Читать книгу 📗 "За речкой (СИ) - Март Артём"
Николаев носил седые тонковатые волосы, которые он зачесывал назад. Глаза его поблескивали холодной внимательностью и расчетливостью. Офицер уже давно не разменивался на эмоции. Он привык анализировать.
Его взгляд скользил по мне, по стенам камеры, по Давыдову и Арсеньеву, словно сканируя местность перед принятием стратегического решения. Ни тени сомнения, ни искры человечности — только холодный, безжалостный расчет.
И потому он казался мне самым опасным «противником» в этой камере. Если, конечно, он был противником. А это покажет только время.
А вот образ полковника Арсеньева, хотя и не сильно, но все же контрастировал с Николаевым. Контрастировал по большей части внутренней энергией, которую излучали эти люди.
Если Николаев был сгустком холодной, контролируемой силы, то Арсеньев напоминал разряженную батарейку — напряжение еще было, но оно уже не могло ничего питать.
Арсеньев казался сломленным, хотя явно пытался это скрыть от остальных. В первую очередь такое состояние полковника выражал его взгляд — нервный, нарочито строгий, и в то же время превращавшийся в опасливый, когда люди вокруг начинали внезапно говорить или двигались. Опасливость эта граничила с затравленностью.
Его глаза, карие и когда-то, наверное, живые, теперь метались, как пойманные птицы, не находящие выхода из клетки. Они цеплялись за лицо Николаева, ища одобрения или хотя бы отсутствия гнева, скользили по Давыдову с плохо скрываемым раздражением, на мгновение останавливались на мне — и в них вспыхивала смесь страха и злобы, которую он тут же гасил, опуская взгляд.
Кажется, в последнее время Арсеньев пережил такие события, которых совершенно не ожидал пережить.
Он стоял, чуть отступив за спину Николаева, как бы ища защиты, но эта поза лишь подчеркивала его уязвимость. Его пальцы нервно теребили край пиджака.
Сложно было четко определить возраст полковника. Ему с успехом можно было дать и сорок пять, и пятьдесят лет. Возможно, это усталость так отражалась на лице Арсеньева. Серая, нездоровая тень легла под глазами, резкие складки страданий пролегли от крыльев носа к углам рта. Он выглядел измотанным до предела, как человек, не спавший несколько суток подряд под грузом катастрофы.
Полковник был среднего телосложения. Он не был полным и уж точно занимал меньше пространства, чем Николаев. В то же время чувствовалась в его образе какая-то дряблость. Будто бы не так давно, каких-то пять-шесть лет назад, этот мужчина был все еще подтянутым и даже спортивным. Но теперь от прежней физической формы не осталось и следа. Как и от выправки.
Пиджак висел на нем мешком, подчеркивая впалую грудь. Он словно усох под гнетом собственного провала.
Вернее, офицерская выправка все еще чувствовалась у него в осанке, но в то же время плечи уже стали немного сутуловатыми, а грудь будто бы едва заметно впала. Он пытался втянуть живот, расправить плечи — но эти усилия длились секунду, затем тело вновь сжималось в комок тревоги. Это была выправка не гордого офицера, а затравленного зверя, ожидающего удара.
У Арсеньева было узковатое лицо. Его черты когда-то были острыми, но теперь стали нечеткими, как-то обрюзгли. Карие глаза, хоть и внимательные, потускнели. Потеряли блеск. На переносице краснел след от надавленных дужек очков, которых сейчас не было — мелкая, но красноречивая деталь рассеянности или спешки.
Даже в полумраке камеры я заметил его бледноватую, нездорового цвета кожу, бледные щеки и влажный лоб. Капельки пота, не впитываясь, скатывались по вискам, оставляя мокрые дорожки на серой пыли, осевшей на коже. Запах его пота был кислым, резким — запах страха и бессилия. Сложно было понять причину этой испарины — либо дело было в местной духоте, либо в душевном напряжении, которое явно переживал этот человек. Скорее всего, и то, и другое, слившись воедино, давило на него невыносимым прессом.
В общем, этот человек создавал впечатление «старающегося», но не поспевающего.
Он старался держать осанку, но сутулил плечи. Старался смотреть строго, но взгляд его померк. Старался выглядеть опрятным, но прическа его была несколько небрежной, а костюм — будто бы немного мятым. Словно бы с чужого плеча. Один лацкан пиджака был слегка подвернут, на брюках, чуть выше щиколотки, виднелось темное пятно — то ли грязь, то ли развод от воды. Мелочи, но на фоне безупречности Николаева они кричали о крахе.
Я пришел к выводу, что «непоспевающим» Арсеньев стал совсем недавно. Скорее всего, после событий на Шамабаде. А может быть, после того, как ведомства стали грызться друг с другом, стараясь найти выход из сложившейся ситуации. Его операция, его амбициозный «Ловец Теней», обернулась против него самого.
― Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, ― кивнул я Николаеву, глянул на Арсеньева и добавил: ― Товарищ полковник.
Потом я перевел взгляд на Давыдова.
― Здравствуйте, Валерий Дмитриевич.
И Николаев, и Арсеньев промолчали. А вот начотряда ответил:
― Здравствуй, Саша. Жаль, что мы с тобой встретились при таких не самых приятных обстоятельствах.
― Мне тоже, товарищ подполковник.
После моих слов в камере повисла тишина. Свет, что пробивался сквозь крохотное оконце, померк еще сильнее. От приятного сквозняка, как бы по ошибке залетевшего в это неблагодарное место, не осталось и следа.
Духота густела. Густела, равно как и тишина, которую, на первый взгляд, никто не стремился разгонять.
― Старший сержант Селихов, значит, ― проговорил наконец Николаев.
― Так точно.
― Признаться, я представлял тебя несколько иначе, ― сказал генерал-лейтенант вкрадчиво и значительно. ― Думал, ты будешь постарше. Повыше. Покрепче. По крайней мере так начинает казаться, после того что о тебе говорят.
― Меня многие недооценивают, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я совершенно беззлобно, ― и обычно потом сразу жалеют об этом.
Николаев не ответил сразу. Лицо его решительным образом ничего не выражало. А вот Давыдов с Арсеньевым несколько нервно переглянулись.
― Как хорошо, что я тебя не недооцениваю, старший сержант Селихов, ― проговорил Николаев неторопливо, но четко. Казалось, он проговаривал каждое слово так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось и шанса не расслышать, что хочет сказать этот человек.
― Так точно, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я, сохраняя свою стойку «смирно».
Николаев окинул меня оценивающим взглядом.
― По правде сказать, я о тебе никогда не слышал, Селихов, но когда вник в дело, то нашел твою биографию весьма занятной. Бой в первый же день на заставе. Захват пленных. Участие в нескольких «операциях» особого отдела и «Каскада». Это уже не говоря об активном участии в защите «Шамабада» от вторжения душманов. А теперь еще и поимка Тарика Хана — человека, который уже давно мозолил нам глаза.
― Так сложились обстоятельства, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я без всякого намека на скромность или тем более хвастовство. Скорее, я констатировал факт.
― Я уже давно знаю одну интересную закономерность, ― заговорил Николаев, немного помолчав. ― Если обстоятельства складываются настолько интересным образом, то их гнет под себя чья-то воля. Я тоже привык поступать подобным образом.
― Сейчас вы тоже гнете обстоятельства под себя, товарищ генерал-лейтенант? ― спросил я.
Николаев вдруг позволил себе хмыкнуть. Странно было видеть на его лице ухмылку. Ведь он вел себя так, что сложно было ожидать от него подобной эмоции.
Николаев шагнул ко мне. Я даже и бровью не повел. Хотя этот его шаг казался столь значительным, что полковник Арсеньев даже как-то странно пошевелился.
Я тут же почувствовал запах дорогого табака, которым разило от генерал-лейтенанта.
― Я слышал предложения майора Наливкина, ― продолжил Николаев. ― Они довольно-таки смелые. Я бы даже сказал — дерзкие.
― Подстать человеку, который их предложил, ― ответил я.
Николаев улыбнулся.
― Товарищ майор и правда достаточно смелый человек. И в высшей степени отчаянный. Но знаешь, что я тебе скажу, Александр? Я не дурак. И понимаю, что красной нитью через весь тот план, что он предложил нам, тянется попытка одного молодого старшего сержанта надавить на стороны конфликта. Я нахожу эту попытку смелой.
