Читать книгу 📗 "Польский вопрос - Жданов Лев Григорьевич"

Этот случай представился.

Шло большое ученье. Рота Габбе, входящая в батальон Верпаховского, проделывала упражнения, как и другие роты.

Верпаховский особенно обращал внимание на эту роту, ястребом носясь кругом.

— На краул! — раздалась команда.

Звякнули ружья… Один солдатик роты Габбе из правофланговых сделал темп не враз с другими товарищами. Багровый от злости, подскочил Верпаховский:

— Эт-та что, такой-сякой?! Как делаешь приемы? Где твой темп?.. Мне за вас отвечать, за мерзавцев?.. Не учат вас ничему ваши ротные, а я отвечай!.. Ах ты…

Истощив брань, Верпаховский крикнул двум соседям омертвелого солдатика:

— Бей его тесаками! Будет знать вперед, сучий сын!..

Блеснули на солнце тяжелые тесаки, тупо прозвучал удар, вырвался полузаглушенный стон у солдатика:

— У-ух…

Вторая гренадерская рота Пущина училась тут же, недалеко. Противник телесных наказаний, особенно таких жестоких, Пущин возмутился еще и за своего друга Габбе, которому косвенно нанес оскорбление Верпаховский.

Трепеща внутренней мелкой зыбью, бледный до синевы, но спокойный на вид, выдвинулся немного вперед Пущин и, грозя кулаком по направлению Верпаховского, громко прокричал:

— Я тебя, сукина сына… я тебя, шута горохового, проучу… Я тебе, картежник, покажу, кто ты…

Все застыли.

Верпаховский побледнел. Будь он умнее, следовало бы сейчас промолчать, сделать вид, что ничего не расслышал. Но Верпаховский только того и ждал, словно нарочно вызвал эту вспышку. Дав шпоры коню, он поскакал ко взбешенному Пущину.

— Вы это к кому обращались, капитан?

— К вам, капитан!

— К-к… как?.. ко мне? — опешив от такой прямоты, мог только выдавить из горла Верпаховский. — Ну хорошо… Я… Хорошо!.. Сейчас же доложу… донесу!..

— Ступай… доноси…

Новое крылатое словцо вырвалось у Пущина. Но Верпаховский уже ускакал.

Доклад был сделан в тот же день.

Цесаревич очень опечалился. Скандал разыгрался при посторонней публике. Но еще более неприятностей грозило впереди, если придется пустить доклад по начальству. Надо будет наказать Пущина, и наказать довольно тяжко, ввиду грубого нарушения военной дисциплины.

— Позови ко мне Пущина! — приказал он Куруте.

Ожидая взрыва, готовый отразить его, хотя бы пришлось потом сильно поплатиться за это, решительный, мрачный явился вечером в Бельведер Пущин.

К его удивлению, цесаревич принял гостя в кабинете, одетый в свой любимый белый китель. Все это было знаком расположения; доказательством, что Константин видит в госте сейчас своего товарища, а не подчиненного.

И заговорил он обычным ласковым тоном:

— Здравствуй! Садись подле меня, Николай Николаевич, и выслушай меня! Дело очень скверное. Сам понимаешь: придется пустить дон… доклад Верпаховского по начальству, тогда уж я ничего не смогу сам поделать, хотя бы и хотел… Я тебя люблю, ты знаешь… Но, брат, государь шутить не охотник в таких случаях… Что Тебе была за охота при всех, при чужой публике связаться с этим… Верпаховским?..

— Ваше высочество, должен вам доложить, что он, этот…

— Постой, помолчи… Сам знаю разницу между тобою и этим человечком. Но дело от того не легче. Во фронте оскорбление батальонного командира… Ну, словом, что толковать… Кончится скверно… И я прошу тебя… слышишь, Пущин: прошу! Ступай ты к нему… Кончи миром с этим… хреном! Кончи, как там сам хочешь… и как он захочет. Но чтобы дело закончено было тихо… Чтобы он взял свой рапорт назад. А до тех пор ходу не будет дано… Слышал?

— Слышал, ваше высочество…

— Сделаешь?..

— Постараюсь, ваше высочество…

— Ну вот хорошо, молодец! Не люблю я этих дрязг… Да и за тебя обидно. Прощай.

Вернувшись к себе в упраздненный католический монастырь, где стояли гренадерские роты и были отведены квартиры для офицеров, Пущин долго молча шагал по двум комнатам, составляющим его жилище…

Так до рассвета прошагал он, не коснувшись подушки головой…

С исхудалым, осунувшимся от внутренней борьбы и муки лицом явился к Верпаховскому на другой день Пущин:

— Я бы хотел… кончить как-нибудь… миром все, что произошло между нами, капитан. Чего вы потребуете от меня для этого? Дуэль? Извинение при всех? Что вам угодно?..

— Зачем это? Не надо… проще дело обойдется, — едва сдерживая злорадство, весь надутый от чувства удовлетворенной гордости, проговорил Верпаховский, — просто напишите мне письмецо… Мол, "я, такой-то… все бранные слова… произнесенные… и т. д. там-то… относил вовсе не к лицу… ну, там, как там?., почитаемого… либо досточтимого… имярек…" И подпись ваша… Вот и все-с… И мир… И забыто дело-с…

Говорит, а Пущин и дослушать не хочет. Встал, взял шляпу:

— Этого именно я сделать не могу! Взять обратно сказанное можно. Но после моего объявления вам… все слышали… И писать, что я говорил не вам? Кому же? Что же я? Безумный?.. Да и кто поверит? Пустое-с… Все, что желаете… но это…

— Именно это-с… Только это-с… и больше-с… ниче-го-с, господин капитан Пущин. Да-с.

— Это… нет… не могу…

И Пущин быстро вышел от глумливого, торжествующего Верпаховского.

Снова позвал цесаревич Пущина. Но принял уже его официально, в мундире. Тут и Курута, и Кривцев.

— Капитан Пущин, — резко обратился к нему цесаревич, — я… я просил вас вчера кончить с капитаном Верпаховским дело миром… Вы не пожелали…

— Но он, ваше высочес…

— Молчать, когда я говорю… Я знаю, что он предложил… Что вы еще можете сказать? А?

— Ваше высочество, он не купит себе моей запиской чести… Кто ему поверит? Все слышали. Весь город знает. Как я солгу на себя?..

— Без разговоров. Он старший чином… Вы так тяжко оскорбили… какие тут разговоры, а? Якобинство все… Я вам покажу… я…

Бледный до синевы сначала стоял Пущин. Но понемногу кровь стала заливать ему лицо. От обиды и стыда, возмущенный необычным окриком, он стал терять самообладание. Своими темными расширенными глазами он так и впился в горящие глаза Константина, как глядит порою укротитель на разъярившегося зверя.

— Я вас всех подберу… тебя… тебя в особенности! — продолжал расходившийся Константин и совсем близко надвинулся на Пущина. Еще минута — и его жестикулирующие руки заденут офицера.

Вдруг громко, почти властно, внушительно прозвучал голос Пущина:

— Извольте отойти от меня, ваше высочество, назад немного…

— Ч-ч-что?! Ч-что… ты посмел…

— Отойти извольте назад, ваше высочество! — еще тверже, членораздельно отчеканил Пущин. Губы его сжались, побледнели, дрогнули руки, до сих пор опущенные по швам.

Сначала Константин замер от неожиданности, невольно отступил на два шага и вдруг еще сильнее загрохотал:

— А, что?! Бунт!!!

Слова оборвались. Какие-то хриплые выкрики, неясные звуки вылетали из посинелых губ. Он побагровел, жилы сильно вздулись на его мясистом лысеющем лбу, на короткой жирной шее.

Курута быстро подошел, словно готовясь стать между обоими — своим другом цесаревичем и Пущиным.

Константин немного овладел собой и крикнул Куруте:

— Дмитрий Дмитрич, взять его… под арест… в карцер… сейчас… Под суд! Бунт!

— Цейцаз… Цейцаз… Все будит исполнено… — успокоительно заговорил Курута, осторожно взял под руку Константина и повел его из комнаты.

Константин с восклицаниями, продолжая браниться и грозить, двинулся за Курутой, что-то говорящим цесаревичу по-своему, с жестами и одушевлением.

Константин тоже заговорил по-эллински, потом целый поток самых сильных русских ругательств, переведенных на греческий язык, хлынул у Константина, который находил особенное удовольствие передавать языком Гомера самую крупную солдатскую брань…

Когда находчивого Куруту спрашивали порою:

— Что вам говорил цесаревич? — тот, пожимая плечами, спокойно отвечал:

— Так… пустяцки… Он бранится… на русски языке это нехорошо… А по-грецески — ницего не выходит… Переводить это нильзя… никак нильзя…

Конечно, Пущин не был взят и посажен в карцер. Он пошел домой, где и был подвергнут аресту. Но приказ о суде был дан. "Дерзкие объяснения", как сам Константин определил вину Пущина, были налицо. Обвинение неизбежно.