Читать книгу 📗 "Тени столь жестокие (ЛП) - Зандер Лив"

Я заскользила клитором по его твёрдому прессу, оседлав его, и потянулась рукой назад. Изогнулась, слегка повернувшись, и пустила пальцы вниз по своей заднице, смочив их в тягучей смеси между нами, к его тугим яйцам. Я обхватила гладкую кожу, ощутила тяжесть на подушечках пальцев. А пальцы продолжили скользить ниже, ниже…

Глубокий мужской стон Малира прорезал воздух, дрожь прошла по его ногам. Он раздвинул их шире, дал мне больше доступа. Сознательно? Инстинктивно?

Разметав по ветру осторожность и сомнения, я исследовала влажными пальцами область, пока не наткнулась на то, что искала. Пальцы обвели кругами, погладили… слегка проникли внутрь.

Из его рта сорвался сдавленный стон. Грудь вздымалась, глаза в шоке нашли мои, как раз в тот миг, когда он дёрнулся, все мышцы его тела натянулись под кожей. Но раз тени держали его, он мог лишь выгибаться вверх, толкаясь в меня быстрыми, неконтролируемыми толчками.

Губы скривились в оскале, но сквозь стиснутые зубы прорвался лишь очередной утробный стон, лицо исказилось от переполняющего удовольствия. Наверное, из-за того, как я дразнила его, описывая орбиты по чувствительной коже.

Я хотела проникнуть глубже, но… не могла дотянуться. Не слезая с его члена — мысль об этом вырвала из меня жалобный всхлип, я сильнее прижалась, ища больше трения.

Слоновая кость. Гладкая. Заострённая.

Я и не заметила, что всё это время смотрела на кинжал, пока другая рука не ухватила моё брошенное платье. Обернув им клинок кое-как, я получила мягкую рукоять, за которую и взялась, поднеся её к лицу.

Малир уставился на меня, но глаза расширились лишь тогда, когда я плюнула на отполированную до блеска костяную рукоять.

— Убери кинжал, Галантия.

Я не смогла удержаться от улыбки, выгнула спину и завела рукоять за себя. Когда он забился с новой силой, я снова скользнула пальцами туда, где его тело отзывалось особенно остро, задевая чувствительную точку и дразня её лёгкими движениями. Боже, как он напрягся во мне — глаза сомкнулись, и с его губ сорвался протяжный стон, обращённый прямо в потолок.

Именно тогда я приложила конец рукояти к его коже, туда, где он дрожал особенно сильно. Я водила им, лениво кружила, заставляя его тело подрагивать в такт моим дразнящим движениям. Чем больше я играла, тем тяжелее становилось его дыхание, пот выступал на лбу, а мышцы подо мной напрягались и вибрировали.

На его очередной стон я надавила чуть сильнее, и звук оборвался, превратившись в низкое, хриплое рычание. Чем дольше я вела эту игру, тем напряжённее, твёрже и острее отзывалось его тело во мне. Он дёргался, выгибался, словно не мог больше вынести ни одного мгновения — и при этом не мог насытиться.

Я задала ритм, двигаясь сама и заставляя откликаться его тело: ближе, отступая, снова надавливая, чуть поворачивая, меняя угол, пока он не начал извиваться, потеряв всякий контроль, с лицом, искажённым таким наслаждением, какого я ещё никогда не видела на нём.

— Пожалуйста… — простонал Малир, мотая головой из стороны в сторону, глядя куда угодно, только не на меня. Только не на меня. — Богиня, помоги мне. Хватит. Я сейчас… я сейчас кончу.

И что с того?

Я продолжала, всё яростнее играя с ним, чувствуя, как его тело реагирует на каждое моё движение. Его напряжение отдавалось в моих руках, мышцы напряглись, тело содрогалось от нарастающей волны удовольствия, ритм его движений становился всё более отчётливым.

Малир содрогнулся, напрягая мышцы. Они натянулись под кожей, будто телу стало тесно от того, что копилось внутри. И взорвалось в толчке его бёдер, прокатившемся вверх по позвоночнику. Он излился в меня — струя за струёй, сильными рывками, выкрикнув в агонии, и с его глаз сорвались редкие слёзы.

Глаза, наконец, встретились с моими. Широко открытые, влажные. Он не двигался, не говорил. Будто ждал моего приговора. Но кто я, чтобы судить? Женщина, наслаждающаяся болью? Да и кто вправе судить о том, как мы наслаждаемся друг другом?

Я просто швырнула кинжал куда-то в наше гнездо и закачала бёдрами, пока он всё ещё был твёрд во мне.

— Сними оковы. — Он сглотнул, и голос слегка дрогнул, когда добавил: — Верни мне мой дар.

Прислонив ладонь к его груди, я позволила дару вернуться в него. Оковы растворились сами собой, а глаза его вновь заполнились чёрной тьмой, от чего мои мышцы сжались. Возьмёт ли он меня за горло? Будет ли душить, пока зрение не затянет чёрными точками?

Когда он потянулся ко мне, я ждала пощёчины, но его пальцы лишь сомкнулись на моей шее. Малир притянул меня вниз, к своим губам. Он поцеловал меня, ладонью поглаживая мою задницу и прижимая меня к себе, усиливая давление там, где я жаждала больше всего.

— Я люблю тебя, — прошептал он сквозь поцелуи, двигая бёдрами в унисон с моими, посылая первые вспышки энергии прямо в мой клитор.

Когда я кончила, он обнял меня, крепко прижимая к себе. Так мы и остались, пока не спустилась ночь. Ничего не нужно было говорить — вся ложь стерлась между нами, остались только молча резонирующие истины.

Той ночью он взял меня снова — жёстко, с громкими шлепками по моей заднице и моими хриплыми стонами, от которых наша комната зазвучала весной.

И когда я наконец уснула на его груди, то сделала это под слова Марлы: «Только самая глубокая любовь способна причинить самую глубокую боль».

Любовь и боль.

Правда и ложь.

Свет и тьма.

Судьба и выбор.

Ничто из этого не было врагом; ничто не могло существовать без другого.

Вместе они составляли жизнь.

Глава 51



Малир

Наши дни, Вальтарис

На горячей аэримельской черепице я смотрел в ясное ночное небо с бурдюком вина в правой руке и своей предначертанной в левой. Мышцы были слабы от жара.

— Устала?

— Да, но слишком ленива, чтобы обернуться. — Галантия приподнялась на локте, выхватила у меня бурдюк и сделала хороший глоток сладкого красного ланайского. — Я бы не отказалась переночевать прямо здесь, на крыше.

На самой большой, что венчала храм под нами.

— Это заманчиво, знаю. Но я бы не советовал. Ничто так не выбивает душу, как случайно скатиться во сне и проснуться уже во время падения.

Она отпила ещё, потом вернула мне бурдюк с равнодушным пожатием плеч.

— Тогда я обернусь.

— И, может быть, как раз вовремя, чтобы воронья стая грохнулась на землю в облаке перьев. — Я приложил бурдюк к губам, позволяя сладкому красному стекать в горло и облегчать мысли. — Поверь мне, аноалея, ты была бы не первой, кто просыпается с парой переломов.

Она повернула голову на моей груди и улыбнулась мне снизу.

— С собственного опыта говоришь?

Я усмехнулся.

— Харлен как-то раз свалился с этой крыши, когда мы были маленькими. Уснул тёплым осенним днём. Руку сломал. Ты бы видела мою мать. Ярость её была так сильна, что она хотела его отхлестать, но не смогла — он и так стонал от боли.

Она тихо рассмеялась и прижалась ко мне крепче. Эти мгновения я любил больше всего. Тихие, когда слов мало, но сказано много. Когда мы заплетали друг другу волосы, делили еду, держали друг друга, засыпая. Обыденные вещи. Ведь в жизни куда больше обыденных мгновений, чем особенных, и я был жаден. Жаден проживать их все с той девочкой, что завладела моим сердцем с первого взгляда.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказала она.

— Правда?

— Угу. — Чуть повернувшись, чтобы дотянуться до сумки на поясе платья, она достала браслет — нет, ожерелье — и помахала им у меня перед глазами. — Мой аноа всё время приносит мне осколки аэримеля, так что я сделала это для тебя. Взамен амулета, который ты столько лет хранил за меня.

Жар черепицы пробрался глубже, до самого сердца, заливая его чувством, что я любим. Я провёл пальцами по осколкам аэримеля, закреплённым в медных, кажется, гнёздах и подвешенным на кожаный шнур. Мой первый подарок на ухаживания.