Читать книгу 📗 "Салман Рушди - Сатанинские стихи"
— Я думал, его похитили, — сказал он, наконец.
Памела покачала головой: мол, да, но… Похитители вышли на связь. Я оплатила выкуп. Он теперь отзывается на имя Гленн{499}. Отлично: я всё равно никогда не могла правильно произнести это его Шерхан{500}.
Прошло некоторое время, прежде чем Нервин нашёлся что сказать.
— То, что ты сделала сейчас, — начал он.
— О боже!
— Нет. Это напоминает мне кое-что, случавшееся со мной прежде. Наверное, самое значительное событие в моей жизни.
Летом 1967-го года он насмехался над «аполитичным» двадцатилетним Саладином, оказавшимся на антивоенной демонстрации: «Когда-нибудь, мистер Морда, я ещё дотяну тебя до своего уровня!» Город посетил Гарольд Уилсон{501}, и из-за поддержки Лейбористским{502} Правительством вторжения Штатов во Вьетнам{503} была запланирована массовая демонстрация протеста. Чамча, по его словам, пошёл туда «из любопытства». «Я хочу посмотреть, как люди, называющиеся интеллигентными, превращают себя в толпу».
Дождь в тот день лил как из ведра. Демонстранты на Рыночной площади вымокли до нитки. Нервин и Чамча, подхваченные толпой, оказались исторгнуты ею в двух шагах от ратуши; трибунное зрелище, с тяжёлой иронией заметил Чамча. Рядом с ними стояли два студента в масках, как у русских наёмных убийц, в чёрных шляпах, пальто и тёмных очках{504}; они держали в руках обувные коробки, заполненные гнилыми помидорами и маркированные большими печатными буквами: бомбы. Незадолго до прибытия Премьер-министра один из них тронул полицейского за плечо и обратился к нему: «Будьте любезны, когда мистер Уилсон, Премьер-самозванец, появится здесь в своём лимузине, попросите его, пожалуйста, открыть окошко, чтобы мой друг мог забросить туда бомбы». Полисмен ответил: «Хо-хо, сэр! Замечательно! Теперь я скажу вам кое-что. Можете бросать в него яйца, сэр — я не вижу здесь ничего плохого. Можете бросать в него помидоры, сэр, вроде тех, что лежат у вас в коробке с чёрной надписью бомбы — в этом я тоже не вижу ничего страшного. Но бросьте в него чем-нибудь посерьёзнее, сэр, и мой напарник с пушкой возьмётся за вас!» О дни невинности, когда мир был молод… Когда автомобиль прибыл, по толпе пробежала волна, разделившая Чамчу и Нервина. Затем Нервин оказался поднятым на капот лимузина Гарольда Уилсона и начал подпрыгивать на нём вверх-вниз, проминая обшивку, — скакать как дикарь в ритме песен толпы: Мы в бою победим, славься, Хо Ши Мин!{505}
— Саладин закричал мне, чтобы я слезал — отчасти потому, что толпа была полна типчиками из Специального Отдела, окружавшими лимузин, но прежде всего потому, что беспокоился самым распроклятым образом.
Но Нервин продолжал подпрыгивать всё сильнее, вымокший до костей, с длинными развевающимися волосами: Нервин-Прыгвин, врывающийся в мифологию тех старинных лет. И Уилсон с Марсией{506} сжимались на заднем сиденье. Хо! Хо! Хо Ши Мин{507}! В самый последний момент Нервин глубоко вздохнул и нырнул головой вперёд в море мокрых и дружелюбных лиц; и исчез. Они так и не поймали его: неудачники, грязные свиньи.
— Саладин не разговаривал со мной после этого больше недели, — вспоминал Нервин. — А когда заговорил, всё, что он сказал, было: «Надеюсь, ты понимаешь, что эти полицейские могли разнести тебя в клочья, но они этого не сделали».
Они всё ещё сидели рядом на краю кровати. Нервин коснулся руки Памелы.
— Я только хочу сказать, что я знаю, каково это. Бух, бум. Это невероятное ощущение. Это необходимое ощущение.
— О боже, — произнесла она, повернувшись к нему. — О боже, мне очень жаль, но ты прав, это так.
*С утра потребовался час, чтобы связаться с авиакомпанией, из-за объёма звонков, всё ещё порождаемых катастрофой, и затем ещё двадцать пять минут настойчивости — но он звонил мне, это был его голос, — тогда как на другом конце провода женский голос, профессионально натасканный на работу с людьми в кризисных состояниях, давал понять, что собеседница сопереживала и сочувствовала ей в это ужасное время и оставалась по-прежнему терпеливой, но явно не верила ни единому сказанному слову. Мне жаль, мадам, я не хочу быть грубой, но самолёт взорвался в воздухе, в тридцати тысячах футов над землёй. К концу беседы Памела Чамча — обычно самая уравновешенная из женщин, всегда запиравшаяся в ванной, если ей хотелось поплакать — завопила в трубку: да ради бога, девушка, может быть, вы заткнётесь со своей мелкой болтовнёй доброй самаритянки{508} и послушаете, что я вам говорю? В конце концов она швырнула трубку на рычаг и вылупилась на Нервина Джоши, который увидел выражение её глаз и пролил кофе, принесённое ей, так как руки его задрожали от испуга.
— Ты, грёбаный червяк! — проклинала она его. — Всё ещё жив, не так ли? Я полагаю, он спустился с небес на грёбаных крыльях и добрался прямёхонько до ближайшего автомата, чтобы вылезти из своего грёбаного суперменского костюма и позвонить своей маленькой жёнушке.
Они были на кухне, и взгляд Нервина наткнулся на рядок кухонных ножей, примагниченных к полосе на стенке у левой руки Памелы. Он открыл было рот, чтобы ответить, но она перебила его.
— Выйди, мне нужно кое-что сделать, — сказала она. — Я не думаю, что поверила этому. Ты и голос по телефону: я должна разобраться с этой грёбаной чертовщиной.
В начале семидесятых Нервин крутил музыкальные диски для путешественников из задней части своего жёлтого микроавтобуса. Он назвал свой проект Пластинки Финна в честь легендарного спящего гиганта Ирландии Финна МакКула{509}, этого простофили, как имел обыкновение говорить Чамча. Однажды Саладин разыграл Нервина: он позвонил ему, придав своему голосу неопределённо средиземноморский акцент, и потребовал услуги ди-джея на острове Скорпиос{510} от имени госпожи Жаклин Кеннеди Онассис{511}, предложив оплату в десять тысяч долларов и дорогу до Греции в частном самолёте на шесть персон. Это была ужасная вещь по отношению к такому невинному и прямолинейному человеку, как Мервин Джоши. «Мне нужен час, чтобы подумать», — сказал он, а затем его душа погрузилась в агонию. Когда Саладин перезвонил через час и услышал, что Нервин отвергал предложение госпожи Онассис по политическим причинам, он понял, что его приятель рождён быть святым, и не было смысла пытаться тянуть его за ноги. «Сердце госпожи Онассис наверняка будет разбито», — заметил он, и Нервин обеспокоенно ответил: «Будьте любезны, сообщите ей, что в этом нет ничего личного, на самом деле, я глубоко восхищаюсь ею».
