Читать книгу 📗 "Энтомология для слабонервных - Качур Катя"

– Им бы просохнуть ещё денёк, – вздохнул Наум, любуясь своей работой. – Но вам, принцесса, надо бежать. Понимаю. Не падайте. Не плачьте. И запомните на всю жизнь: размер вашей ноги – тридцать седьмой с половиной.

– Наум, сколько вам лет? – не церемонясь, спросила Макарова.

– Тридцать девять. Летом будет сорок.

Зойка смеялась от радости. Смеялась в трамвае. Смеялась на уроке у Эльзы. Тихо смеялась, закутавшись в одеяло, на своей койке в интернате. Она выросла, но, как помощник воспитателя, спала в тридцатиместной палате, гася нередкие девчачьи разборки и заполночные драки. У Зойки не было плана. У неё не было стратегии. Но было сладкое предчувствие чего-то хорошего, правильного. И всякий раз, когда она видела склонённую над чужим ботинком лысоватую голову, сердце её купалось в земляничном варенье. Однажды весной, забежав в Дом быта, Зойка заметила на двери обувной будки замок и странное объявление, написанное ручкой на тетрадном листе: «С 16 по 22 апреля Наум Перельман не чинит обувь. Спрашивайте его в парикмахерской». Макарова кинулась в парикмахерскую и прильнула к прозрачной двери, впечатавшись в стекло носом и щекой. Перед зеркальной стеной пятеро мастеров-женщин стригли, красили, крутили коклюшки разомлевшим клиентам в креслах. В углу рыжая маникюрша покрывала красным лаком ногти пожилой дамы. Ничего сверхъестественного в недрах этой комнаты не происходило.

– Эй ты! – крикнула Зойке недовольная парикмахерша. – Чё ты нам стекло пачкаешь! Заходи! Чего надо?

Зойка вошла и застыла, как курок перед спуском.

– Наум где? – выдавила из себя она.

– Наум принимает с пятнадцати ноль-ноль, – ответила парикмахерша, разглядывая Макарову с пристрастием. – Ты чё, по записи к нему?

– По какой записи? – воткнулась в разговор рыжая маникюрша. – Ты пальто её видела? К нему замарашки не ходят. Тариф-то вдвое больше твоего, Люсь.

– Ну а хрена ли тогда она тут трётся? – огрызнулась Люся.

– Я туфли починить хотела, – сообразила Зойка, – а там написано, что Наум в парикмахерской. Целую неделю причём. Эт как? Эт зачем? Чё он у вас забыл? Стрижётся, што ль?

Зойка, видимо, наступила на любимую Люсину мозоль, потому что та, отстранившись от клиентки и разведя в сторону руки с расчёской и ножницами, воскликнула:

– Стрижётся? Да он сам стрижёт! И бигуди крутит! И химию делает! Мастер экстра-класса, твою мать! Он, вишь ты, пока учился в Минском техникуме легкопрома на сапожника, ещё и парикмахерское дело освоил. И уложил однажды начальницу нашего Дом быта так, что она ему целую неделю в квартал работать разрешила и тариф повышенный установила! Так к нему в очередь за полгода записываются. Лучших клиентов у меня увёл! А чаевые-то получает! Как незнамо кто!

– Ну! – поддержала рыжая. – А руки-то у него чёрные от кожи обувной. Как чёрными руками можно женскую голову трогать! И ведь идут к нему, как оголтелые, будто мёдом он намазанный!

– А главное, я чё, хуже стригу? Ален, скажи, хуже иль чё? – Люся нависла над клиенткой тучной хлебобулочной грудью.

Мокрая, как суслик, недостриженная Алена с гримасой ужаса отразилась в зеркале и раболепно закивала.

– Лучше, Люсенька, намного лучше! Только затылочек мне в этот раз не так коротко, ладно? И чёлочку поровнее. И сзади потоньше, чтоб не как топором, а к шее волосики прижимались…

Зойка распухла от гордости так, что у неё самовольно лопнула пуговица на пальто. Она поднялась к своим швеям и тут же в лицах передала услышанный разговор. А через пару часов, якобы отпросившись в туалет, спустилась на первый этаж и вновь прилипла к стеклу парикмахерской. На месте Люси уже стоял Наум, перед ним в кресле сидела немолодая элегантная дама. Зойка застыла, заворожённая. Она впервые видела Наума в полный рост, а не согбенным в тесной конурке. Он оказался довольно высоким, поджарым, в хорошо отглаженных брюках, белой рубашке и клеёнчатом сером фартуке поверх одежды. Его руки с расчёской и ножницами, надетыми на большой и безымянный пальцы, красиво порхали над головой женщины. Они будто исполняли танец, замысловатый и хорошо отрепетированный. На пол падали светлые пряди, дама улыбалась и явно кокетничала с мастером.

– Думаю, сегодня покрасим вас в медь, – расслышала Зойка слова Наума из-за стекла. – Подчеркнём травяную зелень ваших глаз и редкую белизну кожи.

Зойка разволновалась. Наум, привычный обувной Наум, стал каким-то далёким, недосягаемым. Их разделяла не стеклянная дверь – Великая Китайская стена, по одну сторону который творил волшебник с танцующими руками, а по другую – тёрлась «интернатка» с тщедушными косичками, подвязанными бечёвкой. Макарова потупилась и было побежала наверх, но в этот момент Наум увидел её силуэт:

– Зоя! Заходите! Вы что-то хотели?

Зойка открыла дверь и сделала шаг вперёд. Рыжая маникюрша, ковыряющая ногти очередной клиентке, вперилась в Макарову недоуменным взглядом.

– Д-да я п-просто, – заикаясь, ответила Зойка. – Увидела вас на другом месте. И вот… – Она не сумела закончить предложение.

– Хотите я над вами поработаю? – У Наума здорово получалось улыбаться одними глазами. – Сделаю вам стрижку, укладку.

– Хочу, – выпалила Зойка.

– Тогда приходите ко мне в семь.

– Но в семь парикмахерская закрывается! – взвизгнула рыжая маникюрша.

– Я обо всём договорюсь с начальством, – спокойно ответил Наум.

Зойка понимала, что совершает преступление. В семь начинался урок у Эльзы. Макарова никогда не пропускала занятий, но сегодня соблазн был настолько велик, что она решилась на страшное. В квартире у Лизавет Палны кроме рояля и станка имелся телефон. Его номер Эльза продиктовала как-то между прочим, и Зойка запомнила навсегда: 20–30–32. Задыхаясь, она побежала в приёмную начальника Дома быта на четвёртый этаж и выпалила секретарше:

– Дайте позвонить. Бабушка умирает.

Сердобольная секретарша пододвинула к ней телефонный аппарат. Зойка пальцем с гигантскими заусенцами, жужжа диском, набрала номер. Спустя минуту долгих гудков трубку взяла Эльза.

– Лизавет Пална, я сегодня не приду, – скорбным голосом сообщила Зойка. – Я умираю. У меня жар.

– Сколько показывает градусник? – Эльза была недоверчивой и строгой.

Зойка понятия не имела, сколько должен показывать градусник. Она никогда не болела и уж точно никогда им не пользовалась. Сопя, Макарова закрыла нижнюю часть трубки ладонью и уставилась на секретаршу.

– Какая температура у человека? – шёпотом спросила она.

– В норме тридцать шесть и шесть, – с любопытством наблюдая за моноспектаклем, ответила та.

Чтобы выглядеть убедительной, Зойка мысленно произвела математические расчёты, откашлялась и произнесла в трубку:

– Пятьдесят девять и восемь.

– Зоя, перестань врать и приходи на урок! – ещё кричал телефон, но Зойка уже бежала вниз по этажам.

Ровно в семь она была в парикмахерской. Мастера уже покидали свои рабочие места, осталась одна рыжая маникюрша, мечтавшая разузнать, что связывает Наума с Зойкой. Макарова села в кресло и сквозь зеркало посмотрела на сапожника.

– Ну-с, что будем делать? – лучась, как всегда, глазами, спросил Наум.

– Покрасьте меня в медь, чтоб подчеркнуть травяную зелень глаз и редкую белизну кожи, – искренне попросила Зойка.

Рыжая маникюрша фыркнула. Наум засмеялся, обнажая хорошие ровные зубы и утирая слёзы почерневшими пальцами.

– Вы постареете сразу лет на двадцать, – сквозь смех произнёс он. – У вас и без того прекрасные светло-русые волосы. Я вам предложил бы отрезать косички и сделать пышное каре. А кончики волос завьём наружу.

Рыжуха снова фыркнула. Но Зойка её уже не замечала. Она разомлела в кресле, с обмотанной вокруг шеи клеёнкой, и приготовилась к волшебству. Наум в несколько щелчков отрезал ей косички и положил на стол. Она взяла в руки и без сожаления рассмотрела: тугие, с вплетённой бечёвкой, чуть темнее у корней, выцветшие к концам. Наум завернул их в газету, и этот свёрток до конца дней хранился у Зойки в шкафу. Потом случилось странное. От непривычных, нежных прикосновений Макарова заснула. Она хотела впитать в себя каждое движение мастера, каждую улетающую на пол прядку, каждый пшик воды из круглого стеклянного пульверизатора. Но не запомнила ничего. Очнулась, когда Наум вытягивал её волосы и на уровне плеч закручивал крупные бигуди.