Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"

– Он убедил их, что ты уже владела этими реликвиями и принесла их с собой.

– Они и есть мои, – говорю я. – Почему вы не сказали об этом раньше?

Харон откидывается на спинку стула:

– Он велел не говорить.

Ну разумеется.

– А почему вы говорите мне сейчас?

– Потому что он ведет себя как упрямый придурок.

Я улавливаю самое важное:

– «Ведет»? В смысле, ты его видел? Говорил с ним? Он?..

– С ним все будет в порядке, – заверяет меня Харон.

Мой желудок ухает в бездну.

– Значит, сейчас с ним не все в порядке? Что с ним сделали?

Харон снова обменивается взглядом с Цербером.

– У него не было выбора, кроме как объяснить, что он дал тебе жемчужины вместе с тиарой до официального начала Подвигов и не сказал, что они делают, – говорит Цер. Кажется, он пытается быть деликатным, хотя по хриплому голосу трудно сказать. – Они угрожали убить тебя, потому что он обошел правила.

Они угрожали…

Я чувствую, как кровь отливает от лица.

Харон говорит медленно, аккуратно подбирая слова:

– Он убедил их, что правила не были нарушены, чтобы получить меньшее наказание вместо тебя.

– Вот же хрень, – бормочет Зэй, а потом корчит гримасу. – Боги, ну?

Я снова перевожу взгляд на Харона и шепчу непослушными губами:

– Какое наказание?

Тот отводит глаза:

– Ему порезали ладони кинжалом Ориона. Смертные после этого получают неизлечимую рану. Боги… Он исцелится, но на это уйдет еще день или два.

Я с трудом сглатываю.

– Почему он меня не предупредил? – Я задаю этот вопрос скорее себе, чем им.

– Я предупреждал, – говорит Харон, становясь жестче, чем был со мной до этого.

– Недостаточно, – огрызаюсь я. – Ты сказал, что меня накажут. Я думала про ограничение в еде, одиночную камеру или что-то вроде. Но не про это. – Я смотрю на свои ладони, представляя разрезы, и у меня в желудке становится кисло.

– Ты бы не использовала жемчужину, если бы знала? – резко отзывается Харон.

Я не могу выдержать его взгляд, потому что не знаю. Без меня Майке, наверное, умерла бы.

– Аид должен был мне сказать. Обо всем. И вообще, почему он это делает? По-настоящему.

– Тебе надо будет спросить его, – говорит Харон, выдерживая мой взгляд.

Я качаю головой:

– Почему это такая большая и ужасная тайна?

Паромщик корчит гримасу:

– В основном потому, что чем больше людей знает о тайне, тем сложнее ее хранить. Но еще отчасти – чтобы защитить тебя от последствий…

Значит, причина есть.

– А отчасти – что-то еще?

Харон проводит рукой по волосам.

– Аид никогда не признает, но после Персефоны он скрывает свои эмоции, причины действий и сами действия еще сильнее.

Мне не нравится, как сжимается мое сердце, – из-за потери Аида, но еще и потому…

Нет. Я не дам этому чувству имени. Именование даст ему силу.

– Видимо, он очень ее любил, чтобы так горевать.

– Любил. – Харон наклоняет голову. – Но не так, как ты, похоже, считаешь.

Я хмурюсь:

– Что?

– Они не были любовниками. Она не была его женой.

– Но… она была его царицей. – Историки и аколиты храмов поняли все верно, так ведь?

– Не посредством брака. Он подписал с ней договор, давая ей власть над частью своего царства.

Это правда?

– Над какой частью?

– Над Элизием.

А теперь Аиду приходится снова править им без нее.

Харон улыбается:

– У Персефоны было самое мягкое и нежное сердце.

Значит, полная моя противоположность.

– И из-за нее Аид позаботился о том, чтобы в Нижнем мире цвели цветы. Так ей не приходилось скучать по весне, когда она была здесь.

– Как по мне, похоже, он ее любил.

Харон и Цербер качают головами:

– Он видел в ней подругу, даже младшую сестру.

Мое сердце сжимается, а потом будто расширяется с этим знанием, гулко бухая в ребра. А не должно. Мне должно быть все равно. Мне-то от этого какая разница? А если не все равно – то я дура, в тысячу раз дурнее дуры.

– Мой совет – довериться ему… – Уголок рта Харона дергается кверху. – И проявить много терпения. Перестань задавать вопросы. Дальше этим займутся мойры.

Я уже доверилась. А терпение? Годы отрабатывания долга быстро учат тебя этому дерьму. Но перестать задавать вопросы?

Я опускаю взгляд на ноги, которыми пинаю основание стола.

Продолжительное отсутствие Аида начинает меня пугать: кажется, я стала полагаться на него больше, чем осознавала. Конечно, у него есть свои пунктики: он высокомерен, сварлив, затащил меня в это гребаное состязание.

Но с самого первого дня Тигля я никогда его не боялась. И у него есть еще одна естественная черта – постоянство.

Стабильность. Я доверяю стабильности. Вот непостоянство меня настораживает.

– Прошу прощения. Лайра? – Рядом со мной появляется один из сатиров. В его руках серебряный поднос с двумя письмами. На одном из них мое имя.

Слегка нахмурившись, я беру с подноса позолоченный конверт и открываю.

– Что там? – спрашивает Харон.

– Это приглашение на следующий Подвиг. – Я пробегаю взглядом блистающие слова и гляжу на Зэя, который читает свое письмо. Похоже, для следующего Подвига требуется наше присутствие в доме Аполлона в назначенный час.

Мы будем состязаться в очередном Подвиге. Завтра.

А Аид все еще несет наказание. Вместо меня.

– Вот хрень. – Я поднимаю взгляд на Харона, пытаясь не паниковать. – А ему вообще разрешат быть там?

Дом Аполлона на Олимпе… вроде как идеален.

Я ждала золота и солнца, музыки и философских цитат, и снаружи все так. Но внутри словно оказываешься на итальянской вилле или в месте, что максимально на нее похоже, – ну, если судить по фоткам из интернета и учесть некоторую калифорнизацию стиля.

Но до меня все это доходит с трудом. Не потому, что я вот-вот начну еще один Подвиг (и мысль об этом должна быть единственной в моей голове: я там умереть могу), но потому, что Аида сегодня не было за завтраком.

И мне не нравится, как от этого сдавливает грудь.

Белоснежные стены, изредка расцвеченные искусными муралами с пасторальными сценами, оттеняются мозаичными полами со сложными геометрическими узорами. Следуя за сопровождающей меня девой-сатиром, я замечаю гостиную, полную элегантного уюта, с низкими диванами, подушками-думками, пледами, книгами и огромным камином, способным согреть целый город.

Но дева-сатир ведет меня не туда.

Дождавшись в холле точного времени, указанного в моем приглашении, она отводит меня в комнату, напоминающую декорации исторических телешоу, где показывали древние общественные ванны или бани. На мраморных скамьях вдоль стен сидят боги, богини и их поборники. Похоже, мое назначенное время было последним. Кто бы сомневался.

Зелес стоит у стены, как молчаливый тюремный страж.

Я подхожу прямо к нему, прежде чем успеваю передумать, и копирую его позу, скрещивая руки на груди.

– Я хочу увидеть Аида.

– Нет. – Ни единого проблеска эмоций.

– Ты знаешь, что правила не были нарушены.

– Я прекрасно осведомлен, – цедит он сквозь стиснутые зубы.

– Но вы все равно его наказали?

Наконец он смотрит прямо на меня:

– Чтобы подать пример.

Я фыркаю, и где-то позади меня Зэй шипит мое имя, – предупреждение, на которое я не утруждаюсь обратить внимания.

– Вам бы сделать правила четче, если не хотите, чтобы боги находили лазейки, – отмечаю я. – Это не его вина. А ваша.

Я не даю Зелесу шанса ответить и опускаю свою задницу на последнее оставшееся свободным место на ближайшей скамье, рядом с Зэем и Гермесом. Я не киваю Тринике и Амиру. Они не официальные союзники. Последний Подвиг требовал общих усилий, и я не хочу усложнять им ситуацию с Дексом и его группой. Надеюсь, они это понимают.