Читать книгу 📗 "No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Пельисер Франсиско Мероньо"
— Сразу видно, что ты ни разу не бывал в Барселоне! — возражает ему Пуиг.
— А я уверен, что ты и за месяц не обойдешь все музеи Мадрида! А что есть в твоей Барселоне? Памятник Колумбу с вытянутым указательным пальцем. Да ты даже не знаешь, на что он указывает. Завтра я попрошу Антонио дать разрешение показать тебе Мадрид, и тогда ты увидишь, что действительно красиво. Я покажу тебе Пуэрто дель-Соль...
— Пуэрто дель-Соль — это же загон для скота!
— Ха! Да ты, наверное, совсем не в себе! Даже Дон Кихот восхищался улицами Мадрида, любуясь красотой столичных девушек.
— Да много ли ты видел? Ведь не вылезал же из трущоб Вальекаса...
— Это было раньше. А теперь, когда мы разобьем фашистов, то построим красивые дома, как Хрустальный Дворец, а стены украсим живописью таких мастеров, как Мурильо, Гойя, Рафаэль, Эль Греко...
Все настолько увлечены спором, что никто даже и не задумывается об опасности, которая нас поджидает, о том, что мы предельно устали. Уже давно наступила ночь, когда мы добрались до площади. Рядом со старой тюрьмой расположен небольшой дом для летчиков. Ужин уже готов. Мы садимся за столы и в тишине едим приготовленную для нас пищу. Первым из-за стола поднимается Педро Конеса и громко, чтобы его слышали все, говорит:
— Кто хочет прогуляться по деревне?
— Ты что, свихнулся? — отвечает ему Пуиг. — Кто же захочет гулять после такого напряженного дня?
Но я и еще несколько человек принимаем его приглашение. Над темной узкой улочкой, где с трудом разместились потрепанные пулеметными очередями домики, нависла огромная чернющая туча, подгоняемая ветром с горных вершин Гвадаррамы. Тяжелые капли увесисто ложатся на дорогу, прибивая к земле пыль. Вдалеке все небо пронзает светящаяся во все стороны молния, и через мгновение слышится раскат грома, которому вторит жалобный звон по другую сторону тюремного здания.
— Смотрите! Там же колокол! — восклицает Конеса, подталкивая входную дверь в старую тюрьму и приглашая нас войти. — Вы слышали это? Давайте зайдем внутрь, в самую знаменитую тюрьму в Испании.
— Лучше оставить все это до завтра, когда будет светло, — отвечаем мы ему хором.
— Нет! Завтра не получится! Рано утром нам надо будет быть на аэродроме, в полной готовности к полетам. У нас не будет и секунды на размышления. К тому же ночью все кажется более таинственным...
Сверкнувшая молния освещает улицу во всю ее длину, и в конце улицы четко виден силуэт церкви.
— В этой церкви крестили Сервантеса! — говорит Марсиано.
— А кто такой Сервантес? — спрашивает Мариано — шофер эскадрильи.
— Ну как же ты не знаешь?! А о том, что в этих местах находится самая жестокая тюрьма во всей Испании, это тебе известно?
— Конечно! — говорит Мариано.
— Но тебе и в голову не приходило, что здесь родился и жил испанский литературный гений! Разве ты не читал «Дон Кихота»?
— Немного слышал о Санчо Пансе, но прочитать времени не было — я все время работал...
— Ведь этого и добиваются фашисты! Они хотят, чтоб народ только и знал, где находятся тюрьмы!
...Разговаривая, мы медленно обходим пустынные улицы. Девушки уже давно разошлись, поэтому мы не спеша направляемся в казарму. Засыпая, мы слышим, как издалека глухо доносится голос часового, к которому по широкой каменной стене тюрьмы пришла смена...
ДЕВОЧКА В БЕЛОЙ СОРОЧКЕ
Август 1937 года. Тишину и спокойствие ночного неба с еле заметными суетливо плывущими облаками и печальными звездами нарушают громкие выстрелы зениток и рев самолетов, за которыми тянутся длинные лучи прожекторов. На охоту вышли бомбардировщики «Юнкерс-52», которые предпочитают совершать свои смертоносные налеты ночью, скрываясь от нашей истребительной авиации под покровом темноты. Свои несущие страдания и смерть бомбы они сбрасывают без разбору — не обращая внимания, попадают те в жилой дом или военный объект.
На дороге, ведущей к небольшому селению, видны результаты этих рейдов. Несколько еще дымящихся домов разворочены только что разорвавшимися бомбами, и из-под обломков оставшиеся в живых люди достают раненых и погибших. Женщина, одетая в черное, вся покрыта пылью, и только лицо ее практически чистое. Оно вымыто слезами, льющимися нескончаемым потоком из ее глаз. На руках женщина держит тело своего ребенка, маленькой девочки в беленькой сорочке, которую она только что укладывала спать...
Кажется, что этот ужасный день никогда не закончится. Во время ужина царит тишина. Наши сердца полны ненависти к фашистам, убийцам невинной девочки. Мы горим желанием отомстить за горе испанских матерей...
С каждым днем положение на Северном фронте становится все хуже и хуже. Мы сдаем врагу последние позиции. От трех эскадрилий осталось только четыре самолета, добравшихся до границы с Францией. Остальные навсегда нашли свой покой в северных
землях Испании, похоронив вместе с собой и своих летчиков, которые своим героизмом и отвагой, ценою собственной жизни вписали яркие страницы в историю нашей Красной авиации, получившей название «Ла Глорьоса» — «Славная». Отвлекающие наступательные операции под Брунете, Бельчите и Арагоном, которые проводились нашими войсками, чтобы рассредоточить противника и перехватить инициативу, не изменили положение дел. Днем авиация противника осуществляет разведку, добывая информацию для ночных вылетов бомбардировщиков. Фашистские летчики избегают встреч с нашими истребителями, хотя каждый раз количественное превосходство остается на их стороне. Но в наших рядах присутствует другое, то, чего нет у фашистов: высокий моральный и боевой дух, глубокая убежденность в правоте своего дела.
Во время одного из обычных патрульных полетов над Мадридом мы теряем еще одну машину. Мы уже возвращались, когда вдали, на горизонте, показались вражеские самолеты, направлявшиеся в нашу сторону. Нам удалось их распознать лишь благодаря сублимационному свечению выхлопных газов, выбрасываемых мощными моторами, — оно видимо только на большой высоте. Фашисты способны подниматься на высоту до шести-семи тысяч метров, используя кислородные маски, которых у нас нет. Но чего бы нам это ни стоило, мы решаем помешать им и, разгоняя двигатели по максимуму, устремляемся ввысь. Вариометр показывает скорость набора высоты десять метров в секунду, и постепенно стрелка высотомера приближается к отметке пять километров. С каждым набранным метром нехватка кислорода сказывается все сильнее и сильнее: замедляются движения, появляется апатия. Защитные очки, словно оковы, все больнее и больнее впиваются в лицо, перед глазами все сливается, и уже не видно точно, где расположена линия горизонта. Моторы начинают захлебываться — им тоже не хватает воздуха, чтобы взбираться на такую высоту. Но мы знаем, что враг где-то там, и продолжаем подбираться к нему. Вот мы с трудом перемахнули отметку шесть тысяч метров, шесть с половиной... Мы уже почти на той же высоте, что и враг, но продолжаем подниматься, чтобы занять хоть сколько-нибудь выгодную позицию и нанести удар с высоты. Силы уже совсем на исходе...
Мы снимаем пулеметы с предохранителей, но фашисты заметили нас и, прежде чем мы успеваем подобраться к ним на дистанцию пулеметного выстрела, начинают сбрасывать свой смертоносный груз. К счастью, бомбы устремляются на пустынное поле и не причиняют никакого вреда. Сбросив груз, фашистские бомбардировщики на полной скорости принимаются удирать в сторону Толедо. Все-таки кое-чего мы добились — бомбы врага не попали в цель! Но вражеские самолеты все дальше и дальше удаляются от нас. Мы прекращаем погоню, берем курс на аэродром — и только сейчас замечаем, что в нашем звене не хватает нескольких самолетов. Исключено, чтобы кого-нибудь сбили! Ведь боя-то не было!
Приземлившись, мы сразу же узнаем, что некоторые самолеты уже там. Не хватает лишь самолета Висенте Серра — молодого симпатичного летчика с нашего курса. Мы смотрим на часы, рассчитывая время, на которое ему должно хватить горючего. Сначала мы надеемся, что все будет хорошо, — но через несколько минут нам остается лишь молить Бога и ждать, что зазвонит телефон, чтобы сообщить нам, что с летчиком все хорошо, что ему пришлось совершить вынужденную посадку. Но телефон молчит, словно немой, и от нас ускользает последняя надежда.
