Читать книгу 📗 "Метод инспектора Авраама - Мишани Дрор"
– А ты уверен, что у вас с Офером ничего не произошло?
Тогда он почти закричал:
– Хватит! Хватит меня об этом спрашивать! Я не могу слушать, как ты меня допрашиваешь. Из-за этого ты и оставила Эли у родителей?
– Да ты что? Мне просто не хочется, чтобы он был здесь.
– И почему же?
– Может, я боюсь, что сюда нагрянут менты. И может, потому, что сейчас я не могу быть матерью. Просто думать об этом не могу. Видимо, я должна быть только с тобой.
Эти слова жены показались Зееву потрясающими.
– Спасибо тебе, что вернулась, – тихо сказал он и лег, расслабившись у нее в объятиях.
– Я не могла думать о том, что ты здесь один. И боялась, что можешь что-то с собой сделать.
– Я больше не сделаю ничего, предварительно с тобой не посоветовавшись. Обещаю, – улыбнувшись, сказал Авни.
В понедельник в назначенный час они вместе отправились в полицейский участок.
11
Он вернулся к совершенно иному следствию. В общем-то, это дело вплоть до его завершения уже как бы к нему и не относилось, хотя формально Авраам Авраам продолжал стоять во главе следственной группы и подписался под заключительным определением перед тем, как переправить его в прокуратуру.
Он даже сыграл важную роль в действиях, приведших к разгадке дела, но не вел его, хотя ему не было ясно, кто его действительно ведет, если ведет вообще.
Утром в воскресенье, после трех часов сна, он сидел у Иланы в кабинете, в солидном штабе Айялон, и пытался понять, к чему она клонит.
– В общем-то, мы пришли к выводу, что покамест это расследование основывается на одной-единственной рабочей гипотезе, и мы не можем быть уверены, что она верна, – сказала полковник Лим, и инспектор выслушал ее изумленно и устало.
Самолет «Эль-Аль», вылетевший из Брюсселя, приземлился в Бен-Гурионе с опозданием, а потом Авраам Авраам почти сорок минут прождал свой чемодан, так что в Холоне он оказался в полвторого ночи. Квартира сияла так, как никогда не сияла, насколько он мог припомнить; в холодильнике стояли картонка свежего молока и закрытая баночка творога, а в вычищенном ящике для овощей лежали два нейлоновых пакета – один со спелыми помидорами, другой с шестью огурцами. На столе лежала хала. Инспектор включил телевизор, чтобы слышать его звук, и распаковал чемодан. Пока его не было, мать прибралась в платяном шкафу, и синие форменные гимнастерки были сложены и лежали отдельно. Только зеленое постельное белье она не поменяла, и оно источало знакомые запахи.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Авраам Илане и вынул из кармана пачку сигарет.
Она встала со стула и открыла окно, выходящее на улицу Саломе. Утро было засушливо-жарким, и открытое окно не принесло свежего воздуха. Лим вернулась на место, села напротив инспектора и сказала:
– Я имею в виду, что при всем, что говорилось здесь две недели назад, на первом заседании группы, возможность недостоверности мы не учитывали. И ты это знаешь. Мы слишком быстро приняли за безусловный факт то, что следовало принять лишь за гипотезу. Я имею в виду утверждение, что мальчик отсутствует с утра среды.
– Что значит «слишком быстро»? Что мы должны были сделать?
Илана забыла поставить на стол пепельницу.
– Я говорю, что это было ошибкой, поскольку мы не знаем, так ли все на самом деле. У нас нет никаких физических свидетельств или каких-то других доказательств, которые подтвердили бы подлинность этого факта. В течение двух с половиной недель мы ищем кого-то, кроме его матери, кто видел его в среду утром, – и не находим такового. Мы понятия не имеем, что случилось в среду утром, и это уже кажется нелогичным всем нам. Если ты хочешь предположить, что с ним что-то случилось в среду по дороге в школу, или что он решил не идти в школу, а пойти в какое-то другое место, или что кто-то его в этом убедил, – ты должен найти улику или свидетельство, которые это подтвердили бы. А мы пока не находим никого, кто увидел бы парня, – ни как он спускался в доме по лестнице, ни как выходил из дома, ни как садился в автобус. Ничего. Мы раздали его фотографии всем водителям автобусов и таксистам района и всем жителям и владельцам лавок, – и никто не сказал, что видел его в среду. Ты выступал по телевизору, мы опубликовали объявления, – и не пришло ни одного свидетельства от кого-то, кто мог бы поклясться, что видел, как он в среду утром идет туда или обратно. Понимаешь? С начала расследования мы топчемся на месте, Ави. А времечко-то убегает. Может, оно уже и кончилось. И нам пришлось признаться себе: воспроизвести то, что случилось в среду, с той минуты, как мальчик вышел из дому, мы не способны. Поэтому мы решили, что нужно как минимум пересмотреть эту концепцию, поставить над ней знак вопроса – или же добавить другие варианты и поглядеть, куда они нас приведут. Терять нам нечего.
Авраам молчал. Несмотря на духоту, он закурил, хотя пепельницы перед ним не было. Маалюль ни словом не обмолвился про пересмотр концепции после того, как был найден ранец, – ни в четверг, ни в последнем телефонном разговоре, который инспектор вел с ним в Брюсселе. Когда точно поменяли концепцию? И по чьей инициативе? В конечном итоге за профессиональным языком Иланы скрывалось прямое обвинение: «Ты не провел проверку, как требовалось, в особенности проверку родителей».
Авраам увидел перед собой мать мальчика – такой, какой она была в тот первый вечер. В его кабинете, в участке. И вспомнил фотокарточки Офера, которые на следующее утро она вытащила из пластикового пакетика и положила на его стол.
Лим тем временем продолжала свой обстрел:
– Ави, единственное, что мы знаем наверняка, это что во вторник он был в школе. Элиягу просмотрел записи на камерах наблюдений во дворе и на воротах у выхода. Там Офер есть; видно, как он выходит из ворот школы. И мы также знаем, что во вторник после обеда он вернулся домой. У нас три свидетельства, кроме показаний матери. Ученик и ученица из школы, которые шли следом за ним по дороге домой, и сосед, видевший, как он входит в дом чуть раньше двух дня. На самом деле это последние разы, когда мы, основываясь на показаниях нескольких свидетелей, в точности знаем, где он был. Офер зашел домой. Оттуда мы хотим начать поиски.
Впервые с четверга Авраам услышал имя Офера, но ему показалось, что он не слышал его уже много недель. Не сумев сдержаться, инспектор спросил:
– Так где ты предлагаешь нам его искать, Илана? Думаешь, он прячется под кроватью?
Неловкость между ними ощущалась с того самого момента, как он в полдесятого пришел к ней в кабинет. Илана, одетая в форму, дожидалась его в дверях. Они обнялись, но как-то не касаясь друг друга. Лим пригласила его присесть, будто он был гостем, в первый раз пришедшим к ней в комнату. Авраам сел на стул, на котором обычно сидел, справа от двух синих стульев, стоящих у ее стола, но как-то не почувствовал себя в своей тарелке.
Первые слова Иланы прошли долгий путь, пока не достигли его ушей. Со старых картин на стенах на него смотрели чужие лица. Может быть, он видел их не в первый раз, но теперь все было по-другому. Когда они встречались после долгого перерыва, между ними каждый раз возникала некая отчужденность, которую нужно было преодолеть, но в прошлые разы Авраам Авраам винил в этом только себя самого, потому что лишь по прошествии какого-то времени он чувствовал себя с Лим свободно. Сейчас эта отчужденность шла и от Иланы. Холодность исходила от нее не меньше, чем от него.
– Ну, рассказывай, как все было, – сказала она.
– Если оглянуться назад, то это зряшняя потеря времени. Не стоило мне туда ехать, – ответил инспектор.
– А выглядишь, кстати, хорошо. Ты просто не способен признать, что получил удовольствие.
– Может, и так.
Илана попросила его рассказать про Жан-Марка Каро и спросила, виделся ли он с одним из офицеров-следователей в штаб-квартире Центрального управления полиции Брюсселя, с которым она познакомилась на конференции в Мадриде. Это был один из двух офицеров, которые проводили расследование убийства Иоганны Гетц; скорее всего офицер, который его и раскрыл. Авраам сказал, что из-за убийства встреча с этим полицейским не состоялась. Он захотел рассказать и о расследовании, которое нарушило его поездку в Брюссель и которое закончилось в день его отъезда, но Илана прервала его:
