Читать книгу 📗 "Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий"
— Чудные вещи ты говоришь, — внимательно уставились на нее люди. — Но будь по-твоему. Нам по десятку мешков в землю бросить несложно.
Гости разъехались, утащив на ослах все ее невеликие запасы, и Феано встала лицом к грубо вытесанной каменной чаше, где приказала разжечь огонь. Деревянная щепа весело трещала, раскаляя камень, а Феано бросала в пламя горсти зерна и шептала.
— Великая Мать, молю тебя! Подари нам один дождь! Всего один. Дай прорасти зерну. Не погуби детей своих. Я тебе жертвы великие принесу, если урожаем одаришь. Тут ведь такая же беда, как и в других землях. Сушь великая стоит. Спасибо хоть место хорошее мой муж нашел. Аж две реки рядом. Вот встанем на ноги, искусных людей из Энгоми привезу. Будем воду наверх подавать, колодцы бить, цистерны строить… Но это еще когда случится! Дай нам жить, Владычица! Пошли дождь! Он всего-то один и нужен. Я ведь все, что привезла, людям раздала. Если дождя не дашь, плохо будет. Не прорастет то зерно, и тогда конец нам. И мне, и мужу. Получится так, что нет над ним милости богов, и тогда не царь он для этих людей.
Феано молилась так каждый вечер, благо делать ей все равно было нечего. Невеликие припасы и казну мужа она пересчитала в первые же дни, а потом либо у жертвенника звала Великую Мать, либо смотрела со стены на ливийский берег, который тянулся серой полосой на горизонте. Одиссеевы Столбы, которые в Энгоми считаются краем мира, вот они, прямо перед ней. Высоченная скала Гибралтара и гора на другой стороне пролива, ее близнец.
Она делала так каждый вечер, пока в один из дней не вернулся домой Тимофей. Он смотрел на свою жену, глаза которой горели лихорадочным блеском, и не мог понять, почему она плачет навзрыд. Разве простой дождь, что пошел вдруг, повод для такого?
— Эй! — он приподнял он ее голову и посмотрел в лицо, залитое потоками воды и слез. — Ты чего мокнешь здесь? Пошли в дом.
— Мы победили, господин мой, — всхлипнула Феано. — Без всякой войны победили. Сама Великая Мать только что благословила нас этой землей.
* * *
В то же самое время. Верхний Египет. г. Уасет.
Безымянный даже не представлял, насколько огромна Страна Возлюбленная. Он ведь уехал отсюда ребенком, не видев здесь ничего, кроме своей деревушки и крошечного храма. Он плывет по Нилу уже целый месяц, а вокруг него все та же картина. Все те же россыпи деревушек, города, храмы и пристани. И много, очень много крестьян, которые от зари до зари копошатся на своих пашнях. Время Шему — это сезон низкой воды, когда миллионы людей в спешке убирают с полей то, что даровали им боги за время Перет. Палящий зной жжет согбенные спины хлебопашцев, которые уже собрали ячмень и полбу. Теперь они убирают лен, бобы и лук, которые вызревают позже.
Нет времени у крестьянина для праздности. Ученые жрецы, которые сейчас день и ночь молятся богу Хапи(3), то и дело выплывают на простор великой реки и разглядывают воду, набранную в пригоршню. Вот-вот в ней появятся красноватые частицы живительного ила, который несет сюда от первых порогов. К этому времени все должно быть готово. Ведь разлив Нила — это точка, с которой начинается новый год и новая жизнь.
Безымянный вертел головой по сторонам и видел, как волы топчут снопы, выбивая копытами зерно. Как крестьяне в коротких передниках подбрасывают его лопатами, чтобы ветер унес шелуху, и как чистое зерно насыпают в мешки, которые потом навьючивают на ослов и везут в храмовые хранилища. Когда соберут урожай, старосты, которых зовут хати-аа, погонят людей чинить плотины, дамбы и шадуфы, поднимающие воду. Весь Египет превратится в огромные земляные клетки, где как можно дольше должна задержаться вода. Это время перед разливом — самое тяжелое в году. Оно не прощает ошибок. Не успел что-то, и все твои промахи скроет река, которая разольется насколько хватает глаз. Если нерадивый крестьянин оставит прорехи в дамбах, то ила принесет куда меньше, чем обычно, и он быстро уйдет, не успев напитать землю. И тогда не хватит влаги для садов и огородов, разбитых выше, и урожай бобов будет ничтожным. А это смерть для крестьянской общины, у которой половину заберут слуги милосердного Амона-Ра. Жрецы не боги, их сердца не знают жалости.
Тут, на юге, почти вся земля принадлежит храмам. В Мемфисе — храму Птаха, а ближе в великой столице Уасет, который на Кипре почему-то называют Фивами, — храму Амона. Слуги бога Солнца правят Фивами как князья. Это их город, и тут не знают другой власти, кроме власти жрецов. Так сложилось уже давно. Слуги Амона всесильны. С тех самых времен, как умер фараон-отступник, о котором говорят только шепотом.
Каждый вечер к реке приходят люди, молятся и бросают свои подношения. Богатые дары достаются Хапи от жрецов, а простые крестьяне бережно опускают в воду статуэтки из глины и куски хлеба. Они хотят задобрить богов, которые могут отнять свой драгоценный дар. Ведь вся страна с замиранием сердца ждет восхода звезды Сопдет(4), который и знаменует собой разлив Нила и наступление времени Ахет, высокой воды.
— Все, приплыл! — выдохнул Безымянный, который месяц добирался сюда на крошечной лодчонке, оснащенной новомодным косым парусом.
Уасет, великий город, раскинулся перед ним в своей белоснежной красоте. Все дома и храмы здесь выбелены известью, чтобы хоть немного смирить беспощадное солнце. И это зрелище неописуемо красиво. Обычно южная столица утопает в зелени, но сейчас в разгаре время Шему, когда лютый зной убивает все на корню. Несчастен сейчас скот, нелегко найти ему пропитание. Тем не менее, порт города заполнен кораблями. Огромные барисы(5) с хлебом и камнем стоят у причалов. Ведь тут неподалеку построен заупокойный храм самого пер-аа(6). Его уже почти закончили, еще высекают барельефы и достраивают дома для жрецов. К самому храму прокопан канал, куда и плывут каждый день эти корабли с зерном и камнем. Вся страна строит его. Ведь люди Египта живут только для того, чтобы обеспечить доброе посмертие для своего царя. Все их существование посвящено этой великой цели.
— Хорошо, что наш государь не таков, — буркнул Безымянный, который за последние годы набрался изрядного скепсиса.
Странные мысли поселились в его голове, и это немудрено для парня, разум которого еще не успел покрыться непроницаемой скорлупой. Да он ведь теперь, положа руку на сердце, и не египтянин совсем. Он перестал им быть, когда корабль купцов отошел на два шага в море.Так он стал «живым мертвым». Этими словами называли рабов и тех, кто покидал Страну Возлюбленную. Нет жизни за ее пределами. Даже тех, кто уходил на Синай за медью, оплакивали как покойников и проводили ритуал похорон. А в тот день, когда они вновь ступали на священную землю и омывали лица водами Нила, они рождались заново. Только вот Безымянный заново рождаться тут не хотел, и на это у него имелись свои, весьма веские причины. Сама великая госпожа растолковала ему всю правду жизни, и он поверил ей тут же. Да и как не поверить…
— Помню я, как плакал отец, когда у нас забирали зерно, — сплюнул Безымянный, в душе которого всколыхнулась глухая ненависть, которую бережно прорастили в храме Немезиды. — И как моя сестра истаяла от голода, тоже помню. И жирные хари жрецов, которые ели наш ячмень, я тоже запомнил навсегда. Мы хоронили нашу Ками, а они призывали смириться и нести жертвы в храм, чтобы боги были к нам милосердны. Ненавижу!
— Эй ты! — услышал он скучающий голос писца. — Ты сюда торговать приплыл?
— Да, — спешно склонился парень. — Да будет жив, невредим и здоров мой господин! Говорит твой раб Хети. Он привез амулеты из самого Мемфиса, немного меди и груз железных ножей.
— О-о! — удивленно посмотрел на него писец. — Хороший товар! Где взял?
— В самом Пер-Рамзесе, о слуга Великого дома, — заговорщицки шепнул Безымянный, не поднимая, тем не менее глаз. — Чужаки из Алассии продали мне их с позволения слуг господина нашего чати.
