Читать книгу 📗 "Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес""
Лейпцигская битва! Кто не заплачет, вспомнив об этом бедствии?! Кто не хотел бы искупить их своею кровью?!. Наполеон сделал мне много зла незадолго до этой своей гибельной потери, но собственное его несчастье уже изгладило всю ненависть мою…
Французская армия, в которой насчитывалось от 130 до 140 тысяч человек перед Лейпцигской битвой, пришла в Эрфурт, не превышая 90 тысяч!.. Она ободрилась несколько в Эрфурте, где раздали ей снаряды и припасы, и продолжала путь [258]. В Ханау встретила она препятствие новое и неожиданное: австро-баварская армия преградила путь ей и хотела довершить гибель нашей несчастной армии. Под начальством генерала Вреде было 60 тысяч человек войска, и он надеялся остановить нас, чтобы дать время приблизиться Блюхеру и Бернадотту. Тогда, конечно, ни один француз не увидел бы своего отечества: все погибли бы там или попались в плен. Негодование и бешенство одушевили наших солдат; они закричали, чтобы их вели в битву. Они хотели возвратиться во Францию, были так близко от нее, и вдруг перед ними эта живая стена войск, совсем свежих! С криком бросились они на неприятелей и сбили их… Это был наш последний триумф и прощальный день французов в Германии…
Наконец, 2 ноября французская армия перешла через Рейн… Это была граница крепкая, твердая, но если честолюбие не уважило ее, могли ли мы надеяться, что ее уважит справедливое мщение?
Император прибыл в Майнц 3 ноября. Во второй раз возвращался он в свою империю как беглец. Но год назад его положение было не то, что теперь! Теперь всё было потеряно!.. В одном письме из Майнца писали мне, что император глубоко опечален… Несчастный! Я понимаю, как страдал он!.. Там же получил он известие о сдаче Памплоны, а падение этой крепости обеспечивало освобождение всей Западной Испании. Наполеон поспешил из Майнца в Сен-Клу. Он ехал так быстро, что почти через сутки был уже в своем загородном дворце… Там ожидало его новое тяжкое известие: лорд Веллингтон вытеснил маршала Сульта из линий Сен-Жан-де-Люза, и весь Иберийский полуостров был свободен!.. Не оставалось французов в Испании!.. Вся кровь, пролитая на земле ее, текла по воле и ради одного человека! Теперь эта воля принуждена была смириться перед храбрым испанским народом.
Еще одно бедствие поразило нас. Остатки армий, спасшиеся от огня и железа неприятелей, встречали во Франции смерть, еще более ужасную!.. Жестокая заразная болезнь в шесть недель погубила больше сорока тысяч человек, наполнявших прирейнские госпитали!.. Так железная рука Провидения простерлась над нами, и мы падали, угнетенные всевозможными бедствиями и скорбями, — жребий послал их на нас…
Глава LXVIII. Измена Мюрата
Мы приближаемся к заключению той великой драмы, в которой Наполеон на протяжении стольких лет был главным действующим лицом.
Голландию заняли союзники; генерал Молитор с четырнадцатью тысячами человек не мог противиться генералу Бюлову, у которого было шестьдесят тысяч войска; Оранский дом возвратился в Нидерланды… Данциг и Дрезден капитулировали… Словом, к 15 декабря 1813 года у Франции не оставалось ни одного друга по ту сторону Рейна. Даже Дания, эта верная, столь долго верная союзница, которая была в дружбе еще с Комитетом общественного спасения и Робеспьером, не имела смелости остаться тем же для Наполеона бедствующего!.. Несчастный! Он видел, как все вокруг него принимало новые формы, результат неблагодарности людей… Готовился последний удар, и судьба не заставила ждать его долго.
Вся Европа пришла в движение, когда Франция изменила роль победительницы на роль жертвы. Дело касалось жизни и смерти многих миллионов. Наполеон ступил на новое поприще, где он является чем-то выше человека.
По прибытии в Сен-Клу 9 ноября император не стал терять ни минуты. Чрезвычайным опасностям он хотел противопоставить и чрезвычайные меры, потому что бедствия не изменили его: он всегда был первым из всех. Девятнадцатого декабря Наполеон открыл заседание Законодательного корпуса. Речь императора напечатана во всех современных газетах; однако я помещу ее на этих страницах, посвященных памяти его, — это что-то монументальное по красоте чувства. Не одни слова в этих фразах, богатых мыслями: тут вся великая душа его.
«Блистательные победы прославили французское оружие в нынешнем походе; но беспримерные уклонения и измены сделали бесполезными победы: всё обратилось против нас; сама Франция оказалась бы в опасности, не будь у французов единодушия и мужества. В столь великих обстоятельствах первой мыслью моею было созвать вас вокруг себя; сердцу моему нужны ваше присутствие, ваша любовь…
Никогда не обольщался я благополучием; бедствие найдет меня выше своих ударов. Я много раз давал мир народам, когда у них было потеряно все. Я имел и исполнил великие намерения для блага и счастья всего света…
С вооружившимися против нас державами были начаты переговоры, и я согласился на предварительные условия, предложенные ими… Я повелел передать вам все документы моего министерства иностранных дел. С моей стороны нет никакого препятствия к восстановлению мира. Однако я знаю и разделяю чувства французов, когда говорю, что ни один из них не желает мира ценой чести…
Сенаторы, государственные советники, депутаты! Вы прямое продолжение моего трона, и вы должны подать пример силы духа, который достойно представил бы наше поколение перед будущими… Да не скажут о нас, что мы пожертвовали главными выгодами государства и признали законы, которые Англия тщетно старалась предписать Франции на протяжении четырех веков. Вы не должны опасаться того, что политика вашего императора когда-нибудь изменит народной славе. Со своей стороны я уверен, что французы всегда будут достойны самих себя и меня…»
Мне принесли эту речь прежде, чем она была напечатана, и я залилась слезами, читая ее. Каждое слово пробуждало движение в душе моей… В этих удивительных, благородных словах героя, требующего помощи в бедствиях своей великой судьбы, видна целая жизнь человека. Весь Наполеон в этих двадцати строках. Горе тому, кто мог не понять его.
Мы достигли теперь предмета, важного тем более, что никогда Франция не додумалась бы страшиться намерений человека, речь о котором пойдет сейчас. Это Мюрат, нерешительные поступки которого уже давно заставляли подозревать измену. Тяжело писать это слово, но могу ли я употребить другое для выражения своей мысли, когда переношусь к той эпохе. Оно необходимо, чтобы сохранить беспристрастие; а между тем в глубине души своей Мюрат, может быть, и не хотел изменять. Он надеялся даже оказать услугу императору, сохранив Италию в руках государя его дома. Так, по крайней мере, можно заключить из его переписки. У меня есть письма его, отправленные Наполеону в конце 1813 года. Они чрезвычайно важны для истории того времени и, сверх того, почти неизвестны: император никогда не думал обнародовать эти письма для публики, а Мюрат не мог этого сделать, потому что они показали бы его истинные намерения Австрии, которую он предал, прежде чем подписал с нею договор. Чтобы меня поняли, я должна сказать несколько слов о состоянии Италии в 1813 году.
Итальянцы вообще не любят никакой чуждой власти. Всё не итальянское противно им, и они почитают себя рабами, когда в их отечестве говорят на чужеземном языке. Так и в ту эпоху, которую я описываю, нас не любили в Италии. Употребляю это слово, потому что слово ненависть было бы несправедливо; но достоверно, что и в Милане, и во всей Италии нас не любили.
Англия, неизменно внимательная ко всему, что могло ускорить падение Наполеона, поспешила воспользоваться этим обстоятельством. В Италию послали агентов. Нетрудно было узнать состояние дел в разных областях, особенно учитывая, что тиф истребил почти всю армию, посланную принцем Евгением в Германию весной того же года. Тогда-то составили обширный план и, желая сделать новый удар более тягостным для Наполеона, избрали в исполнители своих намерений Мюрата. Точно ли хотели выполнить обещанное ему самому — это другой вопрос…
