Читать книгу 📗 "Принцесса крови (ЛП) - Хоули Сара"

— Я любил её, — выдавил он, пальцы побелели от давления на обложку. — Как не любил никогда и не полюблю уже.

Сердце у меня сжалось. Этот суровый, резкий, всегда на взводе принц любил служанку. И не любую — из самого дома короля.

— Мы прожили вместе пятьдесят лет, — сказал он, уставившись в книгу. — Пятьдесят лет, страшных ровно настолько же, насколько прекрасных, потому что эта любовь, что мы нашли, — нечто… нечто божественное, выше богов и магии, выше всего, во что я вообще умел верить, — о ней никто и никогда не должен был узнать.

Уна уже плакала беззвучно, слёзы катились по щекам.

Мне тоже защипало глаза.

— Ты не мог… — Я прочистила горло. — Не мог провести её в Дом Пустоты, как вы проводите подменышей?

Он качнул головой:

— Нельзя по виду понять, к какому дому относится Благородный фейри. Но у Элуны были эти глаза… и радуги… — Голос сорвался, он зло выругался и начал заново: — Радуги следовали за каждым её шагом, и скрыть их она не могла. Мой отец мог быть слеп от пьянства и ненависти, но что азраи Иллюзии поселилась в доме, он бы заметил — или кто-нибудь донёс бы. К тому же она хотела остаться. Быть помощью для фейри Иллюзий, кому требовалась помощь. — Он глянул на книгу и резко задвинул её обратно. — Разговор об этом заставляет меня всё ломать, — процедил он.

— Так ломай, — сказала Уна.

Он покачал головой:

— Я и так подал тебе достаточно дурных примеров.

Она огляделась, поднялась, подошла к письменному столу, где в ряд стояли вазы с засушенными чертополохами. Порылась в бумагах и перьях, взяла пресс-папье из завораживающего чёрного стекла.

— Вот, — протянула Гектору.

Он фыркнул, но принял.

— Всегда поощряешь насилие. Вот к чему приводит воспитание мной, — буркнул он.

Потому что их отец, принц Дрикс, был убит. А где была мать Уны? Была ли она жива? Я поняла, что никогда о ней не слышала. Как и о матери Каллена с Гектором. Если Дрикс поднимал руку… Осколки, вдруг обе уже мертвы?

Гектор закрыл глаза.

— Сядь. Я закончу.

Уна похлопала его по рукаву и вернулась на диван.

Гектор прислонился к шкафу, скрестил руки, и пресс-папье звонко постукивало о бицепс.

— Догадываешься, чем кончилось, — сказал он. — Мы были осторожны пятьдесят лет, но непогрешимых нет: она забеременела. Мы боялись — и в то же время… радовались. Мы давно спасали чужих детей, и это был не первый младенец наполовину из Низших. — Он покачал головой. — И как-то она научила меня верить, что хорошее может и правда случаться.

Ребёнок от Благородного Пустоты и азраи Иллюзий. Я попыталась представить. Азраи — тонкие, высокие, грациозные, с удлинёнными пальцами и узкими лицами; в них всегда звучала стихия. Синие волосы Элоди вечно текли, будто под водой, у азраи Огня по коже потрескивали искры… а за Элуной шли радуги.

— Что вы собирались делать? — спросила я. — Такой ребёнок вряд ли бы выглядел чисто Благородным или чисто Низшим.

— Вот здесь ты ошибаешься, — сказал он. — В таких союзах ребёнок чаще всего берёт ярко одну сторону. Мы договорились: если она будет в меня и сможет сойти за Благородную — войдёт в Дом Пустоты. Если в Элуну — вырастет при Иллюзиях.

Она. У Гектора была дочь.

Он вздохнул, глядя на пресс-папье:

— Она родилась летом, ночью — заорала так, будто собиралась разнести весь город. — Он улыбнулся — и это была первая трещина в маске боли со времени нашего прихода. — Лицом она пошла в Элуну, но сложена была как фейри, и стоило мне почувствовать её силу, я понял: будет фейри Пустоты, как я.

История завораживала, хотя под ней шевелилась холодная ужасная тень. Счастливого конца у Гектора, Элуны и их ребёнка не было.

— Элунe было тяжело, — продолжил он. — Нельзя растить дочь в своих покоях. Мне — тоже. Но она часто приходила сюда. И однажды, когда уходила, я проводил её… и нас увидел слуга.

Уна смахнула новые слёзы. Гектор взглянул на неё — и у него тоже заблестели глаза.

— Слуга сказал моему отцу, что я, похоже, воспылал к азраи из Иллюзий. И Дрикс, очнувшись от пьянства, решил, что мне надо преподать урок.

— Какой урок? — прошептала я, заранее страшась.

— Что попытки менять мир всегда обречены, — он сжал грузик, потом перебросил из руки в руку. — После восстания, после того как он потерял первую наложницу и всех детей, Дрикс решил, что не верит ни в любовь, ни в мечты. — Голос стал тише, но режущим не меньше: — И всякий раз, как что-то могло заставить его снова чувствовать, он обхватывал это горло — и душил. Сначала следующую наложницу, мою мать. А окончил…

Он поймал пресс-папье взглядом — и вдруг метнул. Оно с хрустом врезалось в бутылки на столе, я дёрнулась от звона стекла и осыпавшихся стеблей чертополоха.

— Он приказал мне убить её, — сказал Гектор, будто из последних сил сдерживая порыв разнести здесь всё. — Я отказался. Тогда он заковал меня в железо… и собственными руками задушил её у меня на глазах.

Ужас вздулся, липкий, как деготь, прильнул к нутру.

— Мне очень жаль, — прошептала я.

Глаза Гектора сверкали скорбью и такой бешеной ненавистью, какой я ещё не видела.

— Дрикс не желал «загрязнять чистоту дома». Ему было мало того, чтобы тело Элуны лежало в нашей земле или ушло в пустоту. Он велел тому же слуге, что предал её, бросить её Тварям — чтобы уничтожить улики. Но по дороге их заметили, и когда до короля дошло, что Дом Пустоты избавляется от трупа азраи Иллюзий, Дрикса вызвали к двору — объясниться.

Я уже вжимала ладони в губы. Это было одно из самых страшных повествований, что я слышала, — и оно всё ещё не закончилось.

— Он взял меня с собой, — сказал Гектор. Он словно стоял в другой эпохе, заново проживая боль свежей раны. — Сказал, что лучше быть чудовищем, чем любить: первое — сила, второе — слабость. И если я не способен убить в себе то, что любит, то пусть хотя бы все поверят, что оно мертво.

Каллен говорил почти теми же словами. Пусть враги считают нас чудовищами, а не знают, что нам дорого. Я вдруг подумала — не с кровью ли эту «науку» вбили и в него.

Прошлое всегда вонзает когти в настоящее, жадно до новой крови. Сколько наших сегодняшних слов — лишь отголоски столетней давности?

— Осрик был зол, — сказал Гектор. — Не из-за Элуны, а из-за оскорбления его дому. Тогда Дрикс сказал Осрику то, что тот поймёт. — Гектор глубоко вдохнул. — Что я увидел красивую вещь и взял её, а по неосторожности сломал. И чтобы загладить ошибку, мы подарим королю одну из наших служанок — чтобы он сломал её взамен.

— Нет, — сказала я, голос сорвался. Сердце ломалось и за него, и за Элуну, и за младенца, и за служанку, которую Дрикс отдал Осрику на растерзание. За жестокий конец истории любви, что должна была длиться века.

— Король засмеялся, — проговорил Гектор, всё ещё будто не здесь, — смеялся и смеялся, а потом принял щедрый дар Дрикса, и чаши весов между нашими домами словно бы уравновесились.

Но весы никогда не уравняются. Ни между Пустотой и Иллюзией, ни между Гектором и его отцом, ни между кем-либо из нас и злом, что отравляет жизнь и выворачивает сердца так, что они уже не умеют любить.

— Гектор, — мягко напомнила Уна.

Её голос выдернул его из транса. Он тряхнул головой и снова посмотрел на меня.

— Тогда среди глав домов и родилась молва, что я беру своё силой, — молва, что, насколько мне известно, дальше их круга не пошла. Хотя, разумеется, Друстан рассказал тебе.

Я кивнула, меня мутило и от самой лжи, и от зверств, которые ею прикрыли.

Гектор скривился:

— Он никогда не счёл нужным спросить у меня правду.

— А если бы спросил — ты бы сказал?

Гектор помолчал.

— Тогда — нет. Если бы король узнал, что я любил Элуну, он начал бы копать: когда, почему… а на кону стояла не только моя репутация.

Дети двух домов. Этот тайный, безопасный приют, где их учили владеть собой, пока для них не находилось место.

— А теперь? — спросила я. — Думаю, он ненавидит тебя из-за этого.