Читать книгу 📗 "Антология - Поэзия Африки"

Повремени, Море,
еще подожди малость,
повремени малость,
Ветер, таящий бурю,

надо копить ярость
здесь, в полосе прибрежной,
быть всегда наготове,
ждать, когда час настанет.

Ярость ваша понятна,
гнев ваш мы понимаем,
но, чтоб добиться воли,
надо иметь терпенье.

Когда же команда грянет —
ночь для них станет ядом,
любая звезда — снарядом,
нацеленным прямо в сердце.

(Тогда, пожалуйста, Море,
выйди из берегов —
ну, что тебе стоит, Море!
Тогда, пожалуйста, Ветер,
смети их с лица земли —
ну, что тебе стоит, Ветер!)
Тогда уж португальцам,
в ад попавшим,
захочется спастись,
да будет поздно.

В ночи, что зыблется без звезд и без луны,
я слышу голос. Он растет из глубины,
в той стороне, что неизвестна мне,
неведома…

В порту у человека одинокого
спрошу: «Что там за крик — пустынный и протяжный —
доносится из бездны ночи влажной?
Не так ли мать зовет, зовет далекого
бродягу в гавани?»

«То голос моря, то шумит прибой.
…Корабль ушел в назначенное плаванье
и взять не захотел меня с собой».

В ночи струистой, в тьме необозримой
идет корабль — собрат пустыни сонной,
и на волне дробимой
качается, как месяц отраженный.

Спрошу у человека меж водою
и небом, бредящего далями матроса, —
и вздрогнет он от моего вопроса:

«Что там за крик — пустынный и протяжный —
проносится над ночи пустотою,
как трепет ветра в заросли густой?»
«То голос порта, то зовет прибой.
…На рейде старом, рейде захолустном
мне вслед она платком махала грустным:
я взять не захотел ее с собой…»

Солнечным утром,
о, как хорош проплывающий мимо,
в синее-синее море плывущий — в ровном порыве парус раздутый,
вьющий и вьющий по водам узоры, без веера пены, легко, без нажима…
Ах, только это! Над истинным морем подлинный парус
машет и машет кому-то в безгранье, как белый платок расставанья,
а живописец-ветер легкой рукою
на великаньем холсте простора с тайной тоскою
кресты перепутий морских набрасывает на память,
как мастер, сосланный за горизонт, на затерянный остров изгнанья…

(Истории так часто повторяются…)
Моменты — те же двери на шарнирах,
вертящиеся вечно и привычно:
то отворяются, то затворяются,
но кто в них проникает — безразлично…
(Открыты царственно развилки мира
для тех, кто нм с улыбкой покоряется.)

Был миг. Он за руку схватил меня когда-то
и бросил —
оглушенного, ненужного,
как бы наемного, но безоружного
и безнадзорного солдата
в необъяснимый бой, где только сил растрата.
Был миг, который
мне дал предвиденье картин грядущих,
больших и малых, —
я угадал их,
и сделал шаг вперед под их влияньем,
покорный будущего настояньям,
и снова сделал шаг под торопящим взором
событий ждущих…
Был миг. Он мне открыл пейзажей вереницы,
а для истории — ни уголка страницы.
(Он только приоткрыл историю. Потом,
не дав ей вырваться, прикрыл другим листом,
и много мертвых тел осталось на дороге.
Вот — странных тех побед бесславные итоги…)

Поэт, едва-едва проснувшийся во мне!
Дорожный твой мешок до верха полон ныне:
в нем — тяжесть некогда отринутых минут,
груз жестов, прерванных сквозь сон, на половине…
Бедняга, ты бредешь без цели,
наугад,
петляя, путаясь в лохмотьях той одежды,
подобранной с дорог,
которую сносил,
хоть вовсе не носил, да и не видел прежде…

За этой сменой волн, которым ни конца, ни остановки,
за этим горизонтом неизменным,
на этой белой полоске в синем море
(в шторма и в бури — серой),
оставленной винтами устремленных
вперед, неугомонных кораблей…
(Мечты бегут, как волны, над ироничной бездною-химерой;
в рассвет прекрасной жизни и, может быть, уже в дорогу к ней,
подхлестнутые верой…),
…есть голоса иные,
глаза, вместившие иные виды света,
безумием цивилизаций рожденные, нервные токи,
которым Атлантику не пересечь и, к нам не прорвавшись, остыть;
есть человек в толпе, и есть широкий
размах континентов —
и волнореза песне волнующей — их не достичь…

Там есть, о братья, борьба любая
для всякого, в ком бороться жажда,
и есть экран, на котором чувства твои отразятся в оттенке каждом:
поезд — сталь, что кусает сталь, рев городов над молчаньем полей;
в ошеломительной вышине — самолет бурящий, сверлящий даль,
бессонными светляками глаз вращая во тьме ночей;
тщеславные мультимиллионеры, —
всех представимых вещей короли,
что свет затопили без толку и меры
рекламой прекрасного в нынешнем веке; что подожгли
твой нищенский взор, пожирающий запоздалые,
отсталые газеты и журналы,
где блестят кинозвезды надменные, вожделенные,
невесомые, словно обожествленный картон.
А за всем этим — стужа, бон-тон,
дно, клоака, бессильная злоба,
преступленье, позор, мотовство,
вихрь отчаянной схватки…
— А здесь? Ну а здесь — ничего.
Здесь — покорность. И каждый, не зная пути своего,
выбирает его без разбора, в слепом беспорядке…

За этой сменой волн, бегущих без конца и остановки,
я знаю, есть дороги для поступи героев,
и руки добрые, что машут, провожая, благословляя
людей великой грезы, шагающих по следу пророков, гениев необычайных…
Там есть борьба, которой ты не знаешь,
но рвешься к ней конем, привязанным весь день у пешеходной
дороги, по которой бредет толпа видений, надежд и обещаний,
порой неуловимо оживляя
пейзаж холодный…

И молча
ты слушаешь, как ветер в скалах бродит, поет за их грядою,
следишь за сменой волн, бегущих без конца и остановки,
за этим горизонтом постоянным,
за белой полосою, оставленной винтами судов ушедших,
как будто за мечтою беспредельной,
где гаснут последние гримасы иронии бесчинной,
и на краю туманном
ты видишь контур корабля, который не взял тебя с собою.

За руки взявшись, шагать нам рядом повсюду.
Правда, на крыльях тревог я уноситься буду,
и ты подумаешь: я забыл улыбку твою колдовскую.
«Кто уезжает — увозит сердечные муки».
Храни же тоску пути и разлуки,
умножь ее, вновь тоскуя…

Я иду туда, куда уводит
эта жгучая меня тревога,
ты передо мной всегда стоишь незримо,
как свеча обета, —
вечно рядом где-то,
вечно негасима…

…Я же земля, по которой ступаешь ты,
воздух, которым ты дышишь мгновенье любое,
ветер, что ночь напролет у дверей твоих стонет,
вещи, цвета, явленья, что видишь ты,
даже воспоминанье твое — мимолетная тень мечты
от шороха ветви, когда она засохший листок уронит…
Ах! Невесомое таинство долгих Часов над волной!
Даль бесконечных Часов, где теряюсь я неизбежно!
Не так велико Пространство, мой друг, между тобой и мной,
по Время — безбрежно…

Укачай меня, грусть о побережьях,
о неведомых еще и пустынных,
но которых прекрасней и желанней
не встречал я в скитаниях прежних,
о прибрежьях, дивных, как виденья каравелл старинных…

Укачай меня, грусть (и чтобы на прощанье
об ее движеньях мне мечтать печальных,
о последних минутах расставанья),
хоть бы и с надеждой так же я расстался, —
ибо храм любви, воздвигнутый так страстно,
может и обрушиться без звука.
…Не разлука для Любви — пространство.
Время — вот разлука…

Недолгий обман переменчивых судеб,
рассеянных в мире, —
вы, кого поджидает Время,
дремлющее под покрывалом пространства!
О, если бы, если бы реяли вы,
как птицы в эфире,
дыша их вечной весною!
(Коротка твоя жизнь, моряк,
но ведь терпкость ее — сильнее.)
О, если бы расстоянье, моряк, было, как Время, свободно!
Не верь ты, не верь, будто даль над Временем властна:
лжет и обманывает дорога призрачно-вечной длиною!
Любовь, моряк, забывает Время, когда ей только угодно,
но Время не забывает Любви, помнит о ней всечасно…