Читать книгу 📗 "По ту сторону тьмы (ЛП) - Болдт Р. С."
ДЖОРДЖИЯ
Во время принятия душа, оцепенение затягивается, насыщая меня, и берет верх над остатками ужаса.
После мытья мои пальцы тянутся к грудине, пробегая по набитому рисунку, словно напоминая, что с наличием в жизни — хаоса, зла и тьмы — я смирилась, и они всегда останутся постоянными переменными.
Не любовь.
Не дружба.
Не семья.
Лишь хаос, зло и тьма.
Все это время я осознавала это. Так отчего же сейчас это терзает, вызывая тоску до глубины души от подобной перспективы? От перспективы продолжать жить в одиночестве еще несколько десятилетий?
Ответов нет, пока я вытираюсь насухо и натягиваю хлопковую майку и шорты, чтобы поспать. Их все еще нет, когда я расчесываю волосы.
Смотрю на свое отражение в зеркале и мой взгляд переходит с лица на кожу, покрытую чернилами, которая выглядывает из-под майки.
Я отстраненно наблюдаю, как мои пальцы снова проходятся по этой области, но на этот раз я оттягиваю хлопковую ткань ниже, чтобы обнажить больше.
На грудине, начинаясь между грудями и опускаясь ниже, красуется цветок лотоса. Если бы я не знала, что скрывают чернила, я бы и не сумела их разглядеть.
Но как ни крути, шрамы имеются. Даже если бы каждый сантиметр был удален лазером, чтобы кожа снова стала гладкой, память о них сохранилась бы. Эти ужасающие воспоминания будут храниться в глубинах моего сознания, ведь они въелись в каждую клеточку организма, вечно преследуя меня.
Подобные травмы имеют свойство глубоко вонзать свои острые когти и никогда не выпускать из сильной хватки.
Я заставляю себя сконцентрироваться не на том, что скрывается под чернилами, а на рисунке, который я выбрала. Цветок лотоса символизирует силу и преодоление препятствий в жизни. Мне показалось уместным изобразить его на чем-то столь болезненном и страшном, что мне удалось превозмочь.
Опустив руки, глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю. Если бы только я могла также легко выдохнуть все свои переживания и напряжение.
Я разворачиваюсь и отправляюсь на кухню за стаканом воды. Как только мои босые ноги достигают проема, я замираю, почувствовав чье-то присутствие.
Спина напрягается, но я продолжаю идти на кухню. Свет над раковиной отбрасывает тени на черты лица Бронсона, отчего он кажется еще более зловещим.
Я выравниваю дыхание и стараюсь не обращать внимания на его внушительную фигуру, прислонившуюся к столешнице со скрещенными на груди руках. Его взгляд тяготит меня, следя за движениями, пока я наполняю стакан водой. Жидкость практически не помогает успокоить горло, пересохшее от жажды и беспокойства из-за того, что он остался в моем доме.
Я ставлю стакан рядом с раковиной и медленно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него.
— Почему ты все еще здесь?
Бронсон пялится на кухонный стол, где все еще лежит послание на лоскуте. Он молчит долго — так долго, — что я вздрагиваю, когда он наконец заговаривает.
Его голос хриплый и приглушенный, как будто он так же устал и измучен, как и я.
— Я все еще не разобрался в тебе, рыжая.
— Нечего разбирать.
Его глаза находят мои, и какая-то частичка меня разочаровывается тем, что полумрак мешает увидеть красоту его неповторимых глаз.
— Что для тебя главное в этой жизни?
Я пристально смотрю на него, затрудняясь ответить. Это что, вопрос с подвохом? Мои слова звучат медленно и неуверенно.
— Не совсем понимаю твоего вопроса.
Он опускает руки и выпрямляется, сокращая расстояние между нами, пока моя спина не упирается в дверь кладовой. Он нависает надо мной, ограничивая движения.
— Что для тебя главное? Деньги? — его голос понижается. — Мужик, который согреет твою постельку?
Ответ срывается с моих губ без раздумья.
— Независимость.
Бронсон замирает, и складывается мнение, что я застала его врасплох. Хотя я знаю, что не стоит давать этому мужчине больше информации, которую он мог бы использовать против, я выпаливаю:
— Я ни за какие коврижки не хочу, чтобы мною помыкали, либо зависеть от кого-то. Хочу полагаться лишь на себя.
Мои следующие слова становятся тише, но от этого не менее правдивыми.
— Потому что только себе я могу безоговорочно доверять.
Между нами повисает молчание, а наши глаза все еще прикованы друг к другу. Когда он задает следующий вопрос, чувствую, что он не упрямится, как обычно, а действительно хочет знать.
Хотя его голос и приглушен, в нем чувствуется непреклонность.
— Это ты пытаешься взбаламутить дела в моей банде? Ты стоишь за этими убийствами?
— Нет. — Стремительно отвечаю, без колебаний. Но от его намеков во мне закипает гнев, и мой тон становится донельзя язвительным. — Из нас двоих ты бандит, забыл?
— Я думал, ты выше использования омерзительных, уничижительных слов.
Я глазею на него.
— Кто ты такой? — бормочу я себе под нос, и это обращено не столько к нему, сколько ко мне.
Его речь, обычно наполненная матом-перематом, резко выделяется на фоне выбранных им слов. А я-то думала, что раскусила его… этот мужчина оказывается гораздо умнее, чем можно было бы ожидать под этой грубой наружностью.
Он оставляет без внимания мой ответ, вместо этого наседая на меня. Нечто темное и грозное проступает на бронсоновских чертах лица.
— Ты целовалась с ним?
Подсознательно отмечаю, что мой ответ не обрадует мужчину, но не понимаю, почему это вообще имеет значение. Я и не допускала мыслей о том, что Бронсон видит во мне во мне нечто большее, чем просто задницу — левую женщину, с которой он однажды пошалил.
Из-за моей заминки мышцы на его лице напрягаются, а брови опускаются.
— Так значит ты позволила ему себя поцеловать? — хриплым голосом бормочет он, и я настораживаюсь от игривой дразнящей нотки в нем, потому что под ним таится опасный леденящий холод. — А ты позволила ему впиться губами в другие части тела?
Толкаю его в грудь, но он не шевелится. Этот мужчина так чертовски раздражает!
— Да что ты докопался до меня? Это вообще не твое собачье дело!
— Ясно. Значит не позволила. — Ухмылка играет на его губах. — Вынудила офицеришка Хендерсона вернуться домой и подрочить.
Я смеряю мужчину холодным взглядом.
— Ты отвратителен. — Даже когда я утверждаю это с яростью, струящейся по венам, между моих ног намокает, ведь представляю я вовсе не ласкающего себя офицера Хендерсона.
А Бронсона.
— Вынужден не согласиться. — Он приближает свое лицо к моему, его глаза обжигают меня жаром. — Просто называю вещи своими именами.
Его черты лица немного омрачаются, словно он зримо борется с чем-то, о чем я не осведомлена.
— Ведь о мужчине, губы которого касались частей твоего тела, не скоро забудешь. — Его горячее дыхание обдает мои губы. — И, рыжая?
Я не решаюсь ответить, пока его губы находятся на расстоянии одного выдоха.
— Если я буду тем мужчиной, который вернется домой, чтобы еще раз подрочить после вкушения тебя, то будь уверена: ради этого стоило похлопотать.
Приоткрываю губы, чтобы отругать его за грубость, и тут он отрезает:
— Будешь притворяться, что не завелась от моих слов? — при каждом произнесенном слоге его губы слегка касаются моих. — Может, ты и считаешь меня невежественным, но я тебя все равно привлекаю, рыжая, о чем тебе известно.
К черту его. Из-за него нервные окончания в моем теле находятся настороже. Я в курсе, что он дразнится и что мне следует просто махнуть на все рукой. И это будет разумно.
К несчастью, одно его присутствие подрывает меня и мое чувство самосохранения. Та вздорная часть меня вырывается наружу, побуждая действовать. Я прижимаюсь к его рту в упоительном поцелуе, наполненном в основном гневом, но и вожделением, которое не хочется признавать.
Сжимаю в руках его рубашку, чтобы удержать на месте, и на обуревающее эмоциями мгновение, потрясение заставляет его замереть. Но лишь на долю секунды.
