Читать книгу 📗 "Свои-чужие - Пэтчетт Энн"
— А нельзя ли разжиться еще парой кассет? Даже тех же исполнителей? К самой музыке у меня никаких претензий. То есть немного разнообразия нам бы не помешало, но беда не в этом. Беда в бесконечной шарманке. Ведь есть же у этих ребят и другие песни.
— А у нас где-то были другие кассеты, — сказал Фред, оглядывая свой крошечный кабинет без окон, — только переставлять их некому.
— Давайте я буду переставлять.
Фред поднялся из-за стола, заваленного бумагами, и легонько потрепал Франни по плечу. В этом баре всяк норовил потрогать ближнего своего: официантки, прощаясь в конце смены, целовались, администратор мог приобнять, а уборщик посуды, если не сунуть ему сколько положено чаевых, — как бы невзначай облапить за бедра, протискиваясь к мойкам. И посетители, о боже, посетители вечно распускали руки. За два года на юридическом к Франни никто не прикоснулся, но то было на юридическом: любой, продержавшийся там первые две недели, быстро ухватывал связь между деянием и наказанием. Фред стоял так близко, что до Франни доносился легкий водочный душок, и Франни удивилась тому, что ее нос еще способен улавливать и различать запахи спиртного.
— Просто потерпи, — сказал Фред ободряюще. — Это пройдет.
Франни поплелась прочь — по узкому коридору из кабинета в кухню, где на покрытом толстым слоем жира магнитофоне повара крутили пиратские кассеты NWA, убавив громкость так, что за грохотом кастрюль нельзя было разобрать, кто и на чем вертел полицию. Повара кивали в такт и подпевали почти беззвучно, чтобы не слишком испытывать терпение администраторов.
— Заинька, — окликнул ее Джеррел, стоявший на раздаче, — сделай доброе дело, добудь мне лимонада.
Он потянулся поверх пылающей плиты к окошку выдачи и вручил Франни свой большой пластиковый стакан с крышкой и соломинкой.
— Сейчас, — сказала Франни.
Она взяла стакан. Повара, сплошь здоровенные черные мужики, полностью зависели от официанток, сплошь хрупких белых девочек, носивших им из бара попить и не дававших сгинуть в огнедышащей кухонной Сахаре.
— Смотри, не забудь, — сказал Джеррел и ткнул в ее сторону сырым стейком, прежде чем бросить его на раскаленную жаровню.
Но Франни никогда не забывала ни про лимонад, ни про сахар и соленые крендельки, чтобы Джеррел мог восполнить потерю соли, покидавшей его тело с ручьями пота, непрерывно капающего на раскаленную плиту и обращающегося в пар со зловещим «пшшшш!». И всегда знала, кому из поваров что налить. Франни была профессионалом. Держала в голове заказы каждого из десятерых посетителей, сидевших за одним столиком: помнила, кто из них спросил голландской, а кто — шведской водки. Умела поболтать с одиноким тоскующим бизнесменом, но так, чтобы время осталось и на всех остальных клиентов. Вздрагивая на рассвете от ледяных пощечин чикагского ветра, Франни думала, насколько было бы лучше, стань она скверной официанткой, но хорошей студенткой. Она вылетела с юридического в середине — ну, ближе к началу — первого семестра на третьем курсе. На Франни повис огромный долг — кредит она брала в надежде на будущие доходы партнера юридической фирмы и жестоко просчиталась. А подавать в баре коктейли — единственная возможность заработать денег, если ты ничего не умеешь, не представляешь, чего хочешь от жизни, кроме как забиться куда-нибудь и читать, и не желаешь раздеваться. Такие у Франни были нехитрые принципы: не раздеваться и не связываться больше с юриспруденцией. Она попыталась было поработать в обычной забегаловке, ходила в черных кроссовках и таскала подносы с едой, но жалованья не хватало даже на взносы по кредиту. А в роскошном бархатном сумраке бара Палмер-Хауса мужчины, неизвестно почему, то и дело оставляли двадцатку-другую сверх восемнадцатидолларового счета.
Франни зачерпнула пластиковым стаканом дробленого льда, налила лимонада и, увидев, что бармен Генрих занят — выслушивает посетителя, который жалуется на все горести мира сего, добавила в ледяное крошево немного куантро. Бутылка стояла на самом краю бара, возле аппарата с газировкой, и ее легче всего было умыкнуть. К тому же Франни подумала, что куантро к лимонаду — самое оно. Она прекрасно могла заплатить за ликер, но сотрудникам во время смены запрещалось покупать спиртное себе и тем более тем, кто работал с ножами и раскаленными поверхностями. Джеррел обещал давать ей десятку всякий раз, как она сумеет плеснуть ему в стакан что-нибудь «сверх программы», но Франни не хотелось брать с него деньги. На кухне ее считали кем-то вроде доброй феи — прочие официантки хоть и принимали от поваров заказы на напитки, частенько о них забывали, а если не забывали, никогда не отказывались от чаевых.
Чтобы отвлечься от музыки, Франни принялась повторять в уме положения гражданского права — заглушала то, что ненавидела, тем, что презирала. Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью квалифицируется как таковая, если имеются основания опасаться осуществления этой угрозы. Вечер близился к концу. Половодье джин-тоников сошло на нет, бар погрузился в тихую заводь дижестивов — клиенты, сообразившие, что еще не настолько пьяны, чтобы идти в номер, тянули бренди из коньячных бокалов и ликеры из маленьких рюмочек. Сегодня бар закрывала Франни. Она оглядела зал: по два человека за двумя столиками да неприкаянная душа у стойки. Две другие официантки уже отработали смену и собирались уходить: одна торопилась за ребенком, спящим сейчас на диване в доме у бывшего мужа, вторая — пропустить по стаканчику в баре подешевле, с коллегой из Палмер-Хауса. Перед уходом обе расцеловались вначале с Франни, потом — друг с дружкой. Генрих, похоже, вышел покурить в коридор за кухней, так что Франни проскользнула за барную стойку и сбросила туфли. Она размяла пальцы ног, потерлась ими о влажную резину черного ячеистого коврика, а потом сунула в рот три коктейльных вишенки и три ломтика апельсина, потому что вместе было вкусней. Вот так — босиком и с полным ртом проспиртованных фруктов — ее и застал Леон Поузен. Конечно, следовало только глянуть на него мельком и отвернуться, но, когда он посмотрел на нее, у Франни не стало ни сил, ни желания отводить глаза.
— Привет, — сказал он.
Леон Поузен сидел через два стула от нее. На нем был темно-серый костюм с белой сорочкой. Верхняя пуговица расстегнута, а свернутый галстук, должно быть, лежал в кармане пиджака. Протяни сейчас Леон руку к ней, а она — к нему, их пальцы соприкоснулись бы. Обычно Франни вовсе не замечала людей у стойки: раз они не за столиком, ей с ними говорить не о чем. Так что она понятия не имела, сколько Поузен уже тут сидит. Десять минут? Час?
— Привет, — сказала она.
— Вы как-то уменьшились, — заметил он.
— Правда?
— Разулись, я думаю.
Франни взглянула на саднящие красные полукружия на стопах, отчетливо видные сквозь чулки. Исчезнут они лишь спустя несколько часов.
— Да, разулась.
Он кивнул. Волосы у него были черные с сединой, густые, курчавые. Должно быть, трудно такие расчесывать.
— Оно, конечно, красиво, но, боюсь, со временем вы загубите себе ноги.
— Или привыкну, — сказала Франни, вспомнив слова Фреда. Теперь она нарочно вслушивалась в музыку, чтобы ощутить себя в этом мире и в этом баре, где она оказалась вдруг лицом к лицу с Леоном Поузеном. Лу Ролз пел «Никого, кроме меня». Забавно, именно эта песня, единственная из всех, до сих пор не надоела Франни — до того ладно сочетались в ней глаголы и существительные. «Водителя нет, чтоб меня возить, слуги нет, чтобы мне услужить».
Леон Поузен приподнял двумя пальцами опустевший стакан со льдом и кивнул. Он еще сидел напротив нее, а Франни уже воображала, что будет дальше. Вначале она доберется до дома, тут же снимет с полки «Первый город» и «Септимуса Портера». Отыщет фрагменты, подчеркнутые еще во время учебы в университете, и перечтет. Потом разбудит Кумара и расскажет, как встретила в баре Леона Поузена и как тот завел с ней разговор о туфлях и каблуках. Тут Кумар, отличающийся редкостным умением не интересоваться вообще ничем, потребует подробностей, и едва она дойдет до конца, попросит начать сначала. В сущности, еще ничего не произошло, но Франни уже знала, что историю о встрече с Леоном Поузеном в гостиничном баре она будет рассказывать очень долго. «Только представь себе, если бы я не поступила на юридический в Чикаго, а потом не вылетела бы оттуда, в жизни не попала бы в этот бар». Так она скажет отцу и Берту.
