Читать книгу 📗 "Не упусти - Лено Катрина"

Сорока снова повернулась поглядеть на городок. Ее городок.

Ее Близкий.

Он по-прежнему был там. Маргарет знала, что он останется там и будет ждать, пока не понадобится ей снова. Сорока знала, почему-то знала, что на этот раз его запомнит. И знала, что будет возвращаться, снова и снова, и, может быть… может быть, однажды оттуда не уйдет.

Маргарет глубоко вздохнула и шагнула в сарай. С каждым шагом он все больше проявлялся, пока наконец не появился полностью, а травянистый зеленый холм не пропал. Сорока положила руку на дверь и прошла в свой темный задний двор, на котором стрекотали сверчки.

Клэр стояла перед сараем в купальнике и ела кусок пиццы.

– Долго ты, – сказала она. – Достала?

– Что достала? – спросила Сорока. У нее кружилась голова, было трудно удержать воспоминания, которые изо всех сил пытались ускользнуть.

– Хлорку, что же еще? – сказала Клэр, закатила глаза, засмеялась и снова откусила пиццу. – Ты говорила, что хочешь достать хлорку для бассейна, помнишь?

– Точно, – сказала Сорока, улыбаясь, потому что… у нее получилось. Она запомнила Близкий, а Клэр – нет. И все было хорошо. – По-моему, она все-таки в гараже. Только сейчас это поняла.

– Ну так поторопись! И поешь пиццу. Я хочу поплавать.

Сорока вспомнила, что говорила ей Клэр, пока они бежали на холм.

Ужасные вещи.

Эллисон всем разболтала, что сделал отец Сороки.

Ты больная, ты это знаешь?

Но там была не нынешняя Клэр.

Нынешняя Клэр ела пиццу так быстро, что роняла кусочки сыра на купальник, визжа и смеясь, когда они обжигали кожу, снимая их и стряхивая на траву. Нынешняя Клэр уже не вспомнит, что говорила Сороке, потому что Сорока больше никогда не подпустит ее к Близкому. Теперь она поняла, что это место предназначалось для нее. Для нее и больше ни для кого.

Сердце Маргарет пело, и ноги едва касались травы, когда она зашла в дом за едой.

Пять – к серебру

На следующее утро Клэр проснулась рано и позвонила матери, чтобы та ее забрала.

– Мы собираемся пройтись по аутлетам, – объяснила она, проводя расческой Сороки по волосам, – иначе я бы ушла попозже. Спасибо за пиццу.

– Спасибо, что пришла. Ты очень выручила меня с отцом, – сказала Сорока.

– Обращайся. Ложись спать! Потом напишешь.

Сорока выпустила Клэр на улицу и заперла за ней дверь, потом вернулась в спальню, взяла желтый блокнот и села с ним на кровать, скрестив ноги.

Все, что Клэр ей высказала, эхом отдавалось где‐то в глубине сознания.

Сорока открыла блокнот, достала ручку, которую засунула под спиральный край, и написала на чистой странице:

Она сунула блокнот под подушку, откинулась на спину и закрыла глаза.

Клэр сказала это не всерьез. Сорока знала, она действительно в это верила – Клэр просто была напугана, сбита с толку. Но в тот момент, на холме, Клэр была так похожа на нее – на Эллисон. Такое же лицо, искаженное гневом. То, как она подбирала слова, чтобы ранить сильнее…

Сорока старалась не думать об этом, чтобы разум был пуст, как лист бумаги. Она по-прежнему чувствовала себя измученной и через несколько минут снова уснула, проведя почти все воскресенье в постели с плотно задернутыми занавесками и закрытой дверью. Наконец, ближе к вечеру, она встала, переоделась в купальник и вышла на задний двор.

На улице было душно. Сорока чувствовала усталость и апатию, которые приходят от долгого лежания в постели без сна в ожидании ночи.

Она сразу же опустилась в бассейн, нырнув в прохладную воду и держась за лестницу, чтобы оставаться на самом дне.

Когда они были помладше, Сорока и Эрин заходили в бассейн после обеда, когда дневная жара уже окутала задний двор, а солнце стояло так низко, что отбрасывало длинные тени на воду. Они держались подальше от темных частей бассейна, иррационально боясь того, что не видно, невидимых рук, которые могут их поймать, утянуть под воду и утопить. Они плавали в бассейне до тех пор, пока пальцы не сморщивались, глаза не краснели от хлорки, а в голову не затекало столько воды, что матери приходилось смачивать ватные шарики в спирте и вставлять их в уши, чтобы убрать воду. Они стояли, дрожа на кромке бассейна, под одним полотенцем, их волосы спутались, и весь мир сжался до них двоих, до этого бассейна.

Тогда казалось, что летние ночи длились вечно, но на самом деле Сорока знала, что Эрин быстро повзрослеет и перестанет играть с младшей сестрой. Вскоре она стала приводить друзей. Потом Сороку перестали приглашать в бассейн. Но Маргарет не могла винить сестру, которая была взрослой в свои двенадцать‐тринадцать лет. Волосы Эрин были коротко подстрижены и доходили до подбородка, ноги казались такими длинными, что были едва не на уровне глаз Сороки, а смех – таким заразительным, что случайные прохожие останавливались посмотреть. Ее сестра была волшебной.

Ты утонешь, если останешься внизу.

Сорока открыла глаза под водой. Легкие горели; она так и сидела на дне бассейна. Отпустила лестницу и начала подниматься. Вынырнув, она сделала вдох, от которого стало больно.

– Кто это сказал? – спросила Сорока и резко повернулась в воде, ожидая снова увидеть отца, который пришел без приглашения и глядел на нее сверху вниз.

Но на заднем дворе никого не было.

Она снова повернулась, но в бассейне тоже никого не оказалось. Сорока вылезла на платформу, чтобы оглядеться по сторонам, и все равно ничего не увидела.

Совершенно ничего не изменилось. Вот только… на плавательном матрасе лежало сложенное полотенце.

Сорока не приносила с собой полотенца, она его забыла. Опустившись на колени, Маргарет подняла его и развернула, широко раскинув руки.

Это было старое пляжное полотенце сестры. То самое, которое упало с нее в Близи. То, о котором она забыла, потому что не помнила свой первый визит до прошлого вечера с Клэр. На нем были вышиты инициалы: ЭРЛ.

Сорока обернулась в последний раз, медленнее. Свет в сарае не горел.

Задний двор был пуст.

Тот голос говорил ей на ухо, точно как…

Но вокруг, конечно, никого не было. Если бы на заднем дворе кто-то действительно был, она бы не услышала его под водой.

Сорока опустила руки и задумалась над появлением полотенца – как оно сюда попало? Может, она вообще не роняла его в Близком? Может быть, оно уже лежало на платформе бассейна, аккуратно сложенное, и ждало ее. Неужели она сходит с ума?

– Возьми себя в руки, – шепнула она себе под нос.

Сорока посмотрела на сарай. Свет не горел. В позднем послеполуденном солнце это казалось вполне нормальным. Но она знала секрет; снова могла открыть дверь, могла зайти.

Но не сейчас. Нет, откладывать больше нельзя, потому что телефон трезвонил с восьми утра каждые двадцать-тридцать минут, и она знала, что это была ее мать. Маргарет это знала, даже не глядя на определитель номера. Поэтому Сорока завернулась в полотенце, вошла в дом, приняла душ, заплела волосы в косу и поехала на велосипеде в больницу.

Энн-Мэри сидела на кровати и ела бесцветный кусок какой-то еды, мясного рулета или лазаньи. Сорока стояла в дверях, стараясь быть бесшумной, чтобы ее не заметили. С минуту ей это удавалось, но потом произошло неизбежное.

– Сорока? Это ты? – спросила мать. К ней вернулся прежний цвет лица, кожа уже не была такой серовато‐синей, как в последний раз. Пальцы дрожали, пока она опускала вилку на поднос и брала салфетку, чтобы промокнуть уголки рта.

– Милая?

Когда последний раз мать называла ее милой? Когда хоть кто-нибудь последний раз называл ее милой? Сестра, пока не выросла, не пошла на йогу и не перестала есть сахар, иногда звала Сороку малышкой, потому что та была на много лет младше, потому что, когда та примеряла платья сестры, они волочились по полу и болтались в рукавах.