Читать книгу 📗 "Фиалка и кот (ЛП) - "Окотилло Дон""
– Даже не думай самостоятельно от этого избавляться.
– Да, господин. Лишь с твоего разрешения.
Я широко улыбнулся – неожиданно я понял, чего мы смогли достичь, и, как бы ни пытался, не смог скрыть своего счастья за строгим выражением лица.
– Хорошо. Теперь ступай. Ты уже опаздываешь.
***
В последующие несколько месяцев меня часто посещала мысль, что Нигелль создан для такой жизни – все ему давалось с поразительной легкостью. Столько уроков я ему преподал, и к каждому он отнесся с серьезностью. Если я и наказывал его, то дерзость никогда не была причиной.
Милорд сказал бы вам, что на мою долю безоговорочно приходилась более трудная роль, ведь я вел себя так, будто с пеленок этому учился. Конечно, нельзя забывать, что Нигелль довольно раболепен – иногда даже благоговеен – и склонен думать обо мне только лучшее, неважно, заслуживаю я высокой оценки или нет.
Но, в общем-то, у него есть право на это. Меня не затрудняли сексуальные игры в постели – легко позволить меньшей части себя доминировать несколько часов, при достаточном опыте ношения масок. А вот обычная повседневная обстановка, когда брали свое прочно укоренившиеся привычки, когда я вздрагивал тихим вечером при сорвавшемся с его уст проклятье, взглядом искал одобрения во время обучения по картам и книгам, или болезненно волновался по поводу своей внешности, когда мы были дома вдвоем.
И хотя милорд знал, чего хотел, я этого не знал и не мог знать. Несмотря на те ценные факты, осознать которые меня заставил Фионн, мой опыт ограничивался холодной реальностью рабства, мечтам там места не было. И, конечно, никто не выбирает участь раба – сама ее суть состоит в лишении выбора. «Хотеть» рабу – значит довести себя до сумасшествия.
Как-то я сказал Нигеллю, что, если бы обращался с ним так, как он со мной в первые месяцы пребывания во дворце, он бы был очень несчастен. И все же я не мог подойти к нему и сказать: «Прости, но, нет, все идет не так, как я надеялся». Я спросил, согласился ли бы он на такое рабство. Милорд лишь скривился, признавая мою правоту, но ни на йоту не сменил свои желания.
Прошу понять меня правильно. Да, я жалуюсь, но, если честно, я обожал видеть его коленопреклоненным передо мной: сильная спина изогнута у моих ног, или висящим, на широких плечах горят следы от ногтей, глаза полуприкрыты, а с губ срываются всхлипы боли. Высший экстаз – лицезреть его между моих бедер, когда он учился глубоко заглатывать член, пока я не изольюсь ему на язык. Я трепетал, заставляя его показывать, как сильно он меня хочет, и приказывая кончить мне на ступни, а потом вылизать их.
О боги, а какой у него член! Эрос купал меня в своей милости. Подобрав к Нигеллю ключ однажды, я потом легко открывал этот замок. Правильно выбранное слово шепотом на ухо, собственнический захват рукой, требовательный взгляд издали, и у него стоит, налитой и темно-красный, и Нигелль уже начинает урчать, точь-в-точь как большая кошка, мною прирученная.
Постепенно мы пришли к своего рода коду: форма обращения давала понять, кто говорит. Когда он называл меня «господин», то желал строгости, если «Сильвен» или «Силь» – я превращался в любовника. По большей части, для меня он был «Нигелль», иногда в моменты нежности – «котенок»; «шлюха» или «раб» – в порыве нашей страсти, и «господин» (уже после тех первых дней, насыщенных переменами) всегда вне комнат. Иногда я называл его «милорд», и это означало, что я обращаюсь к нему как тот, кто я есть по суровой правде жизни – его раб, его собственность, находящаяся под его защитой. Происходило это редко, но Нигелль знал, что слушать надо внимательно, ведь в таком случае я почти всегда что-то просил.
Очень скоро наша жизнь вошла в колею. Хлестал я его лишь изредка. Порки он желал нечасто – ведь все его потребности удовлетворялись. Я легко научился замечать подавленное состояние, говорящее мне о том, что Нигеллю требуется облегчить его ношу. Часто я мог подавить бурю в зародыше строгим словом, хорошим щипком или пощечиной, либо коротким, но суровым уроком покорности.
Больше всего он жаждал забыть о своих обязательствах, быть не командующим армией, а игрушкой, и при любом напоминании – ошейник, удерживающий его у моего стула; запрет пить налитое не мной и надевать одежду, выбранную не мной – о том, что право выбора ему не принадлежит, Нигелль успокаивался. Конечно, именно я решал, когда и как он достигнет пика. Все это не более чем символы, но не мне недооценивать их силу.
Учитывая, как он ненавидел власть, которой был наделен, неудивительно, что Нигелль презирал меня, когда я прибыл во дворец. Ведь я был олицетворением его тяжелого бремени и захватил последние убежище – личные комнаты. Теперь я делал все возможное, чтобы облегчить его участь.
***
Настал вечер, небо на западе окрасилось золотым, и вода в ванне Нигелля остывала. Приближался день летнего солнцестояния, и год как я живу во дворце. Сухим кончиком пера я постучал по странице счетной книги, расстроенный тем, что суммируемые колонки не сходились, но ошибки отыскать не мог.
Откинувшись на спинку стула, я вновь задался вопросом, где Нигелль, и понял, что мое раздражение по поводу его задержки было не совсем поддельным. Я прекрасно знал, что от королевских обязанностей не уклониться вне зависимости от наших желаний, но в последнее время жизнь меня разбаловала. Я осознавал, что в этом нет ничего хорошего, и напоминал себе: надо четко разграничивать наши личные взаимоотношения и внешний мир.
Наконец, я услышал поворот ключа в замке и, настроившись на нужный лад – не столько гневаясь, сколько предвкушая месть – поднялся со стула, чтобы встретить его, и крикнул голосом, в котором хорошо слышалось недовольство:
– Нигелль! Ты смеешь задерживаться…
И побледнел. Потому что выйдя в коридор, я едва не столкнулся с милордом стоящим рядом с принцем Аричем, чьи голубые глаза изумленно распахнулись при виде меня.
Слова застряли в горле, а колени подкосились, и единственным моим желанием было зарыться лицом в ковер. Но на пол я не рухнул, почувствовав, как Нигелль с силой схватил меня за руку, удерживая на ногах.
– Сильвен, не надо, – такой решительный тон я слышал последний раз около месяца назад.
Как будто издалека до меня донесся тихий смех.
– Вижу, у тебя все наладилось, Ни.
– Господин… – жалким шепотом. Охваченный ужасом, я не мог смотреть на него и не отрывал взгляда от пола. Меня переполнял стыд и… гнев?
– Арич, помолчи, пожалуйста, – тихо сказал он, все еще держа мою руку. – Силь, все в порядке. Посмотри на меня, – другой рукой он взял меня за подбородок и поднял голову. Отважившись, я посмотрел в его глаза и увидел там лишь спокойствие и улыбку. – Сильвен, это мой брат. Я не прячусь от него. Теперь, пожалуйста, поприветствуй принца согласно его статусу.
Вновь побледнев, я подумал о том, сколько же допустил промахов за такое короткое время. Тем не менее, собравшись с духом, выпрямился и должным образом поклонился.
– Ваше Высочество, простите меня. Для меня большая честь находиться рядом с вами.
Принц расхохотался, и когда я осмелился бросить взгляд в его сторону, то увидел, что он смотрит на меня смеющимися глазами, которые я помнил.
– Сильвен, ты поправился с тех пор, как я видел тебя в последний раз, и возмужал. Как понимаю, ты уже заставил его стонать?
– Ари…
Но я улыбнулся, чего, уверен, и добивался принц, и сразу после предупреждения брату милорд продолжил:
– Пойдемте в гостиную. Я приказал приготовить чай, его скоро должны принести.
Мы направились в гостиную, и меня тут же охватило беспокойство. По старому порядку я должен был бы опуститься на колени между ними и подливать чай, а теперь… я упоминал, каким сообразительным может быть Нигелль? Явно предвидя мое замешательство, он не дал ни мгновения на раздумья, подведя меня к дивану и давая понять, что я должен сесть рядом с ним.
Только высокородный гость упал в кресло у камина, как раздался стук в дверь. У глаз Арича собрались морщинки, и он одарил меня широкой понимающей улыбкой, будто видел насквозь. Я уставился на свои колени, усилием воли заставив пальцы замереть, пока милорд на входе забрал поднос с чаем и лично принес его в гостиную.
