся, я улыбаюсь ему. Тяну руку к Аресу, приглашая взять меня за ладонь. Он какое-то мгновение смотрит на неё, будто я инопланетянка, потом понимает и берёт. Переплетает пальцы с моими — так крепко, что у меня от жалости к нему щемит сердце. Не знаю, что творится у него в голове, но это что-то очень тёмное и личное.

Мы подходим к врачу, и она впускает нас в палату, где Ньют лежит уже неделями. Закрывает за нами дверь молча.

Теперь Арес ведёт меня — подводит к металлическому стулу слева от кровати. Ньют бодрствует. Его глаза открыты. Лицо пустое. Он уставился куда-то перед собой — и одновременно как будто ни на что. Мне стыдно. Стыдно, потому что меня охватывает ужас. Мне страшно видеть его таким. Это страшно.

— Всё нормально, Коэн, — подбадривает Арес. Он слегка подталкивает меня, и я неуклюже опускаюсь на стул.

Когда он пытается отпустить мою ладонь, я перехватываю её второй и утыкаюсь взглядом в нашу сцепленную кожу. Держусь за него как за жизнь.

— Мне страшно, — признаюсь.

Арес вздыхает и опускается на колени. Держит меня за руку, а второй тянется к ладони Ньюта, неподвижной на простыне. Оттуда мне становится естественно сжать его пальцы. Тёплые — и не отвечают на мой контакт. Мне всё равно: страх, который держал меня до этого, начинает медленно растворяться.