Читать книгу 📗 "Битва свадеб - Тэлли Лиз"

– Хиллари здесь нет. – Энн втянула воздух и резко выдохнула. – У нее хватило здравого смысла не приехать.

– Но ведь она обещала! Хотела поддержать тебя. И Эмму!

Мелани стало больно от того, что сестра снова отказалась показаться на людях, но огорчение тут же сменилось злостью. Как можно быть такой себялюбивой? Да, Хилли стыдится своего вида, своей худобы, но неужели ради любви к племяннице – и к сестре тоже – нельзя вылезти из постели на несчастных пару-тройку часов?

– Мне не нужны сопровождающие. Я дождусь, пока Эмма откроет мой подарок, и сразу уйду. Твоя сестра не очень хорошо себя чувствовала, я сама предложила ей остаться дома.

– Она всегда себя не очень хорошо чувствует.

– С ней все в порядке, просто сегодня немного приболела. – Энн с вызовом приподняла бровь, словно заранее ожидая возражений.

Сэнди, подняв тарелки, вопросительно дернула головой в сторону все еще не занятого столика. Мелани кивнула, и подруга потихоньку исчезла со сцены. Теперь снова фокус на матушку…

Та стояла, словно солдат, готовый защищать крепость, – одна рука опущена и сжата в кулак, другая так крепко обхватила запотевший стакан, что побелели костяшки. На лице упрямое выражение, как всегда во время споров из-за Хиллари. Пытаясь замолчать неудобную проблему, Энн вечно делала вид, что с сестрой ничего страшного не происходит, просто она немного нервная. Это стремление всегда казаться сильной и ни на миг не выпускать ситуацию из-под контроля на деле лишь ухудшало ее. Мать, ведя себя в соответствии со своими представлениями о правильном, неизменно держалась с вежливо-гордой неприступностью, и это приносило больше вреда, чем пользы. Дурацкое самолюбие и упорное нежелание видеть уродливую правду под красивой оболочкой отчасти послужило и причиной смерти отца. Энн предпочитала винить Теннисон в том, что случилось с их семьей, однако и сама сыграла немалую роль в самоубийстве Альберта.

– Хиллари «прибаливает», – Мелани показала пальцами кавычки, – почти всю свою жизнь и не сможет поправиться, если будет потакать болезни… если ты будешь позволять ей это. Сегодня праздник Эммы, и Хиллари должна была прийти, пусть даже ненадолго.

Энн сурово взглянула на дочь.

– Твоей сестре лучше оставаться дома.

– Чтобы никто не видел, что она с собой сделала? Лишь бы не позорить семью?

Как Мелани ни уговаривала себя, она была глубоко уязвлена поведением сестры и злилась на мать за то, что та этому потворствует. Обе использовали состояние Хиллари как предлог, чтобы уклоняться от семейных обязательств. Мелани знала, что сестра ее любит, однако из-за того, как та поступала, чувствовала себя ненужной. Почему мать не понимает, что дело не столько в самом появлении на празднике, сколько в готовности пойти на жертвы, чтобы показать свою любовь?

Господи, как же задолбало вечно оставаться на втором плане! Во всем – на свадьбе, в собственной семье, в браке. Все вокруг слишком заняты собой и просто перестали тебя замечать. И вечно одни и те же отговорки…

– Довольно! Я отказываюсь обсуждать это здесь. Нашла место! – произнесла Энн с каменным лицом – результатом пластических операций и ожесточения, которое она носила как знак отличия. Гордая вдова и обремененная заботами мать, которая не позволит себе ни секунды слабости.

– Неважно, где это обсуждать. Ты пытаешься делать вид, что никакой проблемы нет. Иногда нужно уметь признавать, что у других есть свои слабости. Что люди совершают ошибки. Нужно уметь признавать, что…

На середине тирады Энн вдруг развернулась и зашагала прочь. Мелани, закрыв рот, уставилась ей вслед.

– Ну отлично, – прошипела она, втягивая воздух и выдыхая, чтобы успокоиться.

– Что-то случилось? – спросила Теннисон, возникая рядом.

Вечно она вылезает, где не нужно, как сорняк! Но хоть Теннисон за последние недели и вымотала Мелани всю душу, хорошо все же, что рядом оказался кто-то, способный понять, насколько невыносимой может быть матушка.

– Хиллари. И мать.

– Я слышала, что у Хилли последнее время дела неважно… – Рука Теннисон неосознанно коснулась спины Мелани. – Ну, что она по-прежнему не может победить булимию. Собиралась как-нибудь ее навестить… Ты ведь знаешь, я всегда ее любила. Она прекрасный человек.

– Да, верно.

Голос Мелани смягчился. И правда, в школьные годы Теннисон часто обращалась к Хиллари, чтобы та помогла с прической, посмотрела, ровно ли легла подводка для глаз, или просто приходила посплетничать о знакомых девчонках постарше. Так что забота была искренней.

– К ней можно? Она достаточно хорошо себя чувствует?

– Не знаю. Мать вечно скрытничает.

Мелани тут же пожалела о своих словах. Это было как раньше времени сорвать бинт с раны, которая сразу обильно закровоточила. Ожили воспоминания о том, как Теннисон однажды уже узнала их секрет и использовала его против Мелани. О травме, по-прежнему отравлявшей ее семью, как источающая яд опухоль. Пусть мать и отказывалась признать, что та никуда не делась и нуждается в лечении.

– Все что-то скрывают, – проговорила Теннисон. В ее голосе звучало… пожалуй, раскаяние.

– Наверное…

– Я имею в виду, что у всех здесь есть что-то такое, о чем не стоит знать остальным. Тяжесть на душе, морщинки, сумасшедшие дядюшки… У каждого свой скелет в шкафу.

Вся ее дерзкая самоуверенность вдруг куда-то улетучилась. Рядом стояла женщина, наверняка знававшая трудные времена и усвоившая – если прятать что-то глубоко в душе, постепенно это разъест тебя изнутри, оставив лишь пустой остов. Что скрывала она сама? Какую боль носила в себе? Раньше Мелани не приходило в голову, что у неуязвимой Теннисон могут быть свои глубокие шрамы и незатянувшиеся раны. Ненависть мешала увидеть человеческое в бывшей подруге. Сейчас она не воспринималась как особа, ввалившаяся в чужой дом в темных очках, на каблуках-шпильках и с собакой в сумочке; рядом стояла та, прежняя Теннисон. Кажется, если прищуриться, можно было разглядеть даже веснушки, которые она ненавидела, и шрам возле брови, оставшийся после падения с велосипеда.

– Ну, наши семейные тайны всегда ревностно охраняла матушка…

На секунду обе замолчали. Вокруг творилась невероятная кутерьма – раздавался смех, звенели бокалы, жонглеры подкидывали разные предметы, и посреди всего этого покачивалась на воде забытая гондола. Однако двух женщин на краткий миг отвлекло нечто более глубокое – с чем, возможно, и не стоило заигрывать. Нечто, подбитое раскаянием и окаймленное незнанием, что делать дальше. Все равно что стоять на скале над водой, решая – то ли шагнуть вперед, навстречу опасности и адреналину… то ли развернуться и начать карабкаться вниз, потому что прыжок грозит гибелью.

Наконец Теннисон очнулась от внезапной задумчивости и просияла улыбкой.

– Кстати, тут моя мама и Бронте. Они хотели с тобой поздороваться. Если ты не против, разумеется.

– Нет, конечно. Сейчас только возьму что-нибудь выпить…

Мелани подхватила еще один коктейль у проходившего рядом официанта и направилась в сторону тента, под которым сидели родные Теннисон.

Через пятнадцать минут, когда Бронте, похрюкивая от смеха, вспоминала, как Теннисон и Мелани учились водить на старом «Мустанге» Хитклиффа, вперед выступил Марк Мэллоу и постучал вилкой по бокалу, привлекая внимание.

– Приветствую всех собравшихся! Добро пожаловать на праздничную вечеринку с подарками для Эммы и Эндрю! Надеюсь, гости довольны едой, напитками и развлекательной программой? – Марк несколько экстравагантным, театральным жестом обвел все вокруг.

Все закивали – кому же не понравятся фаршированные королевские креветки и рулетики с рагу из лангустов? Или элитный алкоголь на халяву? Или мимы… Ну, последних как раз многие недолюбливают, Мелани в том числе. Она только из-за этого и не кивнула.

– Как вы знаете, Теннисон вложила свою любовь в эту вечеринку в честь грядущего бракосочетания своего единственного сына, которое состоится в августе. И теперь хочет преподнести счастливой паре совершенно особенный подарок.