Читать книгу 📗 "Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович"
Но вскоре всё обещает измениться. Уже меняется. Ливийский лидер Муаммар Каддафи затеял строительство огромной оросительной системы, которую он именует Великой Рукотворной Рекой. Он хочет гигантские запасы пресной воды, обнаруженные в глубинах пустыни, извлечь и перебросить на север страны, создав по пути сотни и сотни оазисов, и, в конечном итоге, превратить всю Ливию в благоухающий оазис. Утопия? Полковник Каддафи уверен в успехе. В этом ему помогает Советский Союз, чей огромный опыт строительства различного рода каналов и плотин был использован в соседнем Египте, где построили гигантский гидроузел, известный как Асуанская плотина, величайшее сооружение на территории современной Африки, видимое даже из Космоса. Великая Рукотворная Река станет ещё более грандиозным сооружением, уверен Муаммар Каддафи, и тогда из космоса Ливия предстанет огромным зеленым полотнищем, зелёным, как её знамя.
Я сложил журнал. Да, из космоса всё будет красиво, а с земли — даже красивее. Но знающие люди, те, с которыми я общаюсь, говорят, что всё сложнее, чем кажется. Строительство займёт при самом благоприятном сценарии лет двадцать, а если пойдёт как всегда — то и пятьдесят. Но это и хорошо: сегодня экономика страны просто не справится с огромным потокам воды. Сейчас население Ливии около трех миллионов человек, трудоспособных едва четверть, ведь женщины Ливии традиционно занимаются семьёй, детьми, на трактор или к станку идут редко. Кому работать-то? Постепенный ввод мощностей — именно то, что нужно. Рост урожаев стимулирует и рост населения, экспорт продуктов питания укрепит экономику, и, по расчётам, через двадцать лет население страны удвоится, а через пятьдесят — удесятерится. Тогда-то проект и явит миру невиданную мощь. Почему нет? Уже сейчас на ливийских базарах во множестве дыни, арбузы, помидоры, огурцы, выращенные в Новых Оазисах. В декабре они начну поступать в Союз, аккурат к новогоднему столу. Главное, чтобы черноморские портовики не подвели, справились. И тогда к традиционным новогодним мандаринам добавятся традиционные новогодние дыни. И ананасы! Ананасы в шампанском!
Я представлял благолепные картины, как на дореволюционных рождественских открытках: милые нарядные дети, улыбающиеся родители, всё озаряет тёплый свет, а кошка, сидящая у очага, обещает счастье и благополучие.
Да что дореволюционные картинки! Я помню, как люди обсуждали Третью программу. Мне тогда аккурат семь лет стукнуло, уже понимал: скоро, скоро всем будет полный коммунизм. Ходили по двору и планировали: здесь разобьют клумбы, здесь посадят персиковые деревья, а здесь фонтанарий построят, чтобы в жару радовал всех свежестью и прохладой.
Кто построит? Да мы же и построим! Даже маменька и папенька мечтали, да. В каждом райцентре непременно театр. В деревнях и сёлах — клубы, с художественной самодеятельностью. Днём на тракторе, а вечером Шекспир!
Сейчас тот самый одна тысяча девятьсот восьмидесятый год, что в Третьей программе.
По ней, никем и никогда не отменённой, должен быть построен фундамент коммунизма. И первый этаж. В моем школьном учебнике за четвертый класс были картинки с поясняющей надписью: бесплатное во всех отношениях жильё, бесплатный проезд на городском транспорте, бесплатный общепит, короткий рабочий день. Потрудился четыре часа, а дальше иди в библиотеку, в драмкружок, на стадион, или сажай для души цветы. Вишни тож.
Утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести.
И что сбылось?
Для меня — всё, кроме Марса! Даже дом с фонтанчиком есть! С бассейном взрослым, с бассейном детским! И персики растут прямо во дворе, очень красиво цветут, девочкам нравится. И сирень! Коммунизм? А контрамоция обязательно должна быть непрерывной? То есть наступит ли коммунизм для всех и сразу, или лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идёт за них на бой?
Идея гнёздного коммунизма? Почему бы нет? Для широких народных масс она, конечно, непривлекательна. Как это так, одни, понимаешь, живут при коммунизме, в пяти комнатах с видом на Кремль, десять костюмов имеют, а другие впятером в барачной клетушке теснятся, в сорных ящиках бутылки ищут.
И логика в их словах есть. Трезвый ум подсказывает, что никогда, никогда они не будут жить в пяти комнатах, и десяти костюмов у них никогда не будет. Ну, может одному-двум на барак чудом повезёт, получат лет через пять двушку, а остальным вряд ли. И потому трезвый ум не в чести, нет, собранные бутылки наскоро моют, несут в пункт приёма, а на вырученные деньги покупают «Три топора» и сырок «Городской». Так легче день простоять и ночь продержаться. А на завтра — повторить.
Но мало ли что непривлекательно для широких народных масс. Закон всемирного тяготения тоже непривлекателен, каждый мечтает во сне о полётах, но оно существует, всемирное тяготение, и даже если правительство примет постановление об его, всемирного тяготения, упразднении, это не поможет.
Вопрос, как считать продвижение к коммунизму, по самому быстрому кораблю, или по самому медленному? По проценту, пересекшему воображаемую линию? Чижиков в стране немного, но, если вынести миллионы в валюте за скобки, то и немало. Процентов пять на глазок. Тех, кому нет нужды задумываться о лишней комнате и тысяче рублей.
Мысли, как мухи на липкой ленте, вязли в полусне: о Ливии, о пыльных бульварах Триполи, о нелепости этого возвращения, о соседе, чье детство пахло снытью и страхом потерянных карточек. Веки отяжелели, сознание поплыло в теплой, вибрирующей пустоте нави…
Но тут сосед, товарищ Глебовский, зашевелился. Потом заскулил, словно щенок, проснувшийся в ночи один одинёшенек. Я мгновенно вернулся в явь. Вот тебе и полёт во сне и наяву.
Геннадий Макарович приподнялся, опираясь на подлокотники. Лицо его было землистым, покрытым липкой испариной, словно его вытащили из болота. Глаза, цепкие и немного хищные, теперь смотрели мутно, невидяще, куда-то в пространство перед собой. Он обвел взглядом салон, словно искал что-то знакомое, и увидел меня.
— Ох… — выдохнул он.
И голос! Бабий, тонкий, жалобный, совершенно непохожий на его прежний, чуть хрипловатый тенорок.
— Ох! Приснилось… — продолжил он доверительно, с какой-то детской верой в других людей, наклонившись ко мне так близко, что я почувствовал кисловатый запах пота и несвежего дыхания. — Приснилось, что я опять… карточки потерял. Вот сейчас, в настоящем, потерял. И какие-то особенные карточки… не на хлеб, не на крупы…
Он замолчал, вглядываясь в меня, как будто я мог подтвердить что-то был сон, и не более.
— Потерял карточки на всё! На всё сразу! Стою на пороге… а Клавдия Ивановна, жена моя, спрашивает: где, мол, карточки, Геночка? — он передразнил женский голос, но без злобы, а с какой-то жуткой, пронзительной жалостью к самому себе. — Не строго спрашивает, не зло… а как-то печально-печально… И дочка, Анастасия… тоже спрашивает: где карточки, папа? Она у меня взрослая, дочка, институт заканчивает… а во сне ей лет пять, не больше. Спросила… и заплакала. И я сам… — голос его на мгновение пресёкся. — И я заплакал, не знаю отчего…
Тут глаза Глебовского подозрительно заблестели. Он резко отвернулся, зашмыгал носом, судорожно вытирая лицо ладонью. В этом жесте была жалкая, унизительная нагота души, выставленная напоказ невольно, под гнётом кошмара.
Он тяжело дышал, прислушиваясь к себе. Пальцы его сжимали подлокотник. Потом медленно поднялся.
— Я, знаете ли… отлучусь, — пробормотал он, избегая моего взгляда. — Пожалуй… вы правильно отказались от бутерброда… — в его словах звучало не только признание моей правоты, но и немой укор собственной жадности, заглушившей осторожность. Он вылез из кресла, пошатнулся, выпрямился и осторожно пошел по проходу. Куда можно отлучиться в этом стальной птице, летящей над бездной, кроме как в тесную, пахнущую химией и человеческими испарениями кабинку ватерклозета?
Да, выглядит он неважно. Совсем неважно. Вот потому я и не ем в самолетах. Да и вообще… Ведь оно как устроено? Питание готовят загодя, на земле, в кухнях «Аэрофлота». В момент загрузки на борт оно должно, по бумагам, быть безупречно доброкачественным. Теоретически. Срок реализации салата «Советский», к примеру, — шесть часов. Не больше. Я знаю это точно, гигиена питания — великая наука.
