Читать книгу 📗 "Метод инспектора Авраама - Мишани Дрор"

– Погоди, расскажешь и Элиягу с Эялем, когда они подойдут. У нас тут другие вещи, о которых надо поговорить.

Потом она спросила, видел ли Авраам жену Жан-Марка и действительно ли она такая красавица, как тот утверждал. Этот вопрос удивил инспектора, и он сказал, что да. Авраам не присутствовал при встрече Жан-Марка с Иланой в Тель-Авиве и, в общем-то, не знал, о чем они тогда говорили.

– А город посмотреть успел? – спросила Лим.

– Чуток, только в последний день, – ответил инспектор.

Он все время чувствовал, что она чего-то недоговаривает, и только потом понял, что был прав. Да ему и самому трудно было говорить. Знакомый кабинет ощущался до боли чужим, хотя и отсутствовал-то он всего несколько дней. Авраам попросил Илану ввести его в курс дела по поводу продвижения расследования и рассказал, что всю неделю был на связи с Маалюлем; тогда-то она и плюхнула ему правду про изменения концепции дела.

В десять одновременно появились Маалюль и Шрапштейн.

Эяль Шрапштейн очень уверенно уселся на оставшийся стул, словно это было его постоянное место, а Илана вышла поискать стул для Маалюля. Авраам Авраам встал, и Элиягу сказал, пожимая ему руку:

– Наш человек из Бельгии… Выглядишь очень посвежевшим.

Несмотря на жаркое утро, на Маалюле был тот же серый плащ, что и на предыдущем заседании, и Авраам Авраам на минуту подумал, что он прячет от них свои руки. Была ли в голосе Элиягу насмешка, когда он спросил инспектора, как тот повеселился в Брюсселе? Шрапштейн же вообще ничего не спросил, словно Авраам никуда не уезжал и не возвращался. Они поприветствовали друг друга взглядами, и Эяль молча подождал, пока Илана вернется со стулом и Маалюль сядет, после чего заговорил, не дожидаясь, пока Лим скажет несколько вступительных слов или откроет заседание.

– Так вот, прежде всего о ранце, – начал он. – Получены первые результаты. На нем или в нем нет пятен крови или каких-то других чуждых элементов, есть только много отпечатков пальцев. Некоторыми можно воспользоваться, некоторыми – нет. На лабораторную проверку содержимого уйдет еще по меньшей мере дня два-три.

Шрапштейн раздал коллегам листки со списком вещей, найденных в ранце. Авраам Авраам почти забыл про этот ранец из-за потрясения, которое вызвал у него разговор об изменении концепции. Он спросил Эяля, имеются ли у него снимки ранца и его содержимого, и тот сказал:

– Не здесь.

Аврааму захотелось подскочить в Иерусалим и забрать этот ранец. Он снова пожалел, что не первым получил его, что ему не удалось проверить его содержимое, предмет за предметом. О большинстве вещей он знал из разговора по телефону с Маалюлем. Ручка, две купюры по двадцать шекелей… В списке Шрапштейна был также полный перечень учебников и тетрадей, которые там были. Авраам просмотрел этот список. Там был учебник по основам гражданского права «Быть гражданином Израиля, еврейского и демократического государства» (издано в Тель-Авиве), «Социология: слои общества», «Антигона» Софокла в переводе Шломо Дикмана и «Учебник грамматики, часть первая». Были также две длинные тетрадки на спиралях, одна в клеточку, вторая в линейку. По окончании судебной экспертизы все эти вещи должны были быть возвращены из иерусалимской лаборатории группе инспекторов. Авраам два раза перечитал список книг, и что-то в нем зацепило его внимание.

Шрапштейн же продолжал:

– На данный момент нам не кажется, что этот ранец что-то нам дал. Похоже, и проверка контейнера, в котором он найден, и того, что находилось вокруг, никуда нас не ведет, – там не нашлось ничего, что хоть как-то связано с Офером. И мы все еще ищем того, кто этот ранец бросил. Проблема в том – и, возможно, стоит над этим подумать, – что, по распоряжению Ави, мы выхлопотали запрет на разглашение информации. Возможно, это было ошибкой, и данную информацию следовало рассекретить – она бы, может, и вывела нас на кого-то, кто видел человека, бросившего этот ранец. Кроме того, утром я говорил с Правовым управлением и понял, что нет надежды на то, что на нынешнем этапе суд разрешит нам прослушивание телефонных разговоров, поскольку достаточных доказательств у нас нет. Мы обязаны предъявить нечто более конкретное. Вопрос в том, каким путем мы попытаемся получить нечто конкретное, не вызвав у них подозрений?

Авраам Авраам поднял глаза от листка бумаги, посмотрел на Шрапштейна, а потом на Илану.

– Не понял, прослушивание телефонных разговоров кого? Не вызвать подозрения у кого?

Полковник Лим чувствовала себя неуютно. Было еще одно дело, которое она не торопилась ему рассказывать.

– Телефонных разговоров родителей, – сказала она.

– Обычных телефонов и мобильников, – добавил Эяль.

– Родителей? Для чего? – удивился Авраам.

Взгляд Шрапштейна был полон жалости. Он не произнес ни слова, потому что за него ответила Илана:

– Я уже сказала Ави, что в уик-энд мы решили проверить нашу версию по поводу утра среды. Как я тебе говорила, нам нужно убедиться, что она верна, или, точнее, исключить возможность, что она не верна.

– Это я уже понял. Но какова связь? – все еще не понимал Авраам. – Вы считаете, что родители лгут? И что они кому-то расскажут об этом по телефону?

Ощущая поднимающийся в нем гнев, Илана попыталась смягчить тон своего голоса.

– Ничего мы не считаем. Мы по новой проверяем свою первую рабочую гипотезу. Одно из предположений – что родители рассказали на дознании все; что им не известно ничего, помимо того, что они сообщили в своих показаниях, и что они ничего от нас не скрывают. Но мы обязаны исключить и ту возможность, что они сообщили не все, что знают. Чтобы все было упорядочено.

– Но откуда это вдруг взялось? – повысил голос Авраам. – Если вы хотите исключить вероятность, которую я не знаю кто выдвинул, я вызову их для показаний – и давайте ее исключим. Для чего нужно прослушивать их телефоны?

– Это взялось с того, что мы топчемся на месте, – объяснила Илана. – Уже две с половиной недели. И каждая секунда, которая проходит без всякого продвижения в расследовании, меня пугает. И с того, что мне уже начинают задавать вопросы, как это так, что через две с половиной недели у нас нет даже тени представления о том, что случилось с Офером. И с того, что после обнаружения ранца стало еще более очевидно, что перед нами – преступление, а не побег из дома. Согласен? А в основном – с того, что до сих пор мы работали, не проверяя альтернативных вариантов, хотя с самого начала следствия подчеркивали необходимость не ограничиваться одной-единственной версией. Я считаю, что пришло время это сделать – прежде чем дело передадут кому-то другому.

Несмотря на непререкаемый тон, голос Иланы звучал нерешительно, и Шрапштейн вмешался в разговор, вроде как чтобы поддержать ее. Пока он говорил, она смотрела на него так, словно он был офицером из Окружного отдела расследований, а она – подчиненным ему следователем.

– Это взялось с того, – сказал Шрапштейн, – что, по-моему, есть какой-то непорядок в том, что ранец Офера вдруг оказался в мусорном контейнере Тель-Авива лишь после того, как его отец вернулся из-за границы.

Авраам Авраам уставился на Эяля. Только сейчас ему открылась глубина засады. За каждой неожиданностью пряталась еше какая-то неожиданность.

– Ранец найден в мусорном контейнере через полторы недели после возвращения отца, а вовсе не назавтра, – сказал он тихо.

Они несколько минут помолчали. Все четверо. Авраам и в прошлом был участником затяжных молчаний в этом кабинете. Молчаний, которые настраивали на размышления. Молчаний, во время которых они с глазу на глаз прокручивали идеи. Но сейчас тишина была иной. Это была тишина перед перегруппировкой. Тишина, в которой каждый из сидящих в кабинете пытался проверить новую расстановку сил и решить, какое место в ней отведено для него. Авраам с усилием заставил себя успокоиться, молча проглотить оскорбление. Он закурил еще одну сигарету и сказал:

– О’кей, по крайней мере, объясните, что думаете вы. Потому что на самом деле вы говорите, что я не так повел допрос родителей.