Читать книгу 📗 "Мариус Габриэль - Маска времени"

У Игнатьева началась агония: он откинулся на спину, вместо дыхания из груди вырывался только хрип и свист. Эти звуки были хорошо знакомы Джозефу – смерть близка. Но вдруг его испугала мысль, что кто-то еще воспользуется ножом, и из последних сил Джозеф пополз к дипломату.

Пришлось тащить мертвого старика за собой по снегу, сил было мало, казалось, он навечно привязан к этому трупу. Но вот умирающий дипломат оказался совсем рядом. Глубоко вздохнув, Джозеф начал разжимать пальцы Игнатьева, пытаясь забрать нож. Взгляды их встретились, когда они слабо боролись в снегу.

Дипломат открыл рот, пытаясь сказать что-то, но вместо слов из горла хлынула кровь. Нож оказался в руке Джозефа.

Борьба забрала его последние силы, а боль разлилась но всему телу.

Немного придя в себя и перевалившись на другой бок, Джозеф принялся ножом пилить замерзшую веревку, чтобы освободиться от мертвого старика.

АНГЛИЯ

Туман постепенно рассеивался. Дэвид почувствовал, что мостовая покрылась тонким слоем льда и скользит под ногами. «Бентли» ждал его, как было условлено, на Грейт-Рассел-стрит: контуры автомобиля подсвечивал красный свет фар, выхлопной дым сливался с туманом. Уоллас открыл дверь, и Дэвид Годболд, забравшись внутрь темного салона, поймал понимающий взгляд шофера в зеркале.

– Домой, Уоллас, домой.

– Очень хорошо, сэр.

Больше не о чем было говорить. Уоллас служил у Дэвида с 1952 года и знал многое, чего не должен был знать больше никто. За семь лет у них выработался свой молчаливый код.

Дэвид услышал, как куранты Биг Бена пробили половину второго, когда автомобиль тронулся. Дома, поднявшись наверх, он увидел, что дверь в кабинет слегка приоткрыта.

Эвелин сидела за письменным столом, положив подбородок на руки. Рядом с настольной лампой лежал голубой конверт с надорванным краем. Дэвид почувствовал знак беды, но решил не придавать этому значения.

Подойдя к жене, он поцеловал ее в висок и ощутил, как нежна и тонка кожа у Эвелин. Запах французских духов показался ему незнакомым.

– Привет, дорогая, – непринужденно обратился Дэвид к жене.

– Здравствуй.

– Рад видеть тебя. Извини, что поздно вернулся, прения всех так раззадорили, что и сейчас их не унять. Но я знал, как ты ждешь меня, поэтому решил удрать пораньше.

– И проехался, конечно, через Говер-Мьюс, – продолжила Эвелин, холодно глядя на мужа.

Дэвид почувствовал, как холод заползает в душу.

– Не пойму, о чем ты говоришь?

– О маленькой стенографистке, крашеной блондинке. Кстати, как ее зовут? Кажется, Мойра?

Улыбку будто смыло с лица Дэвида.

– Моника, если тебе так хочется знать. Думаю, мне надо выпить.

Эвелин не отрываясь смотрела на мужа, пока тот наливал себе виски.

– Говорят, она хуже, чем все остальные твои шлюхи. Настоящая плебейка. Дэвид вдруг почувствовал себя очень усталым:

– Ты что, решила нарушать все правила?

Эвелин не выдержала и расхохоталась:

– А что, существуют какие-то правила? Извини, я не знала. Тебе следует прислать мне копию.

– Может быть, мы подождем с этим до утра?

– Нет. Я не могу ждать.

– Значит, ты приехала в Лондон только для того, чтобы поговорить со мной о Монике?

– Нет, – отрезала Эвелин и бросила через стол конверт в сторону Дэвида. – Это пришло в Грейт-Ло. Адрес на обороте. Читай.

– Письмо от какой-нибудь оставленной любовницы?

– Прочти, сам узнаешь.

Дэвид протянул руку и взял конверт. Количество иностранных марок удивило его. Письмо было отправлено из Италии. Он читал – быстро, прыгая по строчкам, – и лицо мрачнело с каждой секундой. Молча положив лист бумаги на стол, он даже не взглянул на жену.

– Это правда? – быстро спросила Эвелин. Дэвид поднес виски к губам:

– Что правда?

– Ребенок? Он твой?

– Возможно.

– Возможно?

Дэвид сделал еще один глоток.

– Да. Возможно.

Эвелин вскочила и подошла к окну.

– Дэвид, не увиливай. Я могу вынести многое, но твое двуличие меня бесит.

Одним рывком она раздвинула тяжелые шторы, повернулась и посмотрела на мужа. Эвелин выглядела совершенно спокойной. Дэвиду почудилось, будто промозглый лондонский туман ворвался в комнату.

– Если ребенок не твой, то зачем же ты тогда посылал все эти годы деньги?

– В знак благодарности. Во время войны они прятали меня от нацистов.

– А ты отплатил им тем, что сделал беременной их дочь, да?

Лицо Дэвида помрачнело.

– Мы говорим о вещах, которые Бог знает когда произошли.

– Знаю. Девочке уже 15 лет. И десять фунтов каждый месяц ты платил ей. Мог бы и побольше.

– В 1945 году это было все, что я мог себе позволить.

– Но сейчас-то ты богат.

– Нет. У меня просто богатая жена.

– В свидетельстве о рождении стоит твое имя?

– Думаю, что да.

– Ты платил им с 1945 года, значит, косвенно признал свое отцовство?

– Но я никогда не считал ее своей дочерью.

– Тогда кто же настоящий отец?

– Думаю, на это могла бы претендовать половина Италии.

– Что случилось с матерью?

– Умерла.

– Как?

– При родах.

– Сколько ей было?

– Восемнадцать.

– Значит, она умерла совсем девочкой, родив тебе ребенка? Простая деревенская босоножка, чья семья дала тебе кров, рискуя при этом собственной жизнью. И ты говоришь еще, что половина Италии могла бы быть отцом ребенка?

Впервые за весь вечер и за многие годы Дэвид Годболд почувствовал, что краснеет.

– Не будь сукой, Эвелин.

– Может быть, за столько лет я заслужила большего уважения?

– Это произошло в середине войны, задолго до того, как мы поженились. При чем здесь ты?

Эвелин начала медленно обходить письменный стол, поправляя платье на бедрах – жест, выдающий ее волнение:

– О твоем эгоизме я догадывалась давно, Дэвид. О твоей жестокости и безнравственности тоже знала. Но я никогда не думала, что ты способен удивить меня до такой степени.

Дэвид задышал чаще и побледнел. Говорить ему приходилось с трудом:

– Ты все сказала?

– Нет. Даже и не начинала еще. – С этими словами Эвелин постучала пальцем по конверту. – Как долго ты собирался держать все это в тайне?

– Это мое дело, и оно никого больше не касается.

– А если о твоем, как ты говоришь, деле узнает вся Флит-стрит[23]?

– Ради Бога! Ты говоришь так, будто я военный преступник. Да, у меня был роман с деревенской девочкой в 1944 году, она забеременела. Разве подобного не случалось с тысячами других парней в военной форме?

Эвелин медленно покачала головой.

– Не будь дураком, Дэвид. Вопрос не в том, что ты отец ребенка, а в том, что ты отвернулся от собственной дочери. Десятью фунтами ты собирался заткнуть рот ее семье, а это, как известно, намного меньше того, что ты тратишь на скачки и уж тем более – на любовниц. Вот в чем дело, Дэвид. И вот что может уничтожить тебя, как только пресса обо всем разнюхает.