Читать книгу 📗 "Метод инспектора Авраама - Мишани Дрор"

Илана постаралась закончить заседание в примирительном тоне, и все же единственное, чего ему теперь хотелось, – это вернуться домой, поспать пару часиков, переварить или, возможно, забыть то, что случилось, и попробовать снова продумать продолжение расследования. Авраам отказался от раннего совместного обеда и на десять минут остался в кабинете Лим после ухода Маалюля со Шрапштейном.

– То, что ты сейчас сделал, – это плохо, – сказала ему Илана, но он решил не отвечать. – Ты попытался его унизить, а он этого не заслуживает. Он работает в связке с тобой, а не против тебя. И я хочу, чтобы ты знал: мысль о пересмотре нашей версии исходит от меня, а не от него.

Авраам не знал, как это могло смягчить его горечь. И если это действительно полковник предложила пересмотреть их подход к делу, почему она не дождалась его возвращения? Но спрашивать смысла не было, а может, он и не был на это способен. Главное, что беседу с родителями Офера оставили за ним.

Жалюзи на окне их квартиры были раздвинуты. Там никого не было видно. Инспектор мог постучаться в дверь, но чувствовал себя слишком усталым и взвинченным и все еще не знал, как можно «деликатненько» (слово Иланы) проверить правдивость их слов.

Салон патрульной машины охлаждался кондиционером, но руль раскалился от солнца. Ехавшие мимо водители замедляли ход, думая, что инспектор ловит нарушителей. Почтальон с красной сумкой на плече переходил по улице от двора к двору. С такого расстояния Авраам Авраам не мог разглядеть, принес ли тот что-то родителям Офера. И ему никак не удавалось припомнить, выходит балкон Зеева Авни на улицу или на задний двор.

Возле автомобиля инспектора остановилась еще одна машина. Водитель жестом попросил опустить стекло и спросил, знает ли он, как проехать в Азур, – и именно в эту минуту Авраам увидел Хану Шараби. Она вышла из дома, повернула налево и медленно пошла по улице. На ней были серые брюки от тренировочного костюма, желтая кофта и вьетнамки, а в руках она держала кошелек. Хана вошла в продуктовую лавку, ту самую, куда каждое утро спускался Офер. Через несколько минут полицейский увидел, как она возвращается к дому с двумя розовыми пластиковыми пакетами в руках. Кошелек, видимо, был теперь засунут в пакет с продуктами. Объявления с фотографией Офера все еще были развешаны на электрических столбах по всей улице, и Шараби старалась не смотреть на них. Авраам провожал ее взглядом, пока она не открыла входную дверь и не исчезла на лестнице, а потом поехал домой.

Он проспал все послеобеденное время, и когда проснулся, оказалось, что за окном уже сгустились сумерки. Вечером инспектор позвонил Рафаэлю и Хане Шараби, сообщил им, что вернулся из Брюсселя, и пригласил обоих встретиться в участке завтра днем – он сказал, что хочет проинформировать их о том, как развивается следствие, и вместе просмотреть список вещей, найденных в ранце Офера. Потом он позвонил на мобильник Зеева Авни. Ответила его жена, и Аврааму показалось, что у нее задрожал голос, когда она, услышав его имя, позвала мужа. Зеев ответил, и полицейский пригласил его к себе в кабинет на завтра, на восемь утра, после чего подумал, что, возможно, придется пригласить и его жену – на дополнительный допрос.

Его домашний компьютер стоял на белом столике в комнатушке, которая служила и кабинетом, и кладовкой. Авраам уселся за него, вынул из папки копии свидетельских показаний и нашел среди листков запись беседы Элиягу Маалюля с Литаль Ахарон – девочкой, с которой Офер должен был сходить в кино в пятницу, через два дня после того, как пропал, – а также фотокопию расписания занятий, взятого из комнаты Офера в ту самую пятницу, когда инспектор навещал его мать.

Ему хотелось послать письмо Марьянке, но он не знал, что писать. Позвонил отец, спросить, как дела, и узнать, как все прошло в Брюсселе. Он позвал сына подскочить к ним с матерью на ужин, но Авраам Авраам отклонил приглашение, потому что был завален делами.

– Судя по голосу, ты очень устал, – сказал ему отец.

– Только что проснулся, – ответил сын. – Из-за полета я ночью почти не спал, а с утра уже был на работе.

– Ладно. Если решишь прийти, мы дома. Мама пошла на прогулку, но скоро вернется. Видел, что она тебе купила и положила в холодильник?

Что бы написать Марьянке? Конечно же, надо поблагодарить ее за экскурсию по городу. Но что еще? Авраам выбросил в мусорку окурки из пепельницы и налил себе стакан воды.

«Дорогая Марьянка, – начал он писать по-английски, – я возвратился в Израиль и к поискам пропавшего подростка, о котором рассказывал тебе, и который, возможно, находится в Копере. Хочется еще раз поблагодарить тебя за экскурсию по Брюсселю. Не будь тебя, мне нечего было бы рассказать всем тем, кто с самого утра меня расспрашивает, как выглядит этот город и что в нем можно делать. Как дела у тебя? Вернулась ли ты…»

Внезапно он стер все, что написал. На работу она еще не вернулась. Сегодня воскресенье.

Авраам позвонил Жан-Марку Каро, но ответа не получил. Оставлять сообщение на автоответчике он не стал.

Затем инспектор снова начал писать по-английски:

«Марьянка, пишу тебе, чтобы еще раз поблагодарить за экскурсию по Брюсселю. Это был славный конец недели, которая не всегда была легкой. Надеюсь, что не занял слишком много времени твоего уик-энда и что воскресенье у тебя прошло приятно…»

И опять полицейский остановился и стер эти скучные и фальшивые строчки.

Какой смысл продолжать…

12

Картинка этого утра, которой Зееву не забыть: синее небо, распахнутое над ними во всю ширь, и легкий ветерок, который летит за ними всю дорогу.

Хамсин  [11] ночью стих. Они поехали не кратким путем, а по улице Ханкин. Авни присел у одного из круглых железных столиков снаружи кафе «Джо», а Михаль вошла внутрь и вернулась с двумя чашками кофе и двумя круассанами. Себе она взяла с маслом, мужу – с миндалем. Рядом сидела женщина лет сорока, которая просматривала газету с объявлениями о работе. Супруги молча поели и попили, а потом Михаль спросила:

– Нервничаешь?

Зеев улыбнулся:

– Да. Но я готов.

Они и накануне вечером почти не говорили о будущем и о том, что их ждет завтра. Да и сказать-то им было нечего. Эли вернулся домой, и случайные разговоры на другие темы упрочили в обоих его родителях ощущение, что в их жизни ничего не произошло, – или, во всяком случае, отодвинули страх того, что в ней что-то изменилось.

Весь уик-энд Михаль была чудо как ласкова с ним – до тех пор, пока он держал про себя то, во что тайно верил.

Неужели написание этих писем и даже их отправка – действительно преступление? Авни чувствовал внутреннее напряжение под маской безмятежности, которую жена пыталась сохранить на лице ради него, и иногда видел, как она еле сдерживает слезы, но с великим упрямством прячет ощущение, что все вот-вот рухнет. В этой жуткой ситуации он вдруг понял, сколько в ней силы. Великий дар для них обоих.

И еще картина: утреннее солнце рассыпало блики по простыням. Зеев проснулся в кольце рук супруги, и голова его покоится на ее плече, прикрытом старой футболкой. Он открыл глаза и тут же вспомнил, что готовит ему этот день. Его обдало жаром, он взглянул на спящую рядом с ним Михаль и понял, что выхода нет. Оба они уже сообщили, что пропустят занятия в школе, и мать Михали придет в четверть восьмого посидеть с Эли, хоть это и не ее дежурный день. Когда родители прощались с ребенком, он протянул к отцу ручки, пытаясь вырваться от бабки. Зеев взял его у нее, прижался лицом к его щечке и хотел что-то шепнуть ему на ухо, но удержался. С тех пор как Михаль узнала про письма, они впервые вышли вместе из квартиры, и он мысленно помолился, прося Бога, чтобы ему не встретились родители Офера на лестнице или на стоянке. Больше ради жены, чем ради себя.

Когда они остановились у полицейского участка, Михаль сказала: