Читать книгу 📗 "Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард"
Проснувшись, я не сразу выкарабкался из постели. Я лежал, ворочаясь с боку на бок, чувствуя себя уже не таким несчастным, но все еще больным; меня как будто лихорадило, и я спрашивал себя, что мне делать. Пришло в голову, что Флор и сегодня отлучался из дому; тем временем как повсюду началась уборка урожая и в воздухе летала пыль от обмолота, вызывавшая в горле сладковатое першение, он все продолжал бегать в хижину, на свидания с Инес. Такие мысли делали мое положение еще не легче, и я это смутно понимал, и все же без конца прокручивал их в своем мозгу. Наконец я встал, спустился вниз и расположился в саду; я сидел, уставившись перед собой, слушая пиликанье кузнечиков и сверчков, и думал, что мне ничего другого не остается, как продолжать туда ездить, раз уж я не хочу потерять контакт с ней, а значит, и всякую возможность загладить недавнее унижение. Раздавался внутри меня и другой голос, знакомый мне гораздо лучше: он твердил, что все это просто смешно и мне следовало бы обо всем забыть. Если бы я не хотел Гемму так сильно, я бы наверняка послушался этого голоса. Но как бы не так. Уже на следующий день я улучил момент, припер Гемму в углу и сообщил ей, что снял квартиру-студию в городе, на месяц, в том же доме, где помещалась редакция «Рундшау» (впрочем, они, как я слышал, в скором времени собирались переезжать на окраину). Когда она сможет выкроить свободный часок? Можем встретиться где-нибудь по дороге и вместе туда поехать; езда в один конец — меньше двадцати минут. Она посмотрела на меня холодно. Так, будто это не ее глаза на меня смотрели, будто это и вовсе не человеческие глаза, а просто стекляшки, раскрашенные на станке. Она мотнула головой, точно ей на лицо села муха — муха, только что побывавшая в навозе.
— Подумай, — сказал я и выпустил, почти оттолкнул ее руку. Движение было непроизвольным, бессознательным, и потому мой гнев лишь усилился, будто это не я ее отпихнул, а она меня.
Не только с каждым днем, но и с каждым часом я — оттого что Гемма меня теперь игнорировала — становился все раздражительнее. Когда Флор в очередной раз пошел молоть какой-то вздор, я перебил его, заявив: я нахожусь здесь для того, чтобы работать. Он обалдело посмотрел на меня, но секундой позже его лицо приняло насмешливое или лукавое выражение. Наверно, решил, что его новоиспеченный или, вернее, единственный друг просто не с той ноги встал? Я хотел обождать до воскресенья. А там уж заставлю ее говорить. Если она упрется, я стребую причитающиеся мне деньги и уберусь отсюда, вылезу из этого дерьма (речевой оборот в данном случае буквально соответствовал реальности). Приняв такое решение, я почувствовал себя легче.
Но в воскресенье она мне не открыла, притом я знал, что она дома. Что за унизительный конец! Я бродил перед домом взад-вперед.
— Гемма! Гемма! — кричал я, и звучало это так, будто я приказывал и умолял одновременно.
По-прежнему стояла такая жарища, что при взгляде вдаль — через поля, улицы и крыши — казалось, что над ними дрожало марево. Пыль, висевшая над округой, иногда начинала светиться, и выглядело это жутковато, словно вдруг проступало наружу нечто, сокрытое за вещами. Теперь периодически, в основном во второй половине дня, набегали сильные ливни, будто лопались тучи; ливень продолжался минут десять-двадцать, редко дольше, потом снова выглядывало солнце, и становилось так же жарко, а порой и душно, как было до дождя. Однако земля — истощенная, затвердевшая, полумертвая — не в состоянии была впитать в себя потоки ливней, а потому посевы, вообще худо развивавшиеся в этом году, продолжали страдать от недостатка влаги. Зато могилы благодарно вбирали в себя дождь, пропитывались водой, выпячивались горками, будто дышали, как бывает только весной. И когда я, раз в несколько дней, заезжал на кладбище, единственное, что мне там приходилось сделать, это обтереть с памятника и цоколя присохшие брызги земли и проверить, как поживают цветы: бархатцы, хризантемы, недавно посаженная кустовая роза ругоза. На маленький самшитовый кустик, который я посадил посередке, напал новомодный вредитель, завезенный из Китая и лихо распространявшийся по Европе, но мне не хотелось использовать ядохимикаты, а потому, когда кустик стал выглядеть совсем ощипанным, я решил, что ближе к зиме совсем его выкопаю и выброшу.
На улицах не было ни души, поселок выглядел необитаемым. Только на площадке для скейтборда, между хафпайпом и небольшим трамплином, двое подростков с волосами до плеч и татуировками на руках упражнялись в кикбоксинге, под непонятно откуда долетавшие гулкие басы хип-хопа. Возможно, те самые ребята, которых я недавно встретил?
У ворот моего дома стояла чья-то машина, «Ауди-100» последнего поколения, с номерами нашего округа, так что мне пришлось парковаться на улице. Я понятия не имел, кто бы это мог быть: ведь, если не считать пару-другую знакомств по интернету, меня здесь никто не навещал. Но когда я увидел гостя, я был удивлен лишь в первую секунду. Кому же еще и быть? Паркер сидел на складном табурете, какими пользуются рыбаки, спиной он прислонился к стене дома. На коленях у него лежал кот, и мне сразу пришла на память табличка, стоявшая на письменном столе у одной коллеги: «У собак — хозяева, у кошки — обслуга». На Паркере был светлый легкий костюм, в руке сигара, явно потухшая, потому что запаха дыма не чувствовалось. Прежде бросавшиеся в глаза перстни на пальцах — он всегда носил два или три сразу — теперь отсутствовали, и на их месте кожа была заметно светлее. Паркер располнел, и я счел, что ему это придает вид довольства, так что в сочетании со здоровым загаром он выглядел как курортник.
— Паркер, — сказал я. — Хороший сюрприз!
— А что, плохой? Подумал, съезжу-ка я взгляну, как ты тут живешь.
— Ты же и так знаешь.
— Знаю где. Но не знаю как.
— Как долго ты не был в родной обители?
— В каком смысле?
— То есть здесь, в поселке?
— Целую вечность.
— Купил себе машину с рук?
— Как она тебе нравится?
— Даже диски еще как новенькие.
— Прежний владелец на ней почти не ездил.
Рука, в которой он держал сигару, лежала у кота на холке. Двигался только большой палец, медленно поглаживавший по шерсти, которая вновь стала лоснящейся, только сейчас в ней застряли ошметки листьев и паутины.
— Где ж это он опять шлялся, — сказал я, покачав головой. — Давай войдем.
Он выпрямился, осторожно взял кота обеими руками и снял с колен. Кот переминался, стоя на бетонных плитах, и поглядывал на Паркера. Паркер встал, сложил свой табурет и поместил его на крышу машины. Я достал ключи и открыл дверь.
В прихожей он остановился перед висевшей на стене фотографией, где был запечатлен я в возрасте пяти лет вместе с родителями на их катере; это был последний сохранившийся снимок, и я даже не знал, кто его сделал. Потом он проследовал дальше, огляделся в доме — по-прежнему с чрезвычайно довольным видом. Я предложил спуститься в сад. Да, он любит посидеть на свежем воздухе, подтвердил Паркер, сидит иногда «по целым часам».
— Осторожно, — сказал я, — ступеньки.
В глубине сада под большим старым деревом стоял стол и несколько стульев. Я там почти никогда не сидел, потому что предпочитал сидеть на ступеньке, прислонившись к дверному косяку; понадобится что-нибудь в доме — быстро встал, сделал два шага, и ты уже у холодильника, у письменного стола, у книжных полок. Садовая мебель была усыпана прошлогодними листьями (среди них, там и сям, пожухлые новые листья) и цветочной пыльцой, и я — как когда-то в детстве сметал с этого стола снег — смахнул листья и пыль. Паркер взял стул и уселся. Из внутреннего кармана пиджака он извлек маленькую деревянную коробочку с сигарами, ножик и зажигалку, тоже выглядевшие недешево. Все это он разложил перед собой на столе. Затем медленно разогрел и зажег потухшую сигару, продул ее, тоже медленно и обстоятельно, и только потом как следует затянулся. Сам я еще не присаживался, сказал ему, что сейчас вернусь, и пошел обратно в дом. Спустившись в подвал, я достал бутылку вина. На кухне прихватил бокалы и пепельницу, которую не сразу нашел.
