Читать книгу 📗 "Песня имен - Лебрехт Норман"
— Несколько слов, господин председатель, перед тем, как пойдем? — Ее дыхание вызывает испарину за моими холодными ушами. Она объясняет мне мои обязанности в предстоящие часы.
Я украдкой поглядываю на ее лицо и не вижу ничего, кроме официальной исполнительности. Ну вот: обознался, фантазия, самообман. Жалкий, в сущности.
Потом, когда мы идем в ложно-тюдоровский зал Клемента Эттли, я чувствую у себя на спине ее направляющую ладонь, над самым копчиком, и жар соития в гостиничном номере обдает меня, напружинивая и повергая в смятение. Улягся, приказываю я себе, впереди целый вечер работы.
Зал полон, и передние ряды уже тепленькие. Мэр Фроггатт срыгивает несколько приветственных слов и нога за ногу возвращается на свое место, довольный. Гости его с портвейным румянцем веселеют с каждой минутой. Слева на сцене, на столе, ожидают судей три графина с водой и шесть стаканов. Перед каждым местом лежит отпечатанный на мимеографе лист с краткими биографиями конкурсантов. Мы открываем папки и приготовляемся судить. Это не конкурс Чайковского с грызением ногтей и даже не скромный конкурс пианистов в Лидсе. Нет оркестровой ямы, полной скуки и гнилой интриги. Нет даже готового бланка для подсчета очков, только стопка листков с официальной шапкой Тосайдского совета. Я расчерчиваю его на четыре столбика и передаю другим судьям, чтобы они сделали так же. Мы будем оценивать отдельно технику, интерпретацию и музыкальность — насколько точно, новаторски и увлекательно они сыграют на видавшем лучшие дни «Стейнвее» или на шершавой скрипке, разорившей родителей. Очки сложить, поделить на три, наибольшее среднее — победитель.
Мне приходилось в этом участвовать — и всякий раз с нечистой совестью. Комбатанты оцениваются не столько по таланту и глубине, сколько по метрономной аккуратности. Индивидуальность и артистическое проникновение будут наказуемы профессорами как технические огрехи, а нами, остальными, — как раздражающие выкрутасы. Нет справедливого способа сравнить обаятельного десятилетку с прыщавым выпускником, при неодинаковых инструментах вдобавок. Несправедливость коренится в системе, но публика требует победителя, и мы должны его предоставить. Все знают, что система порочна, но мы занимаемся согласованным очковтирательством в надежде урвать несколько секунд прайм-тайма и напомнить зрителям, что в жизни есть вещи повыше, чем политика, спорт и поп-звезды.
Очковтирательство это никому не во вред. Конкурсантам — так мы говорим себе, по крайней мере, терять нечего. Для них это один шанс из шести вырваться из муниципального или двухквартирного дома в Тосайде к лучшей жизни. Они смотрят на музыку как на билет в свободу, так же, как это было с детьми местечек в российской черте оседлости, от горькой нужды становившимися Хейфецем и Горовицем, Давидом Ойстрахом и Исааком Стерном, Натаном Мильштейном и Мишей Эльманом. Тобурн не Одесса, но дети его способны мечтать, и мы им не вредим, поощряя их эскапистские фантазии.
Наш первый финалист, кажется, готов удрать. Ашутошу аль-Хаку, согласно биографии в программке, тринадцать лет. Его родители бежали из бенгальской деревни во время индо-пакистанской войны 1971 года. Вырос он, наверное, над потогонной пошивочной мастерской, в шесть или семь лет приставлен к работе с иголкой и ниткой и более или менее спасен пожилой английской учительницей в полинялом бальном платье, усадившей его за пианино. Ашутош играет атлетично и почти без ошибок фугу Баха, а следом баховский хорал в переложении Бузони. Но игра его — механическая, в ней нет оттенков и остроты. Может быть, обретет их со временем, но пока он не претендент того уровня, какого я жду. Ставлю ему шесть из десяти за технику, четыре за интерпретацию; за индивидуальность — вопрос… будем великодушны, поставим пять. Сандра Адамс заглядывает через мое плечо. Часть зала, я слышу, кричит «Зиндабад» [8], как будто Бангладеш только что выиграла первенство мира по крикету. Я подавляю вялое интеллигентское желание вернуть его для биса — в его же интересах.
Следующий исполнитель, мальчик только что из начальной школы, с виду слишком мал для своей скрипки. В сарабанде из ре-минорной партиты Баха Питер Барбридж из городка Окслихит играет больше неверных нот, чем правильных, и так расстроен, что не решается перейти к пьесе по своему выбору «Liebeslied» [9] Крейслера с аккомпанирующей ему седой растрепанной матерью. Надо будет сказать что-нибудь приятное несчастному мальчишке во время награждения. Ставлю ему три, четыре и два.
В лице третьего конкурсанта мы имеем победителя. Шестнадцатилетняя Мария Ольшевская родилась и выросла в Тобурне; отец — инженер, польский эмигрант, мать — морской биолог, занимается Северным морем. Она расправляется с прелюдией и фугой до мажор Баха так, как будто это разминка. Затем хладнокровно, словно экземпляр маминого нектона, играет две прелюдии Шопена и, вернувшись под оглушительные аплодисменты, — блестящую импровизацию на битловскую «Ticket to Ride» [10]. Все при ней.
Девятки Марии на моем листе и примерно столько же у других, когда мы сравниваем оценки в перерыве. Фред Берроуз в восторге от девушки, и обоим профессорам, Бренде Мёрч и Артуру Бринду, не терпится запустить в нее свои педагогические когти. «Мы можем взять ее в академию, ничего, что прием на будущий год закрыт», — жужжат они. Не забыть сказать родителям, чтобы отвезли ее к Иоахиму Малкиелю в Лондон. Ей надо только навести окончательный глянец да сногсшибательное платье — и готова для Карнеги-холла.
Наш энтузиазм по поводу находки остужает недовольный Олли.
— А пакистанского мальчика никто не учитывает? — брюзжит он. — У меня он впереди по очкам.
Замечаю раздраженное моргание Сандры и думаю: все ли спокойно в семейке Адамс?
— Вы как, Фред? — упорствует Олли, обращаясь непосредственно к заведующему музыкой. — Вам не кажется, что мальчик небесталанный, учитывая возраст и э… биографию?
Берроуз в затруднении: его бюджетом распоряжаются Искусства и досуг, и ему нельзя портить отношения с директором. Он любит свою работу, в ней вся его жизнь. Смотрю, как он озабоченно морщит лоб, обдумывая дипломатическую формулу.
— Он настоящий молодец, — обаятельно мурлычет он. — Я отметил его для наших молодежных променадных концертов. Но тут без вопросов: Мария — это особый класс. Она могла бы представлять Англию на следующем конкурсе королевы Елизаветы.
— Ну, можем мы дать мальчику утешительный приз — показать родителям, как мы ценим его работу? — настаивал Адамс.
— Как вы смотрите, господин председатель? — вступает Сандра Адамс.
Я восхищаюсь ее тактом: дала Оливеру высказаться, но уберегла от дальнейших глупостей.
— Мне представляется, — отвечаю я, изобразив короткую задумчивость, — нам не стоит опускать планку Тосайдского конкурса молодых исполнителей чрезмерным количеством наград. Мэр стремится сохранить бескомпромиссно высокий уровень. Он поручил нам выбрать победителя, и это наша обязанность. Однако, учитывая воодушевляющий отклик публики, было бы уместно объявить, что ввиду исключительных достоинств конкурсантов Совет предоставит завтра стипендии всем финалистам. Таким образом вы получите возможность лишний раз засветиться и ублаготворите более, так сказать, шумную часть аудитории.
— Да, некоторые были вполне воодушевлены, — соглашается Олли. — Но это ценное предложение, господин председатель, и уверен, что мы изыщем средства. Сэнди, займешься?
Когда мы возвращаемся в зал Клемента Эттли, она оглядывается на меня с кривоватой заговорщицкой улыбкой. Я понимаю ее смысл. Как-то в ссоре Мертл несправедливо обвинила меня в том, что я манипулирую людьми, уступающими мне умственно. Кажется, Сэнди бессознательно делает с бородатым супругом именно это — дергает за ниточки. Бедный Олли.
Следующие два участника задерживают нас ненадолго. Оба из пригорода, не старше двенадцати и напускаются на скрипку так, как будто она причинила им вред. Аманда Гарви и Рассел Торнтон — продукты азиатской системы обучения, когда берут четырехлетних малышей и превращают в музыкальных роботов. Один, потом другой, они отбарабанили, без промаха попадая в каждую ноту, пять очков каждому. Я собираю свои бумаги, предвкушая свободный вечерок, а тем временем на сцену выходит последний финалист, пятнадцатилетний Питер Стемп из Олдбриджа, настраивает скрипку и начинает первую часть соль-минорной сонаты Баха — одного из самых проникновенных размышлений в мировой классике.
