Читать книгу 📗 "Энола Холмс и загадка розового веера - Спрингер Нэнси"

Венчики трехцветных фиалок напоминали милые личики; возможно, именно поэтому одним из значений этого цветка было «мысли». Мама ласково называла их «анютиными глазками», а мне казалось, что они похожи на эльфиек с убранными в тугие пучки волосами. Два более темных лепестка наверху ассоциировались с высокой прической, а три светлых — с бледными изящными чертами этих мудрых древних существ. Если бы я не стала мудрить, когда увидела этот шифр, а всего лишь представила бы себе личики фиалок, то с легкостью прочла бы мамино послание и поняла, как оно зашифровано:

Если переписать буквы в три аккуратные строки, легко заметить, что они поделены на лепестки, как трехцветная фиалка — два, два и один, — только в последнем венчике их три: лицо эльфийки без изысканной прически. Если прочитать каждую группу из пяти лепестков по очереди, разгадать шифр не составит труда:

Мама спрятала что-то в дамском зеркальце или за коричневой бумагой, которая покрывала оборотную сторону настенного зеркала.

Сердечный покой Энола.

Что это — доброе пожелание? Или всего лишь очередная отсылка к анютиным глазкам? Ведь букет трехцветных фиалок — символ сердечного покоя.

Или мама не случайно выбрала именно фиалки? И этот шифр должен был привести меня к тому, чего я жаждала больше всего и чего так и не получила, — к письму от матери, которое содержало в себе объяснения, прощальные слова или даже — смею ли я надеяться — слова любви?

Я больше не хотела ждать; пора было выяснить, что там скрывалось.

Как только во мне забурлила решимость, слезы высохли на щеках, и я перестала мерить шагами комнату. Все еще в ночной сорочке и босая, я села в кресло, положила себе на колени дощечку для письма, смахнула с нее исписанные листы бумаги, взяла чистый и задумалась над тем, какое сообщение отправлю в колонку объявлений «Пэлл-Мэлл газетт».

Вот что я нацарапала:

Хм-м. Длинновато для послания, которое придется зашифровать.

К тому же мне не хотелось, чтобы Шерлок или Майкрофт его прочли — а они могли разгадать любой мой шифр.

Кроме одного:

Хризантема для меня обозначала маму, а с добротой на языке цветов ассоциировалась цинния, и сейчас мне пригодилась бы ее последняя буква: «Я». Из маргаритки — символа невинности — можно было взять восьмую букву, «Т». Из ландыша — «чистоты» — вторую, «А», а из василька — «простоты» — последнюю, «К». Получалось, что только самое начало послания — «Мама, я так» — выглядело следующим образом:

Нет, так дело не пойдет. Получится слишком длинно, заковыристо и — хоть я и старалась подбирать цветы только с одним значением — ненадежно: смысл может исказиться.

Я смяла бумажку и отбросила ее в сторону. Какое-то время я хмуро сверлила глазами пустой лист, пока не вспомнила, как написала мне в последний раз мама: простым английским языком, но с завуалированным смыслом.

После нескольких минут раздумий я улыбнулась и предприняла еще одну попытку:

Отлично! Тоже своего рода загадка — просто чепуховое стихотворение о цветах. Нарциссом звали греческого юношу, который влюбился в себя, увидев свое отражение в воде, и которого боги превратили в цветок с таким же названием. Зеркала у него не было, но хризантема, то есть моя мама, мать, цвела в стекле — стекле зеркала. Лиана, разумеется, означала меня, и я не смогла найти ирис — цветок, получивший свое название в честь богини Ириды, по-гречески Ирис, которая переносила послания между Олимпом и Землей по радужному мосту. Мама должна была понять, что я имею в виду «послание в стекле».

На душе у меня стало на порядок легче, и я аккуратно переписала четверостишие на отдельные листки для «Пэлл-Мэлл газетт» и других газет, которые нравились маме. Я еще не умылась, не поела и не оделась, но можно будет отправить их дневной почтой: так письма с объявлениями быстрее попадут на Флит-стрит. Надо только наклеить марки.

В поисках марок я нетерпеливо отбросила в сторону листы, которые до этого смахнула на пол...

И вдруг кое-что попалось мне на глаза.

Список, который я составила... Позвольте, только вчера? А такое чувство, будто неделю назад.

На мгновение я застыла посреди комнаты подобно соляному столпу. А затем выкрикнула, в отчаянии заломив руки:

— Будь я проклята! Ну и дура!

Как можно было потратить все утро на бесплодные размышления?! Нет, пора возвращаться к расследованию.

Тем более что я наконец поняла, от кого можно узнать, где держат несчастную Сесилию.

Глава четырнадцатая

Мне следовало проявить величайшую осторожность — иными словами, выбрать наиболее изощренную маскировку, поскольку я намеревалась отправиться в крайне опасное место.

Туда, где меня могли узнать.

А вдруг я все же не сумею...

Никаких «а вдруг», Энола. Одевайся.

Сказать легче, чем сделать. Мне предстояло надеть на себя личину леди, для чего мне требовались тонкая нижняя рубашка из хорошей льняной ткани и такие же панталоны, чтобы корсет не слишком врезался в кожу; конечно, сам корсет из плотного хлопка и стальных пластин (разумеется, не слишком туго затянутый, но чтобы мог поддержать все мои подушечки и подкладки, которые дарили мне фигуру «песочные часы» и служили для хранения полезных вещиц и припасов); мягкий чехол на корсет; несколько шелковых нижних юбок; платье для прогулок — лазурное, с полутурнюром и с рюшами, дополненное легким жакетом — в таких дамы обычно ходят за покупками; шляпка в тон платью, носовой платочек с вышивкой, перчатки, гамаши на сапожки, собственно, мои лучшие сапожки и, само собой, зонтик. Весить все мое «обмундирование» будет фунтов пятнадцать, не меньше.

И это еще не все.

Я должна была стать не просто леди, а настоящей красавицей, чтобы никто и ни за что не узнал во мне Энолу.

Для этого следовало убрать волосы — еще одну деталь внешности, которую мне не повезло разделить с Шерлоком, поскольку выглядели они печально и тускло, напоминая по цвету сухую древесную кору, — на макушку и закрепить невидимками, а затем спрятать под пышным каштановым париком, к которому я уже приладила шляпку. На лоб должна была спадать кудрявая челка — de rigueur, необходимая деталь: ведь такую же челку носила принцесса Александра, — а на губы, щеки, веки и ресницы я вынуждена была как можно незаметнее нанести средства, порицаемые благородным обществом.

После долгих упражнений с кисточками и мазями, а также, вероятно, благодаря крови семьи Верне, текущей в моих венах, я наконец научилась — по крайней мере я на это надеюсь — накладывать макияж таким образам, что его принимали за естественную красоту.

Лишь на этом мои приготовления закончились.

К середине дня я так ничего и не поела, но времени на это не было, поскольку лучшая моя зацепка (на самом деле далеко не самая надежная, учитывая, что по Лондону ездит около двух тысяч наемных экипажей, а моя дурная голова не сумела удержать номер того, которой был мне нужен) требовала определенной точности: кебмены обычно держались одной и той же стоянки, и я собиралась начать поиски в том же месте и в то же время, где в последний раз видела экипаж, в котором увезли леди Сесилию.