Читать книгу 📗 "Фиалка и кот (ЛП) - "Окотилло Дон""
Кроме того, критикуя меня, принц не только напомнил о долге. Он пробудил во мне ту часть, которая горела желанием, неведомым раньше. Часть, которая верила: я задолжал некую меру удовольствия. И это было отнюдь не просто: у меня колени тряслись при мысли о том, что предстояло нам в будущем. Но сейчас, в этот самый момент, я видел перед собой самого желанного мужчину на свете и намеревался удержать его при себе.
Поэтому когда мой самый лучший лорд коснулся засова на двери, я схватил его за плечо, потянул назад и в сторону и толкнул спиной к стене. Всего мгновение он пытался сопротивляться – инстинкт воина – но быстро перестал и, расслабив мышцы, подчинился. Я потянул его руки вверх, над головой, прижимая к вертикальной плоскости.
Еще есть что-то пьянящее в том, как силой шепота можно контролировать сильное тело, особенно такое отзывчивое. Коленом я заставил Нигелля развести ноги в стороны, а потом вжался бедрами в его пах, наслаждаясь сорвавшимся с уст шипением.
Прикусив кожу на шее, я стал сосать, пока он не застонал, затем губами нашел его ухо и тихим голосом грубо сказал:
– Сейчас мы уходим, котенок. Как твоя дырка? Болит?
Резкий вдох и вдох.
– Дааа… о боги… Сильвен.
– Нигелль, ты понимаешь, что, когда уедем, ты будешь принадлежать мне? От твоего рабства избавления не будет.
– Да, господин.
Очень хорошо. Я немного отстранился, смотря ему в лицо и играя с темным локоном.
– Принц предлагает нам поместье, – я замолчал, для пущего эффекта, да, но внимательно наблюдая за реакцией. Провел пальцем по щеке милорда и сказал: – Если мы отправимся туда, ты выберешь для меня Графа, да?
Нигелль со свистом втянул в себя воздух, потом расслабился в моем захвате, уступая. Он застонал, будто от сильной боли, но я ощутил, как дернулись его бедра. Какой же эротизм мог быть в отчаянии.
– Да, господин.
Эрос, как он красив.
– Тебе понравится смотреть на нас, да, котенок? – я потерся об него и сказал: – Будешь подавать нам вино, пока мы обнимаемся?
– Дааа…
– Будешь поправлять нам подушки и смазывать мой член маслом для его комфорта?..
Еще один стон, и он крепко зажмурился, краснея от представленной картины.
– Ты знаешь, что он хочет тебя? – кончиком языка я провел по его шее. – После, может, я одолжу ему твое тело. В качестве оплаты, понимаешь. За все, что он сделал. Разве это не справедливо?
– Силь, пожалуйста, – милорд вздрогнул, и его бедра невольно двинулись, потершись о мой пах. Он был твердый, и через ткань брюк я ощущал исходящий жар. – Да, господин, – прошептал он.
– Бегство не удастся, котенок. Уже нет.
Было слышно лишь учащенное дыхание, и я увидел, как он быстро облизнул губы. Вновь наклонившись к его уху, я тихо сказал:
– Люблю только тебя.
Ответом мне стал изумленный взгляд в широко распахнутых глазах, а потом он неожиданно поцеловал меня. Я не стал противиться, пробуя на вкус волнение и желание, сладость и тепло на языке. Вновь проведя губами по его губам, я спросил:
– Ты готов?
Он кивнул с сияющими глазами:
– Готов.
– Хорошо, – я быстро выпрямился и отпустил его. Он уронил руки и стал прямо, удивленно моргая. Я открыл дверь, по пути задувая последнюю свечу, и толкнул его вперед. – Уходим.
***
Фионн встретил нас сразу за чертой города. Он принес мне два комплекта одежды, ведь хотя он был выше меня, но не намного, и его вещи подходили мне больше, чем Нигелля. Милорд вручил ему третью копию вольной, и они крепко обняли друг друга. Фионн поцеловал меня в щеку, и мы отправились в путь – до рассвета оставалось более трех часов.
Пусть эта дорога была одной из самых коротких, ведущих из страны, но ехать требовалось долго. Сначала мы придерживались оживленных трактов, где наши следы будут скрыты следами повозок, направляющихся на рынок. Когда почва стала каменистой, мы повернули на северо-восток, к границе с Морганой.
Мы ехали весь первый день и большую часть следующей ночи, останавливаясь, лишь чтобы накормить лошадей и дать им отдохнуть. Нигелль вообще не спал, а я только дремал с лошадьми, поэтому, когда сделали привал, мы оба были бледны и напряжены, и нам началось мерещиться всякое. Мы рухнули на одеяла и спали до позднего утра, веря, что животные разбудят нас, если услышат подозрительные звуки.
Проснулся я в муках: плечи, спина и ягодицы ужасно ныли от долгого времени в седле. Нигелль посмеялся (и как наказывать человека, который сам желает порки?), но проявил доброту, уверяя меня, что у него тоже все болит (врал, не сомневаюсь), и придерживал лошадей, пока мои мышцы расслаблялись под лучами пригревающего солнца. Ночью пошел дождь, и после холодного ужина мы сжались под просмоленной парусиной с подветренной стороны найденного большого камня, пробуя на вкус друг друга. Наверное, я, одурманенный свободой, был виной тому, что мы вели себя как озабоченные юнцы. Когда наш панический бросок замедлился, я, кажется, был неспособен и часа провести без того, чтобы при виде его вновь не возбудиться.
Поэтому я, опьяненный окружающим нас уединением, взял милорда утром, жестко и резко, пригвоздив его к каменной стене нашей вынужденной спальни. После обеда снова заставил отсосать мне и вылизать дочиста, и вечером, когда мы купались в устье реки, занимался с ним любовью нежно и неторопливо, уделяя внимание и его удовольствию.
Но после ужина измученный до умопомрачения, с полным желудком тушеного мяса, я начал истерично смеяться, а потом упал без чувств, оставляя Нигелля мыть котелки. На следующее утро мы перешли вброд реку, отмечающую границу с Морганой, и ехали до вечера, углубляясь в страну, и рано разбили лагерь.
Нигелль взял бритву, обрезал мои волосы по плечи и укоротил пряди, обрамляющие лицо. Без лосьонов и без расчески мои локоны превратились в непокорную копну. Когда он закончил, я тряхнул головой, ощущая легкость. Свободу. И то, что милорд срезал, мы развеяли по ветру. Потом немного отдохнули, дав лошадям подольше попастись, а когда стемнело, неспешно и лениво любили друг друга.
Завтра день летнего солнцестояния. Мы доберемся до города, останемся на вечер или два, а оттуда день езды верхом до поместья принца. Сейчас, наверное, менялись судьбы, сейчас Арич, может, уже стал королем, но если так, до нас должны дойти новости, и это даст нам место для отдыха и возможность познать любовь, основанную на свободе. У нас было время.
Я говорил, что был счастлив?
========== Эпилог ==========
Наш первый вечер в череде последующих. Во мне взыграла гордость, и я не соглашался, неуверенный, что смогу пережить унижение прилюдно. Но господин лишь улыбнулся со спокойствием и непоколебимостью во взгляде и продолжил приводить в порядок мои волосы, втирая масло в пряди, пока они не обрамили лицо плотными кольцами.
Он осторожно побрил меня – лицо, грудь, пах, ноги – а на бедра намотал повязку, которую достал из сумки. Серебряная булавка закрепила темно-красную ткань – такого же оттенка, как мои ягодицы, до сих пор горящие огнем, и прямо сейчас они нестерпимо зачесались. Он подрумянил мои соски – выставленные бритвой напоказ – пощипал губы, пока те не припухли, и подвел глаза черной линией, более жирной, чем когда-либо подрисовывал он. Но когда я заартачился, он погладил меня по щеке, будто ребенка, и сказал, что того требует моя цветовая гамма. Моя цветовая гамма стала пунцовой, когда он поднес ко мне зеркало. Боги, я выглядел, как… как эроменос. На самом деле.
– Само совершенство, – прошептал он.
Люблю его. Его улыбку и непринужденный смех, бородку, которую он отпустил и которая подчеркивала его чистые голубые глаза. Его ум и проницательность, его способность угадывать, что мне надо – часто тогда, когда я сам этого не знаю. Я доверяю ему целиком и полностью.
Я стоял на коленях у его ног, осознавая, какую грацию он всегда являл в зале моего отца, и чувствовал, что никогда не смогу сравниться. Таверна была плохо освещена и задымлена, посетители – сплошной простой люд, опьяненный празднеством лета. И я был благодарен за все это, потому что вокруг удивлялись решившему снизойти до них богатству – человек с личным рабом, а я не хотел, чтобы об этом слишком задумывались. Я принимал пищу, которую он давал мне, и она, грубая и простая, становилась изысканным яством в его пальцах: хлеб, кусочки ягнятины, прошлогодняя репа. Темное вино из толстой глиняной чашки.
