Читать книгу 📗 "Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений"

Я научаюсь любить
Одиночества злые минуты:
Рвутся, как сладкая нить,
Все мирские ненужные путы;

В сердце же вдруг напряглись,
Словно стройные струны созвучий,
Вдаль протянулись и ввысь
К отдаленному – связью певучей.

Ты не один, не один
И для радости брошен безлюдью:
Сколько душевных глубин
Ты коснешься горячею грудью!

К боли ль польются твои
До услады страдальные звуки, –
Скажут отзвучий рои:
В одиночестве нету разлуки!

Радостью Люлли и Куперена
Встречен был белеющий рассвет –
Засверкала искристая пена
По волнам первоначальных лет.

И душа моя помолодела,
Позабыла о добре и зле,
Юной силой заиграло тело
На весенней благостной земле.

Гайден, Гендель, Вебер зазвучали
В свете обновившегося дня –
Строгим, чистым, светлым, как вначале,
Поглядело небо на меня.

Понял я, что стройными хвалами
Ты раскрылась, духа не тая,
И в живом нерукотворном храме
Разлилась волной мольба твоя.

И горький вкус во рту, и голова кружится,
И расслабление по телу разлилось,
И трепыхается подстреленная птица
В груди стеснившейся, что день пронзила ночь.

Целительница-ночь раскроет крылья духа,
И пламенный покров развеется как дым –
И слышно явственно таившееся глухо,
Крепя живую грудь дыханьем молодым.

В полусознании кружения дневного
Я, словно в немощном докучном полусне,
Давно знакомое слежу опять и снова,
И сквозь толпу теней ты недоступна мне.

Водительница-ночь как бы родного края
Предел возлюбленный раскроет предо мной –
И постижима ты, и, на тебя взирая,
С тобой лицом к лицу я на тропе земной.

Ничего-то я не знаю!
Что со мной? Скажите мне:
Или сказочному краю
Верен я по старине?

Ах, как радостно, как славно!
Помню, в юности моей
Было – словно бы недавно –
Много светлых вешних дней.

И теперь в окно мне странно
Луч веселый поглядел,
На мороз я вышел рано, –
Снег и ал, и синь, и бел!

Что же это, в самом деле?
Солнце жарко, холод лют,
Золотистые капели
Слезы смеха с крыши льют.

И пушистые сугробы,
Щуря искрящийся взгляд, –
«Отогреть бы нам кого бы? —
Благодушно говорят:

– Но, мороз, не тронь, не балуй,
Проходи-ка стороной».
Этак я могу, пожалуй,
Полюбить и свет дневной!

Не пойму, какою силой
Эта зимняя весна
Стала вновь желанной, милой,
Как в былые времена.

А поймешь, так закружится
Как от сказки голова.
Этак долго ль с толку сбиться,
Перепутать все слова?

Тебя я безвольно несу
Не всё ли, чем сам я владею, –
Видений живую красу
И песню с тоскою моею?

Хотел я поведать тебе
В унылом и горьком запеве
О нищенской жалкой судьбе,
О горе, о злобе, о гневе.

Но ты улыбаешься мне –
И в тихом твоем обаянье
Шепчу: «Это было во сне.
Меня разбудило сиянье».

Как после разлуки
Глаза не напьются глазами
И жаркие руки
К рукам простираются сами,

Живыми ночами
Так ныне с одной тишиною
Встречаюсь с речами
И думой одною родною.

И солнце со мною
Застанет ее – и согрета
Певучей волною
Весеннего раннего света, –

Как песня, пропета
В едином ликующем звуке,
И сердца поэта
Касаются милые руки.

Ах, как мог бы быть мир хорош
И как я любил его когда-то!
Я помню: в полях зацветала рожь,
А вдали догорала полоса заката.

Глубоко впивал я усталый дух,
Взором плавая в ласковых просторах,
И дышала земля, молилась вслух,
И я слышал пенье, лепет и шорох.

Теперь мечусь в четырех стенах,
Ни земли, ни неба не знаю, не чую.
И только в моих неисходных снах,
Друг мой, тебя я жду, благую.

И вот проходишь ты наяву,
И коснешься меня, и тебе я внемлю,
Небом милым как когда-то плыву,
Вдыхаю цветущую, певучую землю.

Как огласится бор взывающей зегзицей,
Не Ярославною ль, княгиней белолицей,
В Путивле плачущей, невольная мечта
Животворительно и грустно занята?
«Ах, полечу, – речет, – зегзицей по Дунаю,
Рукав бобровый свой в Каяле искупаю,
Омою князю кровь его глубоких ран
На теле доблестном…» Когда же осиян
Передвечерний лес прохладным тихим светом
И влажен и душист, уж полный близким летом,
А песня иволги над ясной тишиной
Прольется полною и стройною волной,
Всей женской бодрою и радостною силой,
Исконной прелестью, улыбчивой и милой, –
Твой просветленный лик всё ярче и родней
Встает над памятью первоначальных дней.

Завспоминаешься и до того
Ты можешь иногда довсноминаться,
Чего и быть, пожалуй, не могло бы,
Но что тебе окажется дороже
Всего, что в жизни грезилось тебе.
И, может быть, нельзя коснуться близко
Другой души, пока не разделил
Ее воспоминаний и не стали
Они твоими.
Пламенный Египет,
Недвижный властелин пустыни мира.
Пустых ночей чернеющая синь.
Огромные неистовые звезды
Прорезывают мглу тысячелетий.
А в этой мгле – непостижимый Сфинкс.

Согбенные ровесники вселенной
Сидят недвижно. Белые бурнусы
И бронзовые лица видны ясно
В неизъяснимом свете. И молитва
Слышна без слов.
И сердце бьется, бьется –
Твое или мое? Всё это было
Там, в вечности. Я вспомнил. Помнишь ты?

Души твоей заветные преданья,
Живую речь твою
С отрадою глубокого дыханья
Самозабвенно пью.

Как ты светла! И как непостижимо
Раскрытое твое
В видениях, как бы текущих мимо,
Иное бытие.

Но я ловлю в их радужном движенье
Незримые черты –
И, чудится, всё ближе выраженье
Их полной красоты.

Одно, одно живое полуслово,
И восстают в тиши
За краем край таинственно-былого
Скиталицы-души.

Так — лишь возьми смычок и скрипку в руки:
Поет одна струна;
Прислушайся: она в едином звуке
Надзвучьями полна.

Душа устала,
А сна всё нет –
И долгих лет
Таких немало.

О, жизни жало!
И яд, и мед –
Всё изначала
Во мне поет.

Но и полет
Слагает крылья
Во мгле тенет
Меж злого былья.

И нет обилья,
Разгулья слов,
Услад усилья
И силы снов.

Мне мир не нов;
В нем нет отзвучий
На страстный зов
Мечты певучей.

И пыл летучий
Поник во мгле
Под низкой тучей
На злой земле.

О, пусть во зле
И в одичанье,
Как угль в золе,
Горит молчанье.

В нем величанье
Тебе, тебе.
Земли вещанье
К иной судьбе.

В одной мольбе
Всё сердце сжало –
Не о себе, –
О, жизни жало!

О, изначала
Поющий бред!
А сна всё нет…
Душа устала…