Читать книгу 📗 "Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Щапова-де Карли Елена"

— Хочу, но у меня нет туфель.

— Выбери мои, какие хочешь.

И она убежала, оставив меня все с тем же прохладным поцелуем на губах.

Вечером я надела шелковое лиловое платье. Выбрала у Пат лакированные туфли. Посмотрев на себя в зеркало, осталась очень довольна.

— Елена, тебя к телефону, — прокричала снизу Бетти.

Звонила Катрин.

— Нет, сегодня я не могу, я занята.

— Ты теперь все время занята, у тебя что, новый роман?

— Да.

— О! О-очень интересно. Могу спросить, с кем:

— Не твое дело.

И я повесила трубку. По лестнице поднималась Бетти.

— Елена, ты потрясающе выглядишь. Мой Бог, куда ты идешь?

Я не любила Бетти, но все-таки я жила в ее доме, и приходилось быть вежливой.

— С Пат на обед. Будет также какой-то французский режиссер.

— О, это Жан-Клод. Обязательно постарайся ему понравиться. В кинобизнесе он многое может и знает всех.

Я обещала.

Вообще я чувствовала себя здесь, как бедная родственница, взятая из милости, но с той лишь разницей, что ничьей родственницей я не была.

Пат играла примадонну. Возможно, кто-то однажды сказал, что она похожа на Josephin Baker. С тех пор она вошла в роль, и ей это удавалось с непринужденной легкостью. Она жаловалась, почему ее сейчас никто не снимает в ресторане: «Где эти дураки фотографы и журналисты? Когда надо, — их никогда нет». Она пробовала петь слабеньким голосом, но с хорошим слухом и, наконец, шлепнула белым куском торта в гомосексуальную рожу молоденького французика, «важного» продюсера. Он ей ответил тем же, и началась кремовая потасовка.

Я сидела рядом с англичанкой, тоже моделью, которая долго косилась на меня и, наконец, начала говорить, что самая белая кожа — у англичанок. Все запротестовали и сказали, что у меня — белее. Она схватила мою руку и сравнила кожу не внешней, а внутренней стороной. Моя оказалась значительно белее (еще бы, я не была на море почти полтора года).

После обеда все поехали в дом к англичанке, где она жила со своим красивым молодым любовником и сыном.

Сын был белокурое божество. Квартира на Парк авеню, обставленная с хорошим вкусом. Пили шампанское и курили марихуану. Был предложен кокаин, но все отказались. Может быть, из-за меня. Я здесь была новенькой, и вид у меня был слишком невинный. Жан-Клод тихо злился.

— Какие хорошенькие туфельки, — с явной издевкой сказал он мне и слегка приподнял мою ногу.

— Да, очень милые, — ответила я, — они принадлежат Пат.

Он это прекрасно знал, но не думал, что я это скажу.

Было около четырех часов утра, и все полудремали на огромных подушках, но почему-то никто не расходился. Наконец я не выдержала и сказала, что хочу ехать домой. Пат сразу же вскочила, от ее искусственной дремоты не осталось и духа. В такси я понимала, что, если я смогу добраться до постели, то это будет самый прекрасный сон в моей жизни. Как сквозь туман, я слышала перебранку между Пат и Жан-Клодом: он заставлял ее ехать к нему, — она отказывалась. Когда мы подъехали к нашему дому, я попыталась быстро захлопнуть за собой дверь машины. Но не тут-то было, Пат последовала за мной, а Жан-Клод кинулся вслед за ней:

— Проклятый дайк [35] — и еще какие-то проклятья, которых я не поняла.

Пат была свежа и весела, как будто не было четырех часов утра, и как будто она не работала весь день и не курила марихуану. Может быть, она втихаря от меня нюхала кокаин. Не знаю. Знаю только, что эту ночь я с позором проиграла.

Пат прыгнула ко мне в постель. Я же бормотала, что умираю, как хочу спать. Энергии на сей раз у меня не было никакой. После долгих усилий она получила мой оргазм. Я же ничего не могла ей дать, кроме потустороннего «спокойной ночи». Это была наша последняя ночь. Пат никогда мне этого не простила. Мне было ужасно стыдно, я чувствовала комплекс неполноценности. Я знала стихи Пушкина, но негритянской крови во мне не было.

Пат соблазнила меня и бросила. Я переживала и страдала. Я была здорово влюблена. Мы продолжали спать вместе, в одной комнате, но теперь Пат уже приходила, когда я спала. Или вовсе не приходила. Из гордости я не лезла к ней с любовью, но, когда на очередном показе мод мы стояли голые в одних трусиках, и я попробовала легко поцеловать ее в плечо, она отшатнулась. Она сказала, что теперь мы только друзья. На показе я перепутала все фигуры и чувствовала себя уничтоженной. Ночью я писала ей стихи и ждала, но она не пришла.

Розовый нежный грецкий орех. Красная ямка, куриное филе. Что она знает, кроме журнальных поз и имен фотографов?! — Ничего.

Год спустя, когда я приехала из Парижа и случайно встретила ее в приемной одного дизайнера, она проявила внешнюю радость. Я показала ей свой портфолио, весь заполненный журнальными публикациями. Она не могла скрыть неудовольствия.

— Ты все еще пишешь стихи?

— Да, иногда.

— Пиши, ты прекрасный поэт. Я помню, что ты мне рассказывала о песке.

И она с театральной нежностью Дездемоны сложила свои ладони.

— Между вами и вашими друзьями существует стена?

— Стена — нет, но дверь существует.

У человека — два полушария мозга. Левое готовится к жизни, правое — к смерти. «Пиши стихи и не философствуй», — скажет художник. И писатель с ним согласится. Юдин — мой любовник в настоящем, другой — в прошлом. Может быть, в душе они не очень любят друг друга, но особой самцовой ненависти между ними нет. Они симпатизируют друг другу и с уверенностью сходятся в одном мнении: женщина не должна философствовать.

У Золи — парти. При этом хочется прибавить: у Медведевых — драка, у Семеновых — пьянка. Никаких, конечно, Медведевых и Семеновых нет, из русских я одна. И чешский режиссер Милош, и чешский сценарист Иван, по которому умирает Бетти. Но умирает только она, а он — отнюдь нет и даже, напротив, относится к ней прохладно. Впрочем, спит с ней. Как-то раз я с ним столкнулась, и был он в полосатой пижаме. Принц, да и только.

У Золи — парти. Все самые красивые и знаменитые модели приглашены. Из знаменитостей — Джек Николсон, который сидит рядом со мной за столом. Но я этого не знаю, поэтому говорю какой-то старой накрашенной блондинке:

— Этот парень выглядит точно, как Джек Николсон.