Читать книгу 📗 "Шпионаж и любовь - Малли Клэр"
Анджей провел последние месяцы войны, прикомандированный к группам в Германии, разыскивая агентов гестапо и допрашивая сотни сотрудников СС, эту работу он выполнял «с большим энтузиазмом и преданностью» [47]. За то, что он перешел на гражданскую жизнь, его наградили, а также предложили место в государственной Контрольной комиссии, принимавшей меры против черного рынка. В то же время и, возможно, вне связи с его официальной работой он постепенно преуспел в создании ряда деловых предприятий, благодаря своей любви к автомобилям, которые теперь стали исключительно ценным товаром, помогали ему и связи с военной разведкой. Кристина присоединилась к нему в Бонне в конце июля и сразу почувствовала себя как дома в его компании, наслаждаясь ездой на новом «опеле»-кабриолете [111]. Но она не смогла принять его решение построить новый дом в стране, разрушившей Польшу. Вместо этого она пыталась убедить Анджея рассмотреть возможность переезда в Кению и получения земли неподалеку от Найроби. Никогда не являясь фермером по призванию и не будучи таким солнцепоклонником, как Кристина, он вряд ли был впечатлен этой идеей.
Анджей отвез Кристину в Берлин, где они посетили консульский отдел Польской военной миссии в надежде обеспечить ей юридическую независимость от Ежи. 1 августа 1946 года Кристина появилась с законным разрешением на брак с неким «Стенли Кеннеди» [48]. Поскольку разводы не предусматривались польским законодательством, новая Польская республика выдавала свидетельства, разрешающие истцам заключать другой брак, вместо документов о разводе. Для подтверждения статуса Кристина должна была заручиться поддержкой трех своих бывших возлюбленных: мужа Ежи Гижицкого, который подтвердил свое согласие из Канады, Фрэнсиса, который выступил в качестве свидетеля, и Анджея, выступающего в качестве предполагаемого жениха. Последнее было особенно щедро со стороны Анджея, учитывая, сколько раз он безуспешно предлагал Кристине на самом деле выйти за него замуж. Возможно, отчасти поэтому он дистанцировался от документа, решив использовать англоязычную версию своего второго имени Станислав, и вообще не упоминать в непременных опубликованных объявлениях свою польскую фамилию Коверский, хотя не исключено, что это просто была привычка к осторожности. Тем не менее они провели неделю, празднуя свободу Кристины в отеле «Палас» в Брюсселе, пили вино, ели сливочное масло и морепродукты, которые было трудно найти в другом месте. Затем они вернулись в Лондон, чтобы ускорить свои отдельные процессы натурализации: Анджей через Контрольную комиссию, Кристина – представив свое новое юридическое разрешение. «Очевидно, ваше свидетельство о разводе вызвало у штаба такой шок, что они еще недостаточно оправились, чтобы рассказать нам, что они об этом думают», – написал Перкинс Кристине в сентябре [49]. В ноябре 1946 года она наконец-то получила британскую натурализацию, свидетельство об этом пришло через месяц. Учитывая количество усилий, приложенных для его достижения, документ представлял собой любопытное произведение. Дата рождения Кристины была, конечно, сдвинута на обычные семь лет, но теперь, при молчаливом согласии проживавшего вдали от Англии Ежи, она была указана как вдова. Отныне всякий раз, когда ее спрашивали, она объясняла, что ее муж погиб, сражаясь с немцами. Возможно, для нее он и вправду умер. В следующем году Анджей также завершил процесс натурализации, приняв имя Эндрю Станислав Коверский-Кеннеди.
Со смесью облегчения и новой надежды Кристина теперь подала заявку на должность в Международной организации по делам беженцев при недавно созданной Организации Объединенных Наций в Женеве, но ее кандидатуру отвергли с комментарием о том, что «вы вовсе не британка. Вы просто иностранка с британским паспортом» [50]. Новый паспорт Кристины объявил ее «британской подданной по натурализации» и перечислил сертификаты и справочные номера, которые, по словам Анджея, заставляли ее «чувствовать себя осужденной» [51]. Отказываясь признавать себя, как она сама это называла, «гражданкой второго сорта», Кристина обсудила этот вопрос с сэром Оуэном О’Мэлли и Эйданом Кроули, теперь депутатом от лейбористской партии. В результате Министерство внутренних дел изменило статус предъявителя на паспортах всех натурализованных лиц на «гражданин Великобритании и колоний». Кристина выиграла еще одну битву, но она была сыта по горло британской бюрократией, и потому отправилась обратно в Каир. Там она устроилась на работу в качестве оператора распределительного щита и, живя спокойно, стала избегать общественной жизни и любого, кто хотел поговорить с ней о ее военных заслугах.
Именно в этот момент Кристина узнала, что она должна быть удостоена ордена, а также медали св. Георгия, на этот раз «как британская подданная» [52]. «Я не хочу этого, – ответила она. – Я говорила им снова и снова, что не хочу этого» [53]. После тяжелой борьбы за единственную награду, которую она действительно ценила – за гарантию безопасности, которую предоставлял статус британского гражданина, она не хотела почестей, которые казались ей неуместными. Перкинс сказал ей, что медаль св. Георгия связана с ее работой в качестве офицера ВВС. «Совершенно ясно, что здесь какая-то ошибка или недоразумение, – раздраженно ответила Кристина. – В течение периода службы в ВВС я проводила все свое время, сидя в “Империале” в Бари, в ожидании операций, которые так никогда не начались» [54]. Получение почетного вознаграждения за отмененную миссию, аргументировала она разумно, «принесет мне только дискредитацию в отношении любой награды, которая может быть мне предложена» [55]. Но то, что действительно оскорбляло Кристину, так это уровень чести. Во все более горячем обмене письмами Перкинс поблагодарил Кристину за искренность и решил также проявить откровенность. «Во-первых, – писал он, – вы были награждены не за то, что потягивали сухой мартини в баре “Империал”» [56]. «Медаль св. Георгия… была отличной наградой» за ее работу во Франции. По его словам, другое признание было отложено в ожидании ее натурализации, чтобы избежать ненужных объяснений с новым польским правительством, что неизбежно сделало бы любую возможность ее потенциального возвращения домой еще более опасной. «Я могу себе представить… – продолжал он весьма бестактно, – ваше женское отсутствие понимания подобных вопросов» [57].
Кристина была возмущена. «Если бы вы увидели [мужчин, чьи жизни я спасла] 17 августа 1944 г. в восемь вечера, вы бы убедились, что они оценивали свою жизнь немного выше… – резко отвечала она, – и в конце концов то, что предлагается почти автоматически любому, кто когда-либо десантировался… До свидания и еще раз спасибо, Кристина» [58]. Вероятно, хорошо, что Кристина послала именно это письмо, а не его первый набросок, который был гораздо резче: «Мне кажется довольно необычным то, что Георгиевский крест вручили миссис Сэнсом за то, что она не выдала имена людей, с которыми работала, а мне вручили медаль св. Георгия за спасение жизней людей за полчаса до того, как они должны были быть застрелены…» [59]. У нее были основания возмущаться, но она и так уже сказала более чем достаточно. «Вы должны быть разборчивее, делая различие между вашими друзьями, которые пытаются вам помочь, и теми, для кого имя Кристина Грэнвил означает еще один случай, который нужно рассмотреть по службе», – предупредил Перкинс [60]. Они оба устали от этой длительной переписки, и Кристина, наконец, дошла до коренной причины большей части своего гнева. «Я сильно устала после шести лет более или менее активной службы в фирме, – с горечью написала она, – а теперь меня считают беспомощной маленькой девочкой» [61].
Кристину приняли в Гражданское подразделение «для специальных служб во время военных операций» официально в мае 1947 года [62]. Поздравления пришли от ее друзей по всему миру, включая Эйдана Кроули, Альфреда Гардина де Шатлена, Джорджа Тейлора и Колина Габбинса, который передал ей информацию обо всех, кто спрашивал о ней в клубе спецназа, созданном с его участием в Найтсбридже, в Лондоне. Даже Перкинс прислал свои «скромные поздравления» и быстро обнародовал информацию в прессе Великобритании, Египта и Польши. «“Дейли Мейл” прославляет вас еще и как королеву красоты, – писал он. – При всем моем уважении к вам и вашему обаянию я должен сказать, что не смотрел на вас в таком свете, но, возможно, мои глаза были слишком заняты вашей хорошей работой и не хватило места, чтобы заметить восхитительную женскую красоту!» [63].
