Читать книгу 📗 "Звенья и зёрна - Ковальджи Кирилл Владимирович"
* * *
Пускай твердит писучий —
 без строчки, мол, ни дня,
 но лозунг есть получше:
 ни строчки без огня!
 На улице
Так на нее посмотрел,
       что она, как во сне, полетела.
 Так воспарила она,
       что за нею и он полетел.
 Где они? Господи, там,
       где ни тяжести нет, ни предела,
 над мешаниной машин и толпящихся тел.
 * * *
Выпила снова с утра?
       Сплетники пусть позабавятся.
 Те же — и ум, и талант;
       имя ее в чести.
 Те же манеры и голос, но бремя бывшей красавицы,
 кинозвезды и прелестницы
       все тяжелее нести…
 * * *
Бабник циником стал, сквернословом.
 А за что ненавидит он баб?
 А за то:
             с каждой женщиной новой
 он по-прежнему слаб.
 * * *
Говоришь, скучала? Но ни разу
 ты меня не видела во сне…
 * * *
Мне приснилась тоска по тебе.
 * * *
Это осень за моим окном,
 небеса с березкой молодою:
 белое
          и нежно-золотое
 на — как детство — чисто-голубом…
 * * *
Неизбежно перед нами,
 коль мы сильно влюблены,
 мухи топают слонами,
 вьются мухами слоны!
 * * *
Я счастлив вот уже два года.
 Но сколько этот может продолжаться?
 Мне страшно.
 * * *
Красота приучила тебя
       к обороне —
 нелегко быть приманкой
       и жить напоказ,
 но в опасном кругу
       и в негласной погоне
 презираешь того,
       кто заране поверил в отказ.
 * * *
Влюбленность — карнавал,
 любовь — девятый вал,
 от шепота — обвал
 и сотворенье
                     гор!..
 * * *
Делается счастье, как вино.
 Потому оно сначала бродит,
 Но в подвалах памяти доходит,
 Там, где одиноко и темно.
 * * *
Никогда художником я не был,
 но тоску бы кистью написал:
 море неподвижное, как небо,
 и повиснувшие паруса…
 * * *
И часы труда
       и в тихий час ночной,
 усталым вечером
       и на рассвете
 мне грустно потому,
       что нет тебя со мной,
 я счастлив потому,
       что ты живешь на свете.
 * * *
На перроне дальнего вокзала
 Говорила, мучась и любя,
 Те слова, что ты мне не сказала,
 Те, что ждал я только от тебя…
 
Сон
— Что ты наделал! — всплеснула руками.
 Действительно, я уронил календарь
 и листки рассыпались по полу.
 — Видишь, праздников нету совсем! —
 сказала она и заплакала.
 Я листки подобрал, и действительно —
 одни только черные числа…
 Стою виноватый
 среди листопада.
 «С покаянной улыбкой…»
* * *
С покаянной улыбкой
 он протянул ей гвоздику,
 а она отдернула руку,
 как от черной змеи.
 С виноватой ужимкой
 он открыл ей свою незажившую рану,
 а она закричала:
 — Этот красный цветок
 ты припас для другой!
 Он сказал:
 — Обернись,
 вот наш дом,
 где полжизни мы прожили вместе! —
 А она застонала:
 — Застенок,
 и на окнах решетки.
 — Нет, — сказал он, — двери открыты
 и окна до блеска промыты тобой
 и распахнуты…
 — Боже мой! — содрогнулась она, —
 какие окна и двери
 на пепелище?
 И тогда он увидел дым,
 горький дым
 и свою искаженную тень на развалинах,
 а она увидела дом,
 уцелевший дом
 среди миров, по ветру развеянных,
 и молчанье прошло между мужчиной и женщиной,
 прошло, и вернулось,
 и еще раз прошло между ними,
 а потом — от нее к нему
 и к ней от него…
 «Все началось с разлуки и смятенья…»
* * *
Все началось с разлуки и смятенья:
 почувствовав, что больше не могу
 терпеть, молчать, я передал тоску
 стихотворенью, а стихотворенье,
 которое на славу удалось,
 тоску, как эстафету, передало
 через года, и ты затосковала,
 а я забыл, откуда что взялось…