Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
Однако нужно было подумать и о весьма серьезных вещах, ведь было ясно, что долго наш друг в Юрмале не может оставаться. Группа Перова в префектуре в те дни еще не провалилась, и Гаве также без проволочек надо было добыть временное удостоверение. Для нового документа необходимы были новые имя и фамилия. Я предложила оставить прежние инициалы — Г. и Ц. Откуда, непонятно, но у меня было предчувствие, что эта как бы связь с прошедшим принесет удачу. И так мы окрестили Гаву Гунаром Цирулисом. Оба мы стали его крестными, но, конечно, не догадывались, что в этот вечер родился латышский писатель и публицист Гунар Цирулис.
Диме пришло в голову, что Гаве, теперь уже Гунару мог бы помочь его родственник, Димин троюродный брат, медик Александр Шенфельд. Семья врачей-психиатров Шенфель-дов в Риге была известна, им в Задвинье принадлежала клиника и санаторий для нервнобольных Атгазене, основанные в конце XIX века отцом и дядей Александра, оба — доктора Шенфельды. С санаторием Атгазене связано трагическое событие, происшедшее перед Первой мировой войной: больной, шизофреник барон Раутеифельд, где-то раздобывший револьвер, застрелил своего врача Макса Шеифельда. Печальное событие обросло романтической легендой и было даже увековечено в романе и немой киноленте. Там, в кино, Раутеифельд влюбился в простую латышскую девушку и хотел на ней жениться, а родственники заперли барона в сумасшедшем доме. Когда мы расспрашивали об этом Шенфельдов, те только отмахивались. Барон и впрямь женился на служанке, у них были дети, но Раутеифельд действительно страдал шизофренией.
Хотя он и не считался опасным, семья не захотела держать больного дома и поместила в санаторий. Там в мозгу Раутенфельда созрела мысль, ч то родственники сговорились избавиться от него, чтобы прибрать к рукам наследство, а доктора подкупили. Насколько были обоснованы зти догадки, я не знаю.
Когда я начала дружить с Димой, познакомилась и с этими его близкими родственниками Шенфельдами. У застреленного доктора был брат, поэтому имущество разделили, и в Атгазене образовались два санатория, каждый со своим владельцем. С семьей второго брата я не была знакома. В мое время частью Атгазене с большим домом управлял двоюродный брат Димы Александр или Алик Шенфельд. Там же работала и его сестра. В первый советский год бывшим владельцам разрешали в национализированном санатории иметь медицинскую практику и там же жить. Потом немцы устроили там лазарет, а когда вернулась советская власть, санаторий стал отделением госпиталя Прибалтийского военного округа.
Мать Алика, Мария Шенфельд приходилась матери Евгении Осиповны Фейнман, то есть Диминой бабушке, младшей сестрой. В свое время она была близка к кругам русской аристократии, знаменитая красавица. Еще в Первую мировую войн}' в нее был влюблен генерал-губернатор, снабдивший ее какими-то внушительными ценными бумагами. Даже в почтенном возрасте госпожа Шенфельд все еще была дамой импозантной и привлекательной.
Александр Шенфельд мне много рассказывал о прошедших временах. Санаторий специализировался на лечении алкоголизма, во времена независимой Латвии пациенты приезжали даже из-за границы. Особенно хорошо я помню рассказ о гениальном русском актере Василии Качалове, который в Атгазене был постоянным пациентом, несколько раз приезжал из Москвы. Он был бесконечно приятным, неотразимым мужчиной, но пациентом, увы, совершенно неизлечимым, так как все время удирал. Рижский вокзальный буфет, где каждый день на заре собирались грузовые извозчики — фурманы, притягивал его с магической силой. Буфет работал круглосуточно, и по утрам, развезя товар, они там останавливались, чтобы подкрепиться. Качалова такая компания настолько притягивала, что удержать его было невозможно. Он утверждал, что вовсе не является алкоголиком, ему всего лишь невыразимо нравятся атмосфера и публика трактира. Он там изучает типажи, которые могли бы вдохновить его на роли.
Молодые Шенфельды были крещены в православии, считались русскими, хоть и полуевреями, по их положение оставалось шатким. Некий недоброжелатель уже начал утверждать, что старая мадам Шенфельд сама из евреев, а значит, ее дети являются стопроцентными евреями и место им в гетто. Мадам взяла свои старые, когда-то выданные генерал-губернатором документы и пошла к самому рейхс-комиссару Остландии Лозе. И правильно сделала. Пойди она в префектуру или в другое ведомство самоуправления, навряд ли чего-нибудь бы добилась.
Госпожа Шенфельд представилась Лозе и рассказала о своих отношениях с царским двором в Петербурге. Седая, величественная дама настолько очаровала Лозе, что он незамедлительно выдал ей письменное подтверждение ее благородного происхождения и неприкосновенности всей семьи. То была достаточно верная защита.
Возвратясь домой, госпожа Шенфельд отдала сыну и дочери только что полученные документы, а сама пошла и повесилась: не смогла пережить унижения, даже ради детей. Видимо, невыносимой показалась сама мысль, что она старалась очаровать мелкого, ничтожного человечка, как бы предавая тем самым свое прошлое. Свой долг перед детьми она исполнила и — позволила себе уйти из жизни.
Алик был намного старше моего мужа, очень его любил, и меня тоже причислил к родне. Когда я еще скрывалась на
улице Видус, он пару раз заходил к нам. Алик с каждой минутой псе больше понимал, что должен исчезнуть из Риги, — объявились люди, которые не унимались и, несмотря на хорошие бумаги, видимо задались целью его уничтожить. У Алика был давний знакомый, балтийский немец Гарри Мар-ниц, на тот момент руководитель отдела здоровья генерал-комиссариата Латвии, он предложил ему официальное место работы. Врачей всюду не хватало, поскольку многие были призваны в армию, и Алик согласился отправиться в Латга-лию — па самый юго-восток, в Индру. На весь большой округ Алик был единственным врачом, к тому же без медсестры или другого помощника. Когда появился Гунар Цирулис, мы подумали, что он мог бы работать у Алика санитаром. Все происходило совершенно легально — доктор прислал вызов, Гунар со своим временным удостоверением сходил в соответствующее ведомство и все уладил. Это, должно быть, было в феврале или марте 1942 года, потому что мой муж успел еще получить от него пару остроумных писем. Там говорилось, в частности: Алик ему довольно быстро показал, что нужно делать, и справиться с этим совсем нетрудно, но, к сожалению, и в Индре нет полной безопасности.
Он еще раз приезжал в Ригу к тете за своими вещами, сколько уж их у него было, и сказал, что в Индре становится неуютно. Там действует очень агрессивная группа так называемой самообороны, и если им придет в голову поинтересоваться, что это за Гунар Цирулис из Риги... В тот момент немцы призывали молодых парней для отправки в Германию на трудовую повинность — АгЬеИзёгепзЬ. Гунар не уклонялся специально, и его тоже взяли. Он не хотел в Латвии ждать, когда истечет срок годности его временного удостоверения. Полугодовой срок годности моего удостоверения, увы, тоже заканчивался.
Гунар успел нам и из Германии прислать открытку — работает в Северной Германии (упоминался вроде бы Штеттин) санитаром, так как, поступая на рабочую службу, указал, что является медицинским работником. Позже все связи были прерваны, и о дальнейших путях Гунара я узнала только после войны, когда он вернулся в Ригу.
Еще во время работы в Индре Гунар нам писал, что его беспокоит необузданное пьянство Алика. Беднягу можно было понять, но, к сожалению, алкоголь вскоре погубил его. Не помню как, но я узнала, что Алик часто пьянствовал с шуцманами и по пьянке однажды наговорил лишнего. Они — тоже пьяные — вывели его во двор и расстреляли. Так и погиб наш Алик.
Доктор Марииц, между прочим — штандартенфюрер СА, член партии национал-социалистов со стажем, с золотым партийным значком, поднял шумный скандал по поводу расстрела Шеифельда и еще одной докторши из пограничного района, Лидии Кирхенштейн, казненной за левые взгляды. Доктор протестовал и жаловался вплоть до Берлина. Но победила служба безопасности, и Марница из Риги отозвали в Германию. Узнала я об этом совсем недавно.
