Читать книгу 📗 "Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя"

Уверен, они уже десять раз пожалели, что не приняли мое предложение полгода назад.

Я подхожу к столу, не торопясь, демонстрируя контроль над ситуацией.

— Господа, рад вас видеть, — говорю на безупречном английском, усаживаясь во главе стола. — Надеюсь, перелет прошел без осложнений.

— Да, все было прекрасно, спасибо, — отвечает Хендерсон, генеральный директор «FNF».

Он старается держаться спокойно, но выдает себя коротким взглядом в сторону своих юристов. Он дергается. Отлично.

— Тогда давайте перейдем к делу, — киваю в сторону Алексея. Он раздает распечатанные копии контракта.

Наблюдаю, как американцы бегло их просматривают, стараясь скрыть беспокойство.

— Как вам известно, я заинтересован в инвестициях в вашу компанию, — начинаю я, придавая голосу вежливую твердость. — Но мои условия не обсуждаются. Я готов вложить двести миллионов, но за это я получу два места в совете директоров и право вето на ключевые решения.

Хендерсон напрягается, но тут же берет себя в руки.

— Это… довольно агрессивное предложение, мистер Авдеев. Обычно инвесторы довольствуются одним местом в совете.

— Я не обычный инвестор, — отвечаю холодно. — Я вкладываю не только деньги, но и свои связи, свое влияние. Это даст вашей компании конкурентное преимущество на рынке.

— Мы ценим ваше предложение, но два места… Это слишком. Наши акционеры могут не согласиться. Но мы готовы предложить вам двенадцать процентов акций.

Двенадцать? Всеми видом даю понять, что такие вещи лучше не озвучивать даже с приставкой «шутка».

— Ваши акционеры уже на грани паники из-за оттока клиентов, — озвучиваю очевидные всем нам вещи. — Если вы не решите проблему в ближайшие несколько месяцев, вы потеряете контроль над компанией. И я хочу двадцать пять процентов в обмен на свои двести миллионов. Кроме уже озвученного, разумеется.

Проще говоря — без моих денег они проебут все, включая заложенную недвижимость и собачьи ошейники.

Хендерсон вздрагивает, но старается не выдать себя. Один из его юристов осторожно кивает, подтверждая мои слова. Я знаю абсолютно все об их ситуации. Я подготовился.

— Я предлагаю выход, — продолжаю я, делая голос обманчиво мягче. — Деньги, которые помогут вам удержать долю на финансовом рынке. Взамен — всего лишь акции, два места в совете и право вето. Это честная цена за спасение уже наполовину утонувшего «Титаника».

Американцы обмениваются взглядами. Я вижу, как Хендерсон обдумывает мои слова. Ему нужно время, но я не собираюсь разбрасываться такой роскошью.

— Господа, боюсь, у вас нет выбора, — произношу я, чуть более расслабленно опрокидываясь на спинку кресла. — Ваши конкуренты уже предлагают более выгодные условия. Они уже увели у вас двух долю клиентов. Если вы не примете мое предложение, я инвестирую в них. Через полгода они поглотят вас. Я буду в выигрыше в любом случае.

— Это угроза? — Хендерсон пытается казаться значительнее, но в его голосе звучит абсолютно слышимая паника.

— Нет, это реальность, — отвечаю спокойно. — Простая констатация фактов.

В переговорной повисает тишина. Американцы осознают, что загнаны в угол. Я наблюдаю, как Хендерсон сжимает челюсти, пытаясь принять неизбежное.

— Ладно… Два места в совете, но право вето только на стратегические решения, — выдавливает он наконец.

— Согласен, — киваю, делая вид, что уступаю. Именно этого я и хотел. Пусть думает, что удачно поторговался. — Тогда, начинаем подготовку итоговых документов.

Я оборачиваюсь к Хендерсону.

— Вы сделали правильный выбор, — говорю, пожимая его сухую руку. — Теперь ваша компания станет сильнее.

Американец кивает, но его ладонь дрожит. Он только что продал контроль над своим бизнесом, даже не осознав этого до конца. Я отпускаю его руку, скрывая удовлетворение.

Когда они покидают переговорную, я остаюсь стоять у окна, глядя на город.

Эта сделка принесет двойную прибыль.

Я привык выигрывать.

Мне чертовски нравится это ощущение.

Алексей и Марина молча наблюдают за мной, зная, что сделали свою работу идеально и получат свой заслуженный щедрый денежный бонус.

— Отлично сработано, — бросаю через плечо. — Теперь у нас есть доступ к их финансовым инструментам. Свяжитесь с командой аналитиков, пусть начинают разрабатывать план интеграции.

Из офиса я уезжаю в три — для меня почти что рекорд.

Стаська выбегает навстречу вместе с двумя нашими корги, прыгает и заглядывает в руки, что я ей привез. Хорошо, что горький опыт научил разделять подарки на две части — одну, если приезжаю ночью, оставляю в ее комнате, другую вручаю, когда дочь начинает «выпрашивать».

— Вот! — Стася торжественно крутит у меня перед носом чем-то, что скорее смахивает на какую-то микросхему, чем на игрушку.

Выбежавшая вслед за ней няня сбивчиво здоровается и тут же выкатывает жалобу:

— Вадим Александрович, Станислава разобрала пульт от телевизора.

— Разобрала, — повторяет дочь, без тени сомнения на лице. С гордостью.

Я бы просто от души поржал, если бы кто-то однажды рассказал мне, что ребенок может разобрать что угодно и, главное, чем угодно, но теперь я сам — тот человек. И чем дальше, чем больше Стасю тянет на такие технические подвиги. Так что я на всякий случай обезопасил хотя бы какую-то технику в доме и привез еще одно робо-лего.

— Вадим Александрович, — няня, хорошая женщина, Ирина Михайловна, все-таки смотрит на меня с укоризной, — Станислава не слушается, совершенно.

— Я просто… посмотле… — Стася запинается, пробует еще раз и еще, пока, наконец, не произносит не очень выраженное, но все же с буквой «р», — посмотрела.

— И как? Что это такое? — Забираю у нее кусочек «внутренностей» несчастного расчлененного пульта, самыми извиняющимися глазами смотрю на Ирину Михайловну, потому что эта няня — единственная, кто продержался возле Стаси больше месяца.

— Деталь, — убедительно кивает доча.

— Ну, пойдем, попробуем поставить ее на место, мой ты робототехник.

Я уже смирился с тем, что у меня растет будущее светило какой-то научно-прикладной дисциплины, но пока еще не решил, что начинать расчехлять раньше — гордость или нервы.

Пульт, конечно, собрать вообще не вариант.

Поэтому заканчиваем собирать робота, причем одну деталь Стася вставляет точно на место еще до того, как я сам соображаю, куда ее влепить. Мысленно смеюсь и горжусь одновременно, но на всякий случай списываю это на усталость, чтобы не было так мучительно больно уязвленному четырехлеткой чувству гордости.

Поспать удается около часа — дважды приходится отвечать на звонки, которые нельзя отклонить.

По пути в Галерею, заезжаю за цветами — Вика любит розы в любых вариациях, мне не сложно делать ей приятно в тех мелочах, которые могут хотя бы как-то компенсировать мою неспособность отвечать «я тоже» на каждое ее «я соскучилась».

У нее большая просторная арт-студия, в которой Виктория периодически выставляет свои картины. Я ни черта не разбираюсь в искусстве, но как любопытный от природы человек всегда внимательно ее слушаю, так что, за полгода наших встреч, научился отличать экспрессионизм от кубизма.

Я захожу внутрь, киваю охраннику и иду дальше по коридору, в оформленный каким-то специфически выставленным светом зал, весь увешанный картинами в простых белых рамках. Останавливаюсь около прямоугольной стойки с напитками, кладу букет и оставляю рядом бархатный футляр с браслетом. Снова беру телефон, чтобы ответить полуночникам из американского офиса. Пока разговариваю, замечаю взглядом тень от знакомой фигуры за полупрозрачной перегородкой. Вижу, как она поправляет одежду, еще несколько секунд топчется на месте. Как всегда — слишком думает о том «как», вместо того, чтобы не думать вообще, хотя я всегда слежу за языком и ни разу не давал повод думать, что мне надо лучше, больше, идеальнее или как-то иначе.

Но на этот раз Вика задерживает дольше обычного.